Ф.В. Кувшинов, Е.Н. Остроухова. «Сон и явь как ТО и ЭТО у Д.И. Хармса»

Доклад, прочитанный 6/VII/03 на Международной научной конференции «Пушкин и сны. Сны в фольклоре, искусстве и жизни человека».

Мотив сна является одним из самых распространенных в творчестве Д.И. Хармса¹, проявления его разнообразны: персонажи засыпают, просыпаются, часто мучаются от невозможности заснуть или наоборот проснуться, или остаться в состоянии бодрствования, реже видят сны. Причем, как видно из произведений Хармса, писателя в большей степени интересует сам факт сна, а не его семантика.

Сон у Хармса не выполняет некоторых традиционных сюжетообразующих функций: не выступает в роли репрезентанта сознания персонажа, не предсказывает дальнейшего развития событий. Объяснятся это главным образом тем, что хармсовские персонажи абсолютно безличны, схематичны; следует учесть также и сверхмалые объемы произведений Хармса: на таком ограниченном текстуальном пространстве почти невозможно создание психологического портрета.

Мотив сна, как и другие элементы хармсовской поэтики, не укладывается в рамки «нормативной» поэтической модели², поэтому не может быть проанализирован с помощью свойственного филологической науке ХХ века «универсалистского» подхода, который стремится к обнаружению ряда общих закономерностей, опираясь на которые можно описать любой текст³.

Поиск значений мотива сна мы ведём в рамках философского творчества Хармса и его друзей чинарей (в первую очередь, Я.С. Друскина), в кругу которых наряду с другими темами обсуждалась и тема сна.

В 1968 г. Я.С. Друскин составил из дневниковых записей, которые он вел с 1928 г., книгу «Сон и явь». В предисловии философ говорит о неразличимости сна и яви: «Некоторые сны были как явь, явь как сон: сон наяву, просыпание души. Душа и есть просыпание души. Я все время сплю и все время просыпаюсь»⁴.

Отметим здесь, во-первых, разделение сна и яви, во-вторых, их взаимосвязь, и, в-третьих, существование души, разграничивающей сон и явь и одновременно вмещаю-щей их, создающей целое. Это основная идея в философии Друскина: мир — сумма частей, каждая из которых «эта» по отношению к другой, являющейся «той»⁵. Друскин использует понятия «это» и «то» на протяжении всего своего творчества в разных значениях (так он сам отмечает в тексте «Это и то»). Третьим элементом в системе «этого» и «того», элементом «между этим и тем», выступает «промежуток», «поворот», «предельная точка» или «граница».

Хармсовский текст «О существовании, о времени, о пространстве» — отклик на сочинения Друскина. Здесь Хармс выделяет «это», «то» и «препятствие» как элементы, составляющие «основу существования»: «Существующий мир должен быть неоднородным и иметь части», если «нет частей, то нет и целого», «всегда одна часть будет эта, а другая та. <...> Если существует это и то, то значит существует не то и не это, потому что, если бы не то и не это не существовало, то это и то было бы едино, однородно и непрерывно, а следовательно не существовало бы тоже. <...> Назовём не то и не это "препятствием" или "чертой раздела"»⁶.

Как видно, эти три элемента взаимонеобходимы; исчезновение одного из них влечёт за собой исчезновение всего целого.

Идея существования с помощью разделения — фундаментальная у Хармса, и это даёт нам право рассматривать сон и явь в хармсовской поэтике как «это» и «то». «Препятствием» в таком случае становится переход из одного состояния в другое.

Сон и явь у Хармса — это два вида бытия, но, в сущности, они не отличаются друг от друга. Реальность в хармсовских произведениях строится по логике сна, поэтому точно установить границу между ними зачастую невозможно. Причем затруднение идентификации состояния персонажа охватывает как его самого, так и читателя:

Я лег на левый бок и стал засыпать.

Я смотрю в окно и вижу, как дворник метёт улицу.

