Идеолог музея Хармса — о писателе как бренде и Барышникове в «Старухе»

Главный редактор издательства «Вита Нова» и куратор выставки «Случаи и вещи. Даниил Хармс и его окружение» Алексей Дмитренко рассказал о будущем музее Хармса, внезапной популярности писателя и разговоре с Михаилом Барышниковым, сыгравшим роль в постановке по повести Хармса «Старуха».

Идея создания музея возникла у сотрудников издательства «Вита Нова» год назад, когда они организовали в музее Достоевского выставку, посвященную личным вещам и рукописям писателя. Авторы проекта считают, что будущий музей должен открыться в Петербурге, поскольку с именем писателя здесь связано множество мест и легенд.

— Легенды Хармс придумывал сам. Например, им дважды в разных произведениях рассказана история о том, что он появился на свет из икры. И когда его мама лежала после нереста еще слабая, зашел дядя, налил себе рюмку водки, намазал бутерброд икрой и уже собирался съесть, но его вовремя остановили. И потом, как пишет Хармс, его «долго собирали».

— Существует легенда о том, что Хармс, который занимался детской литературой, ненавидел детей. Насколько это правдоподобно?

— Хармс всячески бравировал этим утверждением, но на самом деле не факт, что это так и было, потому что дети как раз, наоборот, очень любили Хармса. Он многократно выступал на поэтических вечерах и пользовался огромным успехом. Я знаю человека, художника Александра Траугота, который, будучи ребенком, был на вечере, где выступал Хармс. Благодаря цепкой памяти художника спустя семьдесят пять лет он вспоминал о том, как Хармс выступал и держал во внимании зал, состоящий сплошь из маленьких детей.

— В прошлом году вы организовали выставку в музее Достоевского «Случаи и вещи. Даниил Хармс и его окружение» и позже не раз говорили, что хотите организовать музей. Уже известно, где он будет располагаться?

— Это очень сложный вопрос — вопрос, который нам постоянно задают. Ответить сейчас однозначно невозможно, потому что пока этот будущий музей существует в форме выставочного проекта, не как музейный. Вообще, если музей будет в Петербурге, то есть несколько мест, которые связаны с Хармсом, и таких мест, сыгравших в жизни Хармса большую роль, относительно немного. Это нынешний Дом книги, где находилась редакция детского отделения Госиздата. Это дом, где сейчас висит мемориальная доска на улице Маяковского, 11, где жил Хармс с 1925 года до своего второго ареста. И гимназия Петришуле, где он учился до 1922 года. Я думаю, что в частной квартире нам кто-то вряд ли разрешит размещать музей, а вот два других места, Дом книги и Петришуле, подошли бы лучше всего. Это места на Невском проспекте, которые очень удобны для посещения.

— Удалось ли получить от них предварительное согласие?

— Мы еще не обращались в Петришуле, но обращались в компанию «ВКонтакте», которая арендует целый этаж в здании Дома книги. Поскольку мы немножко знакомы с Павлом Дуровым, а это было еще до того, как он ушел со своей должности, мы с ним говорили: он не сказал ни да ни нет, он промолчал, и вопрос повис. С этим была связана дурацкая история, когда я примерно такими же словами на пресс-конференции, посвященной первой нашей выставке, рассказал о том, что «ВКонтакте» никак не отреагировали на наше предложение. На следующий день вышла газета «Метро», которая раздается на каждом углу, и на первой же полосе огромными буквами было напечатано: «„ВКонтакте“ против музея Хармса». Мне пришлось связываться с пресс-службой «ВКонтакте», предупредить об этой ситуации, чтобы они были готовы, и они заставили напечатать опровержение, которое я, кстати, не видел.

— Да, слово «музей» звучит всегда немного громоздко. Хармс же, несмотря на трагичность его судьбы, всегда оставался писателем ироничным, веселым, свободным. Каким вы видите устройство музея, который не задавит своей неповоротливостью такую личность?

— Нам хочется, чтобы это был необычный музей. Хармс был необычным человеком, и хочется, чтобы это был музей с интерактивной составляющей, чтобы был диалог с посетителем, чтобы он активно участвовал в восприятии предложенного материала.

Отчасти выставка, которую мы проводили в Воронеже (там было четыре зала), нас устраивает, ее можно так и оставить. Выставка выставкой, а музей должен жить, там должна проходить какая-то деятельность. Мне кажется, что в случае с Хармсом должно быть какое-то игровое, интерактивное начало в этом музее. Первое, что приходит в голову: в день, когда детям вход бесплатный, всем дарят шарики, но при входе ты должен доказать, что ты ребенок, сколько бы тебе лет ни было. Это пока только фантазии, первые мысли, которые приходят в голову на тему, что бы там могло соответствовать хармсовскому юмору, его жизнеощущению. Вот если нам удастся нащупать этот «нерв», тогда музей будет.

— Сегодня наиболее популярным и успешным в области интерактивного диалога с посетителями кажется музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Чтобы вы взяли оттуда на заметку для будущего музея Хармса?

— Еще успешным во всех смыслах является Литературно-мемориальный музей Достоевского. Я взял бы из этого опыта практически все те идеи, которые они реализуют. Это, во-первых, выставочное пространство, активно функционирующее, работа с современным искусством, что очень важно. То есть мы не фиксируем внимание посетителя исключительно на первой половине XX века, а как бы прочерчиваем некую линию, связывающую с современной культурой. Второе — это научная деятельность, которая заключается в проведении встреч, конференций. Популяризаторская деятельность — это проведение концертов и чтений. И, конечно, если все системы такого сложного организма, как музей, работают нормально, то это уже вопрос хорошего менеджмента.

