Г. Евграфов. «Уже на ордере печать оттиснул прокурор...»¹

Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь, и в дальний путь,
Отправился пешком...

Даниил Хармс

«И с той поры исчез...»

Дальше у Хармса, сочинившего эту незатейливую пророческую песенку было, что человек этот не спал, не пил, не ел, а все шел себе и шел, пока не вошел в темный лес. Затем следовали такие слова:

И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез...

Хармса, а в быту Данила Ивановича Ювачева, арестовали 10 декабря 1931 г. Пришли «несколько ребят из железных ворот ГПУ» (Мандельштам), расшвыряли все верх дном, посмотрели книжки и увели с собой в известном направлении.

Это был первый арест одного из самого активного и самого известного участника группы ОБЕРИУ.

В этот же день пришли за Введенским и через четыре дня забрали Бахтерева. Они были арестованы по обвинению в участии в антисоветской группе, сочинении и распространении контрреволюционных произведений (шли по одному делу с Д. Хармсом, А. Туфановым, основателем «Ордена заумников»), и тоже с той поры тоже исчезли в «темном лесу».

В 1938 пришла очередь Заболоцкого. Советская карательная машина была выжидательна, как Сталин.

«Лес» был чрезвычайно гостеприимен и кто в него попадал, чаще терялся, чем выходил на волю. Бехтереву и Заболоцкому «повезло» больше, чем их товарищам; первого освободили 31 марта 1932 года без права проживания в московской и ленинградской областях, и пограничных округах сроком на 3 года, второму дали 5 лет лагерей и 2 года — ссылки. Бехтерев дожил почти до наших времен (умер в 1996 г.), писал в соавторстве пьесы в советском духе, продолжал сочинять стихи в духе ОБЕРИУ и печатал их заграницей. Заболоцкий в лагерях переложил на современный литературный язык «Слово о полку Игореве», освободился в 1946 г., писал уже не в духе «Столбцов», но стихи были прекрасны, как хороши были и переводы, много переводил и в 1958 году был похоронен на Новодевичьем кладбище. Ирония истории — бывшего зека закопали в землю престижного кладбища.

Забрали и перечисленных обериутов, и того, кто с этой литературной группой талантливых поэтов и прозаиков был связан дружескими и литературными отношениями: Николая Олейникова, работавшего к тому времени в детском журнале «Чиж», взяли 3 июля 1937 года, а расстреляли 24 ноября.

Кого не подобрали, уничтожила война — Л. Липавский и Д. Левин погибли на фронте, а в и ленинградскую блокаду погибли некоторые архивы.

Группа ОБЕРИУ возникшая в конце 1927 в городе Ленинграде года закончила свое существование в начале 1930.

Она была разгромлена грубо, сурово и жестко.

Более-менее либеральные годы в СССР заканчивались, жизнь вновь перестраивалась по другому лекалу. Авангардизм пережил свое время, и обериуты в новой жизни должны были погибнуть.

Литературная жизнь 20-х годов кончалась — распались «Серапионы», что-то еще пытались делать имажинисты, на последнем вздохе ЛЕФ превращался в РЕФ, существовали еще объединения пролетарских писателей, Мандельштам ходил с удавкой на шее, замолчала Ахматова. Дело шло к созданию Союза советских писателей, власть хотела единства и стригла всех под одну гребенку.

Тем, кто сопротивлялись, в лучшем случае не давали возможности печататься, в худшем — отправляли в лагеря валить лес или приговаривали к высшей мере наказания. Строительству нового советского человека ничто мешать было не должно.

Рождение младенца

ОБЕРИУ возникло как протест на скучную и однообразную советскую литературу. В группу вошли Даниил Хармс, Александр Введенский и Николай Заболоцкий. Их поддержали Константин Вагинов и Николай Олейников, где-то рядом были Игорь Бахтерев, Юрий Владимиров и Борис (Дойвбер) Левин. Но группа нуждалась в обосновании своих философских идей, и это сделали Леонид Липавский Яков Друскин. Литераторы обериуты встретили достойных союзников среди художников — К. Малевича и П. Филонов.

24 января 1928 года состоялось первое выступление участников группы перед публикой, названное «Три левых часа» — один час для поэтов Хармса, Заболоцкого, Введенского и Бахтырева; второй час публику развлекли спектаклем «Елизавета Бам» по пьесе Д. Хармса и третий час был отведен для демонстрации фильма «Монтаж», снятым Александром Разумовским и Климентием Минцем.

Не могу сказать, что публика была в восторге. Скорее всего, случился скандал, да еще где — в Ленинградском доме печати, но, в конце концов, все обошлось мирно. Но группа, таким образом, заявила о себе, по Ленинграду пошли разговоры. Отныне все редкие публичные выступления обериутов вызывали резкую отповедь в коммунистической печати, но это был их способ существования на фоне существующей литературы.

