В.В. Нордберг. «Абсурд в творчестве А. Камю и Д. Хармса: сравнительный анализ»

Данная статья представляет собой попытку анализа проблемы абсурда и его места в творчестве А. Камю и Д. Хармса. Цель данной работы заключается в поиске общих оснований абсурда, которые характерны как для французской, так и для русской литературы абсурда. Данный анализ исходит из той «дедукции» абсурда как феномена человеческого бытия, которая на наш взгляд осуществлена следующим образом:

1. Предабсурдность. Она случается как взлом повседневности, привычного порядка вещей. Именно цепь нарушающих привычный ход жизни событий образует предабсурдность, которая тем плотнее, чем необычнее почти одновременно случающиеся события, которые человек связывает в «знак».

2. Граница. Сбываясь, «знак» остается необъяснимым и непонятным, не вписывающимся в рамки обычного. Оплетая, спутывая, ставя перед вопросом: «Кто я есть в этом мире?».

3. На дне. Бессмыслица вытеснила всякую попытку понимания. Единственной реакцией остается плыть по течению абсурда. Принять ситуацию и прожить ее «до дна». Рефлексия прошлого или проектность будущего уплотняет бессмыслицу.

4. Выход и проблематизация. Проживание и осознание прожитого рано или поздно открывает горизонты экзистенциональных пределов: смерти Бога, любви. Ситуация ситмптоматична постановкой проблемы личной ответственности за собственную судьбу.

Переходя непосредственно к концепции абсурда А. Камю, следует отметить, что она не имеет ни онтологического, ни гносеологического статуса. Абсурд ничего не познает, ни к чему не стремится, не обладает собственной шкалой ценностей, ни самоценностью. Следует обратить внимание на очень важный момент этой концепции: абсурдность мира соответствует абсурдному человеку, ясно сознающему абсурд. Таким образом, абсурд оказывается сосредоточенным в человеческом сознании. Более того, абсурд является единственным связующим звеном между призванием человека и иррациональным молчанием мира. «Абсурд равно зависит и от человека, и от мира. Пока он — единственная связь между ними» (Камю А. «Миф о Сизифе» // Камю А. Бунтующий человек М., 1990. С. 48). Единственным способом выражения подобной связи может выступать абсурдный роман.

Абсурд как ясное, лишенное всякой метафизической надежды, видение мира. Исходя из этого постулата, А. Камю представляет абсурдное произведение свободным от стремления к утверждению сверхсмысла. Абсурдное сознание, не презирающее разум, но знающее его границы, воплощается в произведение, не объясняющим, а лишь воспроизводящим мир. Мир иррационален, непостижим, и абсурдное произведение имитирует бессмыслицу мира. Для абсурдного сознания всякое объяснение мира является напрасным: мир в силу своей нечеловеческой самобытности ускользает от нас, отвергает — становясь самим собой — навязываемые ему образы и схемы человеческого мышления. «Будь я деревом или животным, жизнь обрела бы для меня смысл. Вернее, проблема смысла исчезла бы вовсе, так как я сделался бы частью этого мира» (там же, с. 51).

Совершить попытку отбросить традиционную психологию и художественно воплотить «антипсихологическое» видение мира, А. Камю помогла феноменология Э. Гуссерля. Феноменология примыкает к абсурдному мышлению своим отказом объяснять мир. Согласно правилам феноменологической редукции личные переживания созерцателя «вынесены за скобки». Абсурдный человек вглядывается в окружающие предметы с равнодушной сосредоточенностью, обнаруживающей бездушную самостоятельность вещей. Само человеческое присутствие сведено к чистому, ясному взору, к пустому сознанию абсолютной самодостаточности материальных феноменов. Однако кажущееся равнодушие вещей скрывает глубинную чуждость мира человеку.

Признание отсутствия в мире разумности, его бессмысленности сближает позиции А. Камю и Д. Хармса. Но последний видит абсурд в несколько ином плане. Абсурд здесь выступает средством, позволяющим преодолеть «предметность» и приблизиться к миру. Даниил Хармс видит своей целью представление мира предметов такими, какими они существуют до человеческого языка.

В своих произведениях Д. Хармс пытается остановить мир, чтобы обрести иной тип существования, где не существует больше различия между тем и этим, будущим и настоящим. Его тексты лишены смысла, они выглядят бессмысленными именно потому, что не содержат в себе никакой тайны. В этом нам видится также феноменологическая установка (это мы встречаем и у А. Камю в попытке редуцировать, «вынести за скобки» всевозможные человеческие смыслы). Таким образом, основным принципом здесь выступает описательная дискриптивность (то есть главный абсурдный принцип по А. Камю). Отличием в данном случае будет то, что у А. Камю рассказывает абсурдный человек, а у Д. Хармса сам читатель становится абсурдным человеком. Еще одним качеством абсурдного произведения Д. Хармса является его активная позиция по отношению к читателю. Его цель — произвести шок, скандал, заставить читателя задуматься над своей жизнью.

Касаясь абсурдной эстетики Д. Хармса, нужно отметить важнейшие темы, красной нитью проходящие в его творчестве: обезличивание человека, автоматизированность бытия. Особенно заметен сдвиг мировоззрения Д. Хармса в гораздо более тяжелую, мрачную сторону, в преддверии Второй мировой войны. Трагизм его произведений в этот период усиливается до ощущения полной безнадежности, полной бессмысленности существования (вспомним, что и А. Камю в это время создает свои произведения «периода абсурда» — «Миф о Сизифе» и «Посторонний»). Аналогичную эволюцию проходит также и хармсовский юмор: от легкого, слегка ироничного в «Автобиографии», «Инкубаторном периоде» — к черному юмору «Рыцарей», «Упадания», «Реабилитации» и других вещей 1940—41 гг.

Подводя итог, необходимо отметить, идейную близость А. Камю и Д. Хармса. И это не удивительно. У обоих авторов тема абсурдности социальной жизни, бессмысленности истории, неверия в Прогресс, смысл, истину возникает одновременно перед лицом надвигающейся катастрофы в лице Второй мировой войны. Таким образом, они явились выразителями страхов и надежд не только отдельных наций, сколько всей европейской цивилизации в целом.