— Как сейчас развивается проект? Кто ему помогает?

— Cамая большая, пожалуй, проблема для нас заключается в том, что издательство «Вита Нова» не является музейной организацией, и у нас нет сотрудника, который занимался бы только музеем. Каждый раз, когда нужно сделать выставку, я отрываюсь от своего редакторского рабочего места и занимаюсь неделями только этим. Это очень плохо сказывается на моей непосредственной работе, потому что музейная деятельность никакого прямого дохода не приносит издательству, скорее, только расходы. Если бы было, например, какое-то финансирование, пускай не очень большое, и мы могли бы нанять человека, который занимался бы только музеем, то тогда его реализация как некоего стационарного проекта ускорилась.

Все упирается в деньги, ведь каждая выставка, например, в музее Достоевского, стоила полмиллиона рублей, которые, к счастью, выделил комитет по культуре Санкт-Петербурга. Платоновский фестиваль в Воронеже тоже, я думаю, выделил изрядную сумму, чтобы эту экспозицию перевезти и адаптировать в новых интерьерах. Издательство само не в состоянии финансировать такую деятельность.

— Вы уже не раз упомянули о выставке в Воронеже: как ее принял в июне провинциальный город в сравнении с Петербургом?

— Во-первых, я не почувствовал, что Воронеж — это провинциальный город. Я был приятно удивлен, какие там замечательные люди. От петербуржцев воронежцы отличаются тем, что они не так избалованы разными культурными акциями, как здесь, отсутствием всякого снобизма, что видно и в общении, и, как говорится, по взгляду. У людей какой-то неподдельный интерес ко всему, что происходит, я с удивлением наблюдал, как приходят люди с улицы и смотрят, изучают и впитывают информацию. В Петербурге все-таки люди более избалованы.

— Какое-то время назад был взрыв популярности Довлатова, чуть позже Бродского (в мае следующего года открывается музей, посвященный ему). Многие считают, что это некая дань времени: некоторые вещи в современном политическом контексте созвучны с обстоятельствами, в которых жили и писали эти авторы. Эта мода постепенно переключается на Хармса: в независимых книжных читают лекции о нем и об обэриутах, показывают постановки; в Америке так вообще в его «Старухе» играют Михаил Барышников и Уильям Дефо. Как может формироваться мода на писателей и с чем связан возрастающий интерес к Хармсу?

— Кстати, о «Старухе». Михаил Барышников мне звонил по поводу постановки этого спектакля. Это было удивительно, я совершенно с ним не знаком, это как человек с другой планеты. Раздается звонок на мобильный телефон, я где-то на улице иду: «Алло, здравствуйте, это вас беспокоит Михаил Барышников». Режиссер спектакля Роберт Уилсон попросил Барышникова найти в хорошем разрешении сканированные рисунки Хармса для декораций. И вот Барышников через нашу общую знакомую художницу вышел на меня, и я ему доставал эти копии с некоторым трудом, потому что режиссер сначала сказал, что ему нужно одно, потом выяснилось, что ему нужно совсем другое, а потом, после того, как я все это достал и Барышникову отправил, выяснилось, что рисунки он вообще не использует в декорациях. Вот такие капризные режиссеры.

Ваш вопрос сложный, и сходу ответить на него очень трудно. Я думаю, что если нынешний читатель воспринимает Хармса в контексте не только авангардной литературы, но как некую мифологизированную фигуру, как некий персонаж петербургского городского пространства — то это способствует тому, что даже люди, которые плохо знакомы с творчеством писателя, воспринимают его фамилию как некий бренд. То же самое произошло и с Бродским, например, и с Довлатовым. Эти имена на слуху, и такая вот «раскрутка» происходит сама собой, это не что-то искусственное. Остается только сожалеть, что такая слава к Хармсу пришла много позже его гибели. Я думаю, что ему просто довелось жить в такое неподходящее для реализации его творческих замыслов время, и это, конечно, большая трагедия. С другой стороны, мы не знаем, каково было бы его творчество, если бы оно развивалось в других условиях.

— Многие считают, что когда на творческого, внутренне свободного человека что-то давит, его потенциал возрастает. Сложно предположить, что бы было с русской литературой, особенно двадцатого века, если бы она развивалась в других исторических условиях.

— Конечно, но я бы предпочел, чтобы те творцы, которые существовали под гнетом, тем более погибли под ним, все-таки не испытывали его.

— Не кажется ли вам, что интерес к Хармсу вызван сегодняшней политической ситуацией?

— Я думаю, нет. Как бы мы ни сожалели о том, что сейчас существует государственный контроль над СМИ, ситуация кардинально другая, чем то, что было в советское время, тем более в то советское время, когда жил Даниил Хармс. Я не вижу здесь прямой связи. Кроме того, слава Хармса началась не сейчас, а значительно раньше. Его начали публиковать на Западе в 70-е годы, уже в 80-е годы, точнее, с 1988 года, когда вышла знаменитая книга «Полет в небеса», где тогда еще советскому читателю была представлена практически квинтэссенция творчества Даниила Хармса, все основные его произведения, тогда уже Хармс стал популярен и стал формироваться тот миф о Хармсе, о котором я говорил.