Я стою рядом с дворником и говорю ему, что, прежде, чем написать что либо, надо знать слова, которые надо написать.

По моей ноге скачет блоха.

Я лежу лицом на подушке с закрытыми глазами и стараюсь заснуть⁷.

И действительно, захотелось профессорше спать.

Идет она по улицам, а ей спать хочется. Вокруг люди бегают какие то синие да зеленые, а ей всё спать хочется.

Идет она и спит. И видит сон, буд-то идет к ней навстречу Лев Толстой...⁸

Как пример идентичности логики сна и логики яви предстает одно из ранних произведений Хармса «История Сдыгр Аппр», в котором происходящее во сне совпадает с реальностью яви:

Профессор (просыпаясь) — Ать?

Андрей Семенович (вскакивая): Ффу! Ну и сон-же видел, буд-то нам все уши пообрывали. (Зажигает свет).

Оказывается, что, пока все спали, приходили Петр Павлович и обрезали всем уши.

Замечание милиционераСережи —

— Сон в руку!⁹

В трактате «О кресте» Хармс качественно уравнивает схемой два разных полюса:

Рай — «это», Мир — «препятствие», Рай — «то»¹⁰.

Примерно в это же время Я.С. Друскин записывает: «Это и то — одно»¹¹.

Таким образом, если «это» и «то», сон и явь оказываются идентичны друг другу, то становится понятно, почему Хармса практически не интересует сам сон или сама явь — ему важно и необходимо найти «препятствие», без которого это и то (явь и сон) становятся «однородным» и перестают существовать.

Пытаясь обнаружить «черту раздела», Хармс описывает спящего, засыпающего, просыпающегося или мучающегося бессонницей персонажа, а также пространство, в котором персонаж находится. Однако искомое препятствие, переход из одного состояния в другое, это неуловимый момент:

Я слыхал такое выражение: «Лови момент!».

Легко сказать, но трудно сделать. По моему, это выражение бессмысленное. И действительно, нельзя призывать к невозможному.

Говорю я это с полной уверенностью, потому что сам на себе всё испытал. Я ловил момент, но не поймал и только сломал часы. Теперь я знаю, что это невозможно.

<...> Другое дело, если сказать: «Запечатлевайте то, что происходит в этот момент». Это совсем другое дело.

Вот например: раз, два, три! Ничего не произошло! Вот я запечатлел момент, в котором ничего не произошло¹².

Можно сказать, таким же способом Хармс, после многочисленных попыток запечатлеть черту раздела между сном и явью¹³, признаёт бессмысленность своих действий и запечатлевает то, что происходит, когда персонаж её пересекает (или пытается пересечь).

Почему так важно это препятствие? Ответ можно найти у обоих авторов. Друскин, в дневнике отмечает: «Каждый день я жду чуда, и особенно перед сном, и ночью прошу у Бога чуда»¹⁴.

У Хармса в рассказе «Утро» находим подобную просьбу, изложенную почти дословно как у Друскина:

Передо мной лежала бумага, чтобы написать что то. Но я не знал, что мне надо написать. Я даже не знал, должны быть это стихи, или рассказ, или рассуждение. Я ничего не написал и лег спать. Но я долго не спал. Мне хотелось узнать, что я должен был написать. Я перечислял в уме все виды словесного искусства, но я не узнал своего вида. Это могло быть одно слово, а может быть, я должен был написать целую книгу. Я просил Бога о чуде, чтобы я понял, что мне нужно написать.¹⁵

И Друскин, и Хармс обращаются к Богу с просьбами о чуде именно в момент засыпания, почти на грани между бодрствованием и сном. Причём для Хармса, с одной стороны, чудо — это ключ к творчеству, с другой стороны, чудо и творчество — одно и то же.

