А.А. Кобринский. «Об одной странной полемике: Введенский и Крученых»

В своем интервью, озаглавленном «Будущее уже настало», которое он в 1991 году дал Ире Голубкиной-Врубель, Н. Харджиев на вопрос: «Кто были для обериутов (так! — А.К.) «главными» поэтами в русской поэзии?» — ответил:

«...ближе им был все-таки Крученых, они его очень почитали, особенно Введенский. Он знал, что я дружу с Крученыхом, и попросил его с ним познакомить, сам не отваживался прийти к нему. И вот весной 1936 (?) года мы пошли с ним к Крученыху. Крученых знал, что есть такие обернуты, но вел себя очень важно, что ему было несвойственно. Но странно, что такой наглец и орел-мужчина, как Введенский, вел себя, как школьник. Я был потрясен, не мог понять, что с ним случилось. Введенский прочел, не помню какое, но очень хорошее свое стихотворение. А потом Крученых прочел великолепное стихотворение девочки пяти или семи лет и сказал: «А ведь это лучше, чем ваши стихи». И вообще он было малоконтактен. Потом мы ушли, и Введенский сказал мне грустным голосом: «А ведь он прав, стихи девочки лучше, чем мои». Надо знать гордеца Введенского, чтобы оценить все это»¹.

В архиве Крученых сохранилась своеобразная «визитная карточка» Введенского, которую он сделал к этому посещению на клочке бумаги: «Введенский Александр Иванович. Ленинград. Съезжинская ул., д. 37, кв. 14. В прошлом до 1930 г. обэриут Чинарь Авторитет бессмыслицы. В группе были Хармс Даниил Иванович, Заболоцкий Николай Алексеевич и др. 18 марта 1936 г. Москва». В конце стояла подпись².

Эта визитная карточка говорит о многом. Память не подвела Харджиева: их совместный с Введенским визит к Крученых действительно состоялся весной 1936 года. Бросается в глаза, что, представляясь Крученых, Введенский апеллирует прежде всего к ОБЭРИУ которое тот, разумеется, не мог не знать. Воспоминания Харджиева показывают, что Введенский с юности и практически до конца жизни относился к Крученых как к мэтру. Это немудрено: хотя с ним самим Введенский не встречался, но многое почерпнул из совместной работы с приехавшим в Ленинград И. Терентьевым, который, в свою очередь, был, фактически, учеником Крученых. Стремясь заявить о себе как о давно состоявшемся и сформировавшемся поэте, Введенский упоминает ОБЭРИУ — и одновременно указывает на свое особое место в структуре объединения, приводя все свои титулы, которыми он подписывал собственные стихи как до, так и во время существования группы. Бросается в глаза и то, что, отбирая наиболее репрезентативные, с его точки зрения, для Крученых имена представителей ОБЭРИУ, он — помимо основателя и лидера группы, своего друга Хармса, — называет Заболоцкого, несмотря на то, что совсем недавно между ними произошел окончательный разрыв — после некоторого потепления, зафиксированного самим фактом членства Введенского и Заболоцкого в домашнем кружке (см. записи «Разговоров» Л. Липавского). Очевидно, что Вагинова Введенский не считал характерным членом ОБЭРИУ (вообще, Вагинов в 1920-е годы участвовал чуть ли не во всех литературных группах Петрограда — Ленинграда), а кроме него, только Заболоцкому удалось издать книгу своих обэриутских текстов. Более того, как известно, «Столбцы» Заболоцкого вызвали весьма значительный, хотя и скандальный, критический резонанс — а Введенскому было важно связать себя и ОБЭРИУ в представлении Крученых с известными именами.

Разумеется, сообщенная Харджиевым информация порождает целый ряд вопросов. Почему, например, Крученых стал читать Введенскому в ответ на его стихотворение — стихотворение какой-то маленькой девочки, да еще сравнивать оба текста — причем не в пользу Введенского?

Вероятно, речь может идти о сознательно демонстрируемой Крученых ориентации — даже не на примитивизм, а именно на инфантилизм в творчестве. И в этом плане, конечно, главной отсылкой становится известный сборник Крученых «Поросята».

Мы хорошо знаем, что Крученых не чурался соавторства в своих сборниках. В разные годы его соавторами были В. Каменский, В. Хлебников, Алягров (Р. Якобсон), Т. Вечорка, Д. Бурлюк, Е. Гуро. Но «Поросята», выходившие двумя изданиями — 1913 и 1914 годов (второе — дополненное) стоят особняком и в этом ряду, поскольку соавтором Крученых по этому сборнику стала 11-летняя Зина В. На обложке ее имя стоит перед именем Крученых, а ее произведения стоят в сборнике перед текстами ее маститого соавтора.