Манифест

Манифест ОБЭРИУ написал Николай Заболоцкий, страшно гордившийся тем фактом, что именно ему товарищи доверили выразить публично в печати основные идейные положения, если так можно выразиться, группы и подвести под них теоретическую базу. Печать была слабенькой — тоненький второй номер «Афиши Дома печати» за 1928 год, издававшегося небольшим тиражом.

Но и это было успехом. Кому надо, манифест услышали и во многом с ним не согласились. Группа, однако, заявила о себе и своем существовании и отныне (до поры до времени), но с ней уже полагалось считаться.

Далее, все литературоведы поздней советской поры и нового времени, когда писали о обериутах, всегда отталкивались от Манифеста ОБЭРИУ², написанного Заболоцким.

Манифест, написанный Заболоцким, состоял из двух частей: «Общественного лица ОБЭРИУ» и «Поэзии обэриутов». Хотя частей всего было четыре (Манифест включал в себя еще декларации «На путях к новому кино» и «Театр ОБЭРИУ»). Впрочем, предоставим слово самому Николаю Заболоцкому. В «Общественном лице ОБЭРИУ» нас будет интересовать всего несколько существенных фраз, а именно:

«ОБЭРИУ ныне выступает как новый отряд левого революционного искусства. ОБЭРИУ не скользит по темам и верхушкам творчества, — оно ищет органически нового мироощущения и подхода к вещам. ОБЭРИУ вгрызается в сердцевину слова, драматического действия и кинокадра. (Курсив здесь и далее — мой. Г.Е.)». И «Новый художественный метод ОБЭРИУ универсален, он находит дорогу к изображению какой угодно темы. ОБЭРИУ революционно именно в силу этого своего метода».

А из «Поэзии ОБЭРИУТОВ» мы возьмем только несколько главных тезисов и ударный конец Манифеста, да простит меня читатель за большие цитаты:

«Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы, не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон. И мир, замусоленный языками множества глупцов, запутанный в тину «переживаний» и «эмоций», ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных [художественных] форм...

В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии — столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики...»

Дальше Заболоцкий утверждал: «Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты»; вопрошал: «кто сказал, что «житейская» логика обязательна для искусства?» и формулировал главный тезис нового направления: «У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать.

Мы расширяем смысл предмета, слова и действия». И до яркой, краткой характеристики каждого члена группы, заявлял: «Наше объединение свободное и добровольное, оно соединяет мастеров — а не подмастерьев, художников — а не маляров».

Манифест заканчивался такими словами: «Люди конкретного мира, предмета и слова, — в этом направлении мы видим свое общественное значение. Ощущать мир рабочим движением руки, очищать предмет от мусора стародавних истлевших культур — разве это не реальная потребность нашего времени? Поэтому и объединение наше носит название ОБЭРИУ — Объединение Реального Искусства»

Я не буду мусолить каждое слово манифеста — за меня это сделали не один десяток исследователей. Приведу дальше лишь небольшой отрывок из «Воспоминаний»³ сына Николая Заболоцкого, из которого будет ясно, что сблизило его отца с Хармсом и Введенским и где, как нельзя лучше сказано о поэтике будущих обэриутов.

Из «Воспоминаний» Никиты Заболоцкого

Никита Заболоцкий, сын поэта рассказал, как произошло знакомство отца с Хармсом и Введенским. Однажды в 1925 году Заболоцкий должен был читать свои стихи в Ленинградском Союзе поэтов. После окончания вечера к нему подошли двое молодых людей и поздравили его с несомненным успехом. Это были Даниил Хармс и Александр Введенский. Все втроем отправились к родителям Хармса — Ювачевым на Надеждинскую улицу, где еще долго, несмотря на поздний час, читали друг другу стихи, разговаривали о поэзии, запивая все дешевым портвейном

«В оживленной беседе сразу же выяснилось общее преклонение перед Велимиром Хлебниковым и некоторое сходство в оценке современных поэтов, что еще более сблизило молодых людей.

Заболоцкого не смутила непонятность и алогизм сочинений его новых знакомых. За необычными сочетаниями слов он почувствовал подлинную поэзию, чем-то близкую его собственным поискам, — никакой показной красивости и чувственности, дистанция между стихом и собственным лирическим переживанием, многозначность, удачные словесные находки и ритмы, ирония и замысловатая фантазия. Смущало, правда, что этим странным стихам, особенно Введенского, не хватало смысловой основы, реально организованной темы. Но зато в том, что касалось формы, с этими ребятами было о чем поговорить. В первую же встречу между тремