И.Ю. Павлихина. «"Человек-природа" как доминирующая модель взаимодействия в стихотворном наследии Д. Хармса»

Объектом нашего исследования являются стихотворные тексты Д. Хармса, написанные им в период с 1925 по 1938 гг., а предметом анализа послужила онтологическая модель взаимодействия человека и природы, представленная в художественном наследии Д. Хармса.

В стихотворных текстах поэта воссоздан определенный тип взаимоотношений человека с природой. Связь героев с природной стихией проявлена на нескольких уровнях:

— телесная организация персонажа;
— поведенческая и характерологическая сферы героя;
— философская позиция хармсовского человека.

Как уже неоднократно отмечалось в «обэриутоведении», с человеком в художественной системе Д. Хармса происходят всевозможные превращения, трансформации. Метаморфозы ярче всего представлены на уровне телесной организации героев. Часть тела персонажа замещается органом животного, либо животным целиком. Такая трансформация прописана в ряде хармсовских стихотворений: «Вот признаки: / лицо, как мышь» («Злое собрание неверных») (Хармс 2005, Т. 1, 263); «Тут вошла его жена / с петухом на подбородке, / в сапоги наряжена» («Неужели это фон...») (Хармс 2005, Т. 1, 311). В «Фокусах» героиня Катя имеет звериную ногу, а Софья Павловна приобретает рога: «А Катя, в форточку любуясь, / звериной ножкой шевеля, / холодным потом обливалась / и заворачивалась в шиншиля... / А Софья Павловна, строга, / сидела, выставив затылок, / оттуда выросли рога / и сто четырнадцать бутылок» (Хармс 2005, Т. 1, 64).

В текстах Д. Хармса возможны и обратные превращения, когда у животного появляется часть человеческого тела. Б.К. Лившиц в своих воспоминаниях о поэтических объединениях начала ХХ в. охарактеризовал одну из граней художественного творчества той эпохи как «антропоморфизм в квадрате» (Лившиц 1991, 222). Что касается поэтики ОБЭРИУ, то, по мнению Е. Сливкина, «антропоморфизм» является одним из определяющих признаков эстетического мира поэтов: «В поэзии обэриутов часто встречаются антропоморфные образы животных, птиц и насекомых, напоминающие нелепые гибриды» (Сливкин 1997, 336). Многие исследователи художественного наследия поэтов-обэриутов отмечают функциональную роль насекомых на страницах произведений представителей объединения. Подробному изучению этого вопроса в рамках эстетики авангарда посвящена работа Н. Злыдневой «Инсектный код русской культуры ХХ века» (Злыднева 2004, 241—256), а рубрика «Обэриутов год» в журнале «Искусство Ленинграда» за 1990 год акцентирует внимание на том, что насекомые являются весомыми обитателями поэтического мира художественного универсума поэтов чинарско-обэриутского круга, а само их перемещение можно считать верным признаком кардинальных изменений в объективной реальности: отмены здравого смысла, переворачивания норм и ценностей, распространения страха (Обэриутов год 1990, 79). В художественном наследии Д. Хармса трансформациям, соответственно, подвержены чаще всего насекомые и птицы: «Средь нас на палочке деревянной / сидит кукушка в сюртуке, / хранит платочек нарумяный / в своей чешуйчатой руке» («Фокусы») (Хармс 2005, Т. 1, 63); «На потолке сидела муха, / Ее не видно из кровати, / Она совсем уже старуха, / Сидит и нюхает ладонь» («Осса») (Хармс 2005, Т. 1, 172).

Как отмечает В.С. Воронин, «для Д. Хармса в ряде случаев высока активность сращивания признаков различных объектов в соединении с многоликостью» (Воронин 2003, 197). В некоторых его произведениях герои представлены целиком в «шкуре» животного — медведя, цыпленка, рыбы, шакала и др. В стихотворении «Гуляли мы с братом на нашем дворе...» ситуация события прописана действием двух цыплят, которые поймали одного червя для пропитания. Однако лексема «брат» указывает на тип родственной связи, присущей только человеческому роду. Цыплят, кур, петухов — домашнюю птицу никогда не разделяют по родственному признаку. «Гуляли мы с братом на нашем дворе / и вдруг червяка увидали в траве. / Я кинулся сразу, а брат мой потом. / Он долго топтался и бегал кругом. / Хватай его клювом! — я брату велел. / Схватили мы вместе и — ох! / Я тут же от страха слегка окривел, / А брат моментально оглох» (Хармс 2005, Т. 3, 231). Следующий пример — уподобление человека шакалу. В стихотворении «Тихо падала сосна...» герой специально представляет себя животным: «и прикинувшись шакалом, / Михаил бежал по шпалам» (Хармс 2005, Т. 1, 66).

Интересным в плане зоологического замещения является стихотворение «Прогулка», где совсем не понятно, герой представлен животным или человеком. Говорить о том, что это медведь, позволяет сама номинация героя в первых строках: «Шел медведь, / вздув рога». Но после названия персонажа следуют признаки, которые свойственны только человеку: «стучала его / одеревенелая нога. / Он был генералом, / служил в кабаке, / ходил по дорогам / в ночном колпаке. / Увидя красотку, / он гладил усы, / трепал он бородку, / смотрел на часы» (Хармс 2005, Т. 1, 53). Таким образом, медведь имеет воинское звание, ходит в ночном колпаке (головном уборе для сна), имеет усы, бородку, часы и самое главное — он обращает внимание на женский пол! Все перечисленные признаки никак не могут характеризовать животное. Т.е. перед читателем возникает своего рода «оборотень» — двуликий персонаж, сочетающий в себе признаки и человека, и животного.

Проявление в человеческом поведении животного начала связано с тесным сплетением человека с природой, с натурой его породившей. Многие поступки героев трактуются как абсурдные, однако психофизиологический подход к изучению инстинктов и поведения человека позволяют нам говорить об особом типе выражения внутренней сущности хармсовских героев, обусловленного бессознательным уподоблением себя животному, замещению человеческих признаков звериными.

В моменты блокировки сознания героев (это может случаться в результате сильных эмоциональных переживаний: возбуждения, депрессии, испуга) человек проявляет в себе звериные качества. Например: «Удержаться нет сил боле, / с диким ревом, точно лев, / я несусь туда, где в море / плещут груди чудных дев» («Почему любовный фибр...») (Хармс 2005, Т. 2, 105); «Я не имею больше власти / таить в себе любовной страсти. / Меня натура победила, / я, озверев, грызу удила, / из носа дым валит столбом / и волос движется от страсти надо лбом» («Страсть») (Хармс 2005, Т. 2, 79). Истинное лицо человека, его характер и сущность проявляются в темноте, когда возможно освобождение и полное раскрепощение. Отсутствие чьего-либо мнения и оценки со стороны позволяют вести себя естественно, вскрывая подсознательные желания и прихоти. В «Архитекторе» Каблуков называет всех людей животными: «Скорей, скорей откройте двери! / А в темноте все люди звери» (Хармс 2005, Т. 2, 83).

«Авиация» превращений хармсовских героев продолжена рядом растительного характера. Человек в стихотворных текстах поэта-обэриута может быть цветком, деревом, бревном, чучелом, кустом. Герои делятся нами условно на два подвида: «цветочные» и «древесные». К первой группе относятся персонажи, по характеру, внешности, имени соотнесенные с цветами. В основном своем составе это женщины. Д. Хармс часто называет девушек, женщин цветами, сходство которых явлено в процессе жизненного развития. Подобно тому, как цветок формируется в бутоне, распускается и засыхает, женщина, по Д. Хармсу, расцветает, созревает и увядает в сфере половой жизни.

Но есть у Д. Хармса герои-цветы мужского пола. В стихотворном произведении «Тюльпанов среди хореев» показана природная картина: сад, птицы, тюльпаны, вода, камни. Все эти атрибуты принадлежат к природной стихии, однако в тексте они персонифицируются. Птицы обретают память, право голоса дается воде, цветочку, дождику, птичкам. Уже в самом названии произведения заложен истинный смысл: названа фамилия героя — Тюльпанов. Из содержания текста можно сделать определенные выводы. Тюльпанов — слабохарактерный персонаж, его жизнь, как и цветка, зависит от внешнего воздействия. Герой пытается утвердиться, позиционируя себя сильным созданием. Однако в конце стихотворения он осознает, что одинок, понимает свою зависимость от другого. Знаковым по своей природе выступает хранитель жизни Тюльпанова — няня. Ее основная функция — подпитывать корни цветку, давать ему живительную силу. А наличие рядом с человеком няни всегда низводит его способности до минимума, лишая тем самым его самостоятельности.

В другом стихотворении «Генрих Левин» герой называется автором тоже цветком, но в отличие от Тюльпанова, Левин — человек, лишенный всяких пороков, идеальный, заставляющий жизнь и мир двигаться: «Генрих Левин, / ты цветок, / и света удивительный поток / летит из глаз твоих на вещи, / и в этом свете мир мы видим резче. / Ты первый двигатель как раз. / Смотри, пожалуйста, на нас. / Ты колокол воздушных токов, / ты человек, лишенный всех пороков» (Хармс 2005, Т. 2, 87).

Второй подвид «растительных» героев — «древесные». К этой группе относятся люди, метонимически налагающие на себя признаки «дерева», либо предметов из данного материала — топора, табурета. В «Оссе» Д. Хармс подчеркивает, что «человек растет как куст» (Хармс 2005, Т. 1, 174). Иван Топорышкин в одноименном стихотворении провалился в болото, как бревно, а пудель его утонул, как топор (Хармс 2005, Т. 1, 136). Герой произведения «Жизнь человека на ветру» сравнивает себя с куском дерева (Хармс 2005, Т. 1, 176). А в стихотворении «Молвил Карпов: я не кит...» персонаж воспринимается другими табуретом (Хармс 2005, Т. 1, 267).

Теперь, рассмотрев трансформации человека на уровне телесной организации, в сферах поведения и характерологии, перейдем к философской базе самоопределения человека и его связям с природным началом. В «Истории русской литературы ХХ века (Первая половина)» отмечены основные характеристики художественной системы поэтов-обэриутов: алогизм, гротеск, «столкновение смыслов», конфликтность мироуклада и т.д. Но одним из центральных, на наш взгляд, является принцип «расширения» реальности, неподвластной законам разума (ИРЛ 2004, 150). Подобное «расширение» проявлено на уровне философского осмысления места и роли человека в мире, макрокосме, Вселенной.

Основой натуроцентристских философских позиций человека в текстах Д. Хармса являются две мировоззренческие установки: векторная устремленность героев в небо и сращение их с землей.

Первая философская константа подтверждается рядом текстов Д. Хармса, где герои изображаются парящими, способными летать. Как отмечает О. Буренина, путешествие героев по воздуху наиболее ярко показано в поэтиках представителей театра абсурда и обэриутов (Буренина 2004, 205). Феномену «реющего» тела О. Буренина посвятила статью, в которой показала важность и значимость летающих людей для начала ХХ в. А.Б. Устинова в комментарии к стихам Д. Хармса указала, что «одним из основополагающих мотивов в лирике Хармса конца 1920-х гг. становится мотив полета» (Устинова 1990, 81). Жаккар Ж.-Ф. в своем обстоятельном труде по исследованию творческого наследия поэта подчеркивает, что «тема победы над тяготением... чаще всего возникает в виде метафоры стремления взлететь» (Жаккар 1995, 109).

В стихотворении «Уж я бегал, бегал, бегал...» герою надоедает сидеть, и он взлетает в небо без особых усилий: «Разбежался я, подпрыгнул, / крикнул: Эй! / Ногами дрыгнул. / Давай ручками махать, / давай прыгать и скакать. / Меня сокол охраняет, / сзади ветер подгоняет, / снизу реки и леса, / сверху тучи-небеса» (Хармс 2005, Т. 1, 194). В других произведениях герои летают по небу на предметах, в руках с какими-то вещами. Например: «Вася взвыл, беря метелку, / и, садясь в нее верхом, / он забыл мою светелку, / улетел и слеп и хром» («Полет в небеса») (Хармс 2005, Т. 1, 202); «и Варвара в камилавке / с топором летит вокруг» («Чтобы в пулю не смеяться...») (Хармс 2005, Т. 1, 261); «Куда красавица Мария, / Летит, проснувшись, как пчела» («Стихи, лежащие перед тобой...») (Хармс 2005, Т. 1, 337); «Ногами болтаю. / Горный воздух глотаю. / Летит мое тело» («Карпатами — Горбатыми») (Хармс 2005, Т. 2, 98); «А дни летят как рюмочки. / А мы летим как ласточки. / Сверкают в небе лампочки. / А мы летим как звездочки» («Дни летят как ласточки...») (Хармс 2005, Т. 2, 192).

В русском фольклоре существует много легенд, согласно которым люди из-за царивших между ними постоянных драк и столкновений стали просить Бога превратить их в птиц. Желание было исполнено. Однако в произведениях Д. Хармса герои не просят Бога сделать их птицами, они сами превращаются в них. Сущность трансформации людей в птиц, согласно фольклорной традиции, заключается в том, чтобы уйти от мирской суеты в другой мир, в иную реальность, где правит спокойствие. Данное превращение дает возможность обретения свободы, перерождения из одной формы в другую.

Таким образом, часть хармсовских героев стремится оторваться от земли и воспарить в небо. Такое желание отражает философию космизма, характеризующую художественную систему Д. Хармса. На это обратил внимание В.С. Воронин, подчеркивая способность поэта-обэриута динамически «выворачивать» подземный мир в космос (Воронин 2003, 153). Человек находится в огромном пространстве Вселенной, сопрягая в себе все бытие. Д.В. Токарев пишет: «Человек... связывается тысячью нитей со всеми частями мира, с макрокосмосом, ощущая себя участником универсальной, космической жизни, недаром Хармс помещает человека в Узел (выделение автора — И.П.) Вселенной» (Токарев 1996, 187).