Введенский, разумеется, прекрасно знал издания Крученых, в том числе, и «Поросят». Имеет смысл предположение, что стихи девочки, которые читал Крученых Введенскому во время московского разговора в марте 1936 года, должны были по тематике и поэтике как-то пересекаться с творчеством Введенского, иначе не было бы столь явных для обоих критериев сравнения. Мы не знаем, что это были за стихи, но уже по «Поросятам» хорошо видно, почему Крученых считал некоторые аспекты наиболее совершенными именно в детском творчестве.

В «Поросятах» опубликованы четыре рассказа Зины В. По сути, они как бы предваряют всю основную обэриутскую тематику — разумеется, на весьма схематизированном уровне. Первый текст называется «Кто знает, когда и где поджидает нас смерть». Думаю, даже не надо напоминать об образе «философа» в текстах Хармса. И для Хармса и для Введенского прием внезапной смерти персонажа был структурообразующим. У Хармса он окончательно укореняется примерно с 1933 года, когда писатель начал работу над «Случаями» — и проявляется в цепочке алогических смертей в цикле, а также в мгновенных смертях из рассказов середины 1930-х годов, не вошедших в «Случаи». У Введенского этот прием получает особое развитие в середине — конце 1930-х годов, см., например, финал «Елки у Ивановых». В рассказе Зины В. прием переносится на самый низкий уровень, причем не в качестве реального и абсурдирующего, а в качестве потенциального. Логика философа у Зины В. — это логика обэриутского персонажа 1930-х годов осмысляющего абсурдный мир, в который он погружен против своей воли. Я.С. Друскин в свое время определил отношение Хармса к жизни следующими словами: «Бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома». Для Введенского это самоощущение тоже было не чуждым — достаточно указать на воплощенный им образ Эф в «Кругом возможно Бог». Подобные тексты в середине 1930-х годов, конечно, могли восприниматься как инфантильно-ироническое посягательство на саму основу принципа монтажного сцепления смертей, где «после этого» как раз — в опровержение всех философских построений — означает «вследствие этого».

Второй текст Зины В., представленный в «Поросятах» в зародыше содержит сюжетный минус-прием, который больше имеет отношение к Хармсу, чем к Введенскому — тут в качестве параллели у Хармса можно назвать как известный текст из «Случаев» — «Встреча», а также еще несколько похожих текстов, которые не вошли в цикл. Одновременно этот рассказ о свиньях неожиданно корреспондирует с названием всего сборника, как бы комментируя это название на уровне метатекста. Третий текст, повествующий о том, как девочка видит во сне пожар и почти синего человека с рукой, зажатой в стальных четырехугольных рамах, — чрезвычайно напоминает алогические сны Введенского, описанные им, в частности, в «Серой тетради» — возникавшие под влиянием эфира. Но самой близкой поэтике Введенского является четвертый рассказ — «Рос в поле медведь...», где в полной мере реализован характерный для поэтики ОБЭРИУ принцип отрыва слова от его денотативной семантики. Как известно, рассказ посвящен двум друзьям — медведю и сому. Однако эти персонажи имеют вовсе не тот облик, который можно было бы ожидать. Оба они растут в саду, чудно благоухают среди других цветов, а также имеют корни. При этом, сохраняются и их признаки другого семантического ряда: так, медведь имеет хвост (с золотым наконечником), при нападении пчел он ревет и убивает их «могучими ударами» (очевидно, лапами), а сом помогает ему бороться с пчелами, отгоняя их своими усами («насколько позволял ему стебель»). В обнаженном виде тут выражен важнейший конструктивный принцип поэзии Введенского: контаминация различных семантических рядов с сохранением главного родового признака персонажа — ср.: «держал орел икону в кулаке» («Кругом возможно Бог») «мычанье лебедя» («Факт, Теория и Бог»), «сочные» звери в «Значенье моря» и много другое.

Судя по всему, самым ценным в детском творчестве Крученых считал его принципиальную незаданность, независимость от априорного знания, способность сталкивать и контаминировать чистые оттенки значения без оглядки на «реальность». Но именно это и называли основой своей поэтики обэриуты (ср. декларацию и ср. стихотворение Заболоцкого «Движение» — где вопреки априорному знанию, у коня оказывается восемь ног; продолжение этой темы мы находим в рассказе Д. Хармса «Четвероногая ворона», где мы узнаем, что у четвероногой вороны «было пять ног, но об этом говорить не стоит»). Получается, что, по сути, Крученых намекнул на вторичность всего обэриутского творчества по сравнению с детским.