Так в повести «Старуха» персонаж сначала пытается заснуть, затем наоборот, борется со сном и в это время обдумывает сюжет рассказа «о чудотворце, который живёт в наше время и не творит чудес»¹⁶, при этом и сам персонаж не совершает чуда, а именно — так и не пишет рассказа о чудотворце.

Появление (проявление) чудесного становится возможным именно тогда, когда персонажи не задумываются над тем, бодрствуют они или спят. Так в рассказе «О том, как меня посетили вестники» о чудесном нам говорит временная аномалия, свернувшая в миг значительный отрезок времени: в начале повествования автор отмечает точное время (без четверти четыре), и после описания различного рода событий заканчивает рассказ опять-таки точным указанием времени (все те же без четверти четыре).

Когда персонаж пытается точно определить, спит он или нет, он или окончательно засыпает, или окончательно просыпается, и тогда никакого чуда не происходит. Но когда его состояние неопределённо для него (как и для автора, и для читателя), появляется, вероятно, то самое чудо — неопределённое и бессмысленное, запечатлённое автором:

Закрытыми глазами я вижу, как блоха скачет по простыне, забирается в складочку и там сидит смирно, как собачка.

Я вижу всю мою комнату, но не сбоку, не сверху, а всю сразу, зараз. Все предметы ораньжевые.

Я не могу заснуть.

<...>Я вижу перед собой печку. В темноте она выглядит темно-зеленой. Я закрываю глаза. Но печку видеть продолжаю. Она совершенно темно- зеленая. И все предметы в комнате темно-зеленые. Глаза у меня закрыты, но я моргаю, не открывая глаз...¹⁷

Примечания

1. Сажин В.Н. Приближение к Хармсу // Хармс Д. Цирк Шардам: собрание художественных произведений. СПб., 1999. С. 9.

2. Цвигун Т.В. Практика vs. теория: о моделях текстопорождения в поэзии русского авангарда 10—30-х гг. // Внутренние и внешние границы филологического знания: Материалы Летней школы молодого филолога. Приморье. 1—4 июля 2000 г. Калининград, 2001. Т. Цвигун говорит о необходимости разграничить два общих типа поэтических моделей, которые условно обозначаются как «нормативная» и «анормативная» (или «альтернативная», или «маргинальная»).

3. Там же. См. также Флейшман Л. Об одном загадочном стихотворении Даниила Хармса // Stanford Slavic Studies. 1987. Vol. 1. P. 247—258

4. Друскин Я.С. Сны // «...Сборище друзей, оставленных судьбою». А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «чинари» в текстах, документах и исследованиях / Сост. В.Н. Сажин. В 2 т. М., 2000. Т 1. С. 629.

5. «<...> я вижу два места: это как это и то. <...> Признаки одного места мне известны. Некоторое усилие связано с ним. Признаки другого известны мне меньше. Я искал места, где был я. Это и то — места, где был я. Между этим и тем также моё место» (Друскин Я.С. Признаки вечности // «...Сборище друзей, оставленных судьбою». С. 596).

6. Д. Хармс Неизданный Хармс // Полн. собр. соч.: В 5 т. СПб., 2001. Т. 4. С. 34—35.

7. Хармс Д. Собр. соч.: В 3 т. СПб., 2000. Т. 2. С. 50. Здесь и далее при цитировании соблюдены авторские орфография и пунктуация.

8. Там же. С. 142—143.

9. Там же. С. 26.

10. Д. Хармс Неизданный Хармс. С. 37.

11. Друскин Я.С. Признаки вечности // «...Сборище друзей, оставленных судьбою». С. 596.

12. Хармс Д. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. С. 297—298.

13. Например, в рассказе «Сон» Калугин пять раз засыпает и снова просыпается. Там же. С 315—316.

14. Друскин Я.С. Дневники / Сост., подгот. текста, примеч. Л.С. Друскиной. СПб., 1999. С. 61.

15. Хармс Д. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. С. 50.

16. Там же. С. 247.

17. Там же. С. 51.