Второй мировоззренческой установкой хармсовских героев является неразрывное существование с землей. В текстах это маркировано сращением с почвой. Данная традиция корнями своими уходит в библейскую историю, согласно которой Адам был взят из земли. Он — прачеловеческое «земляное существо». В стихотворении «Ку-Шу-Тарфик-Ананан» Ку произносит следующие слова: «Нет жизни мне милее / от зверя не отвесть мне глаз, / меня влечет к земле руками клея» (Хармс 2005, Т. 1, 206).

В культуре и верованиях многих народов земля считается матерью всех людей. Самые ранние культовые фигурки изображают материнские божества. Все живое рождено Матерью и питается ею. Земля, прежде всего, воплощает собой материнское начало. Отсюда идет традиция хоронить умерших в земле. В Индии существует обычай закапывать маленьких, умерших до двух месяцев, детей в землю, тогда как всех других усопших сжигают. Закапывая детей, ожидают их быстрого воскресения, рождения из земли. В стихотворении «Хлоп!» героиня занимается тем, что закапывает детей в землю: «Зарывала ребятишек, / продавала огурцы» (Хармс 2005, Т. 1, 70). Есть в хармсовском эстетическом мире герои, которые закапываются сами в землю, демонстрируя тем самым природное родство с ней: «Доктор славная Матрена / Вышел в двери шестипал, / Бросил скучные знамена, / Руки в землю закопал» (Хармс 2005, Т. 1, 228).

В произведении «Я пел...» герой проходит всем своим телом через мироздание — он вертикально соединяет небо и землю: «Ты в землю пяткой, друг, посажен, / лежишь в пустыне, желт и важен, / заметен в небе твой лоскут, / в тебе картошку запекут» (Хармс 2005, Т. 1, 258). Человек, соединяющий небо с землей берет на себя функции посредника, т.е. медиатора. И задача его — сохранение устойчивости мировой оси, вселенской целостности.

Итак, рассмотрев три аспекта взаимодействия человека и природы, мы пришли к важным выводам, характеризующим философско-эстетическую позицию писателя. Человек в произведениях Д. Хармса мыслит себя как часть природного мироздания. Он соединяет в себе черты животных, растений и человека. Тем самым герои проявляют себя естественными с точки зрения психофизиологического анализа. То, что кажется абсурдным, становится нормальным, следуя логике внутренней природы психики, сознания и физиологии человека — сына «натуры». Философская установка хармсовских героев двунаправлена: стремление в небо и слияние с землей. Важно подчеркнуть, что человек мыслится центральным звеном в цепи мироздания, является медиатором между небесной и земной стихией.

Литература

1. Буренина О. «Реющее» тело: Абсурд и визуальная репрезентация полета в русской культуре 1900—1930-х гг. // Абсурд и вокруг: Сборник статей / Отв. ред. О. Буренина. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — С. 188—241.

2. Воронин В.С. Взаимодействие фантазии и абсурда в русской литературе первой трети ХХ века: символисты, Д. Хармс, М. Горький. — Волгоград: Изд-во ВГУ, 2003. — 294 с.

3. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда / Пер. с франц. Ф.А. Петровской. — СПб.: Академический проект, 1995. — 472 с.

4. Злыднева Н. Инсектный код русской культуры ХХ века // Абсурд и вокруг: Сборник статей / Отв. ред. О. Буренина. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — С. 241—259.

5. История русской литературы ХХ века. Первая половина: Учебник для вузов: В 2 кн. — Кн. 1: Общие вопросы / Под. ред. Л.П. Егоровой. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. — 318 с.

6. Лившиц Б.К. Полутораглазый стрелец: Воспоминания / Вступ. ст. М. Гаспарова. — М.: Художественная литература, 1991. — 350 с.

7. Обэриутов год // Искусство Ленинграда. — 1990. — № 2. — С. 79—80.

8. Сливкин Е. Авторитеты бессмыслицы и классик галиматьи (Обэриуты как наследники графа Хвостова) // Вопросы литературы. — 1997. — № 4. — С. 333—341.

9. Токарев Д.В. Апокалиптические мотивы в творчестве Д. Хармса (в контексте русской и европейской эсхатологии) // Россия, Запад, Восток: встречные течения. — СПб.: Наука, 1996. — С. 176—198.

10. Устинова А.Б. Летание без крыл жестокая забава. Стихи // Искусство Ленинграда. — 1990. — № 2. — С. 81—85.

11. Хармс Д. Все подряд: В 3 т. — М.: Захаров, 2005.