В 1936 году Александр Введенский отправился на юг. В Харькове он встретил секретаря местной писательской организации — молодую девушку Галю Викторову и, не долго думая, пригласил ее на Кавказ. С Кавказа Анна Семеновна Ивантер, жена Введенского, получила неожиданную телеграмму «Долетели, как хотели». Недоумение, откуда взялось вдруг множественное число, было рассеянно довольно скоро и все закончилось разводом. Введенский развелся с «Нюрочкой», как ее называли друзья А.И., женился на Гале Викторовой и уехал с ней в Харьков, где и прошли последние годы его жизни. Там же вскоре у него родился сын Петр.

Некоторые обстоятельства харьковского периода жизни Введенского (в дополнение к тому, что было опубликовано М. Мейлахом в полном собрании сочинений поэта в двух томах) проясняют письма, опубликованные мной еще в 1995 году в журнале Russian Studies³. Предельное одиночество, отсутствие даже потенциальных слушателей сближали его пребывание в Харькове с мандельштамовской воронежской ссылкой. Но Введенский в ссылке все-таки не был, он был свободен, мог в любое время ездить куда угодно. Он пользовался этим, в частности, несколько раз посещал Москву — и, судя по всему, заходил в гости к Крученых. Мы не знаем, сколько раз это было, но один из его приездов остался задокументированным. Между 1 и 10 июня 1939 г. Введенский вписал в альбом Крученых свое стихотворение «Ответ девы»:

Ответ девы

Зачем же пакостишь ты, дева,
Немые эти ручейки,
Одутловатый хвостик древа,
вид памятника, речь оки?
    ОТВЕТ ДЕВЫ:
А потому что челноки!⁴

Далее — после текста — следует подпись Введенского и явно вымышленная дата создания текста — 1913 год. (На самом деле, по записной книжке Хармса, стихотворение датируется октябрем — началом ноября 1926 г.). Откуда взялся 1913 год? Во-первых, вспоминая разговор Введенского с Крученых 1936 года, нетрудно сделать предположение, что это прежде всего указание на гипотетический возраст создания текста. В 1913 году Введенскому было 9 лет, а значит, перед нами — довольно саркастический намек на то, что стихотворения якобы написано в том возрасте, в котором только и можно, по мнению Крученых, писать хорошие стихи. Но кроме этого, знаковым является и 1913 год — ведь не случайно именно это, а не какое-нибудь другое смежное число поставил Введенский под текстом. Ответ напрашивается: 1913 — это как раз тот самый год, когда было опубликованы первым изданием те самые «Поросята», о которых уже шла речь. Таким образом, находит свое подтверждение предположение об особой значимости сборника «Поросята» в отношениях Введенского и Крученых. Для большей прочности следовало бы еще проверить, нет ли прямых текстовых отсылок в «Ответе девы» к «Поросятам» — и, действительно, стихотворений Крученых там не так уж много, но среди них есть стихотворение «Русь»:

в труде и свинстве погрязая
взрастаешь сильная родная
как та дева, что спаслась
по пояс закопавшись в грязь

по темному ползай и впредь
пусть сияет довольный сосед!

Как известно, К. Чуковский писал об этом стихотворении, что Крученых заповедует Руси, «чтобы она и впредь, Свинья-Матушка, не вылезала из своей свято-спасительной грязи, — этакий, ей-Богу, свинофил!»⁵. Между тем, стихотворение Крученых, конечно, должно быть рассматриваемо как ответ на стихотворение Блока с тем же названием, а также на весь комплекс блоковских текстов этого периода, в которых фигурирует образ девы-России, девы-революции (ср., например, стихотворение того же 1906 г. «Деве-революции»). В «Руси» Блока, конечно, нет никакой грязи, грязь появляется только в 1914 году — в «Грешить бесстыдно, непробудно...», но, конечно, именно образ спящей среди болот и дебрей Руси, становится объектом осмеяния Крученых. Как завершение темы «свинства» можно вспомнить и известную цитату из письма Блока к тому же К. Чуковскому от 26 мая 1921 года: «Слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка-Россия, как чушка, своего поросенка».

Мотив «пакостящей» девы в стихотворении Введенского пересекается с «девой в грязи» у Крученых, но самое главное, что проясняется общий для Введенского и Крученых блоковский подтекст, связанный с образом Руси, — эксплицированный у Крученых в заглавии — и совершенно скрытый у Введенского.

Примечания

1. Харджиев Н.И. Статьи об авангарде. В двух томах. М., 1997. Т. 1. С. 380.

2. РГАЛИ. Ф. 1334 (Крученых А.Е.). Оп. 1. Ед. хр. 1121.

3. См.: Кобринский А. «А вообще живу очень плохо...». К биографии Александра Введенского харьковского периода // Russian Studies. 1995. Т. 1. № 3. С. 245—261.

4. Впервые опубликовано там же, с. 247—248.

5. Чуковский К. Лица и маски. СПб., 1914. С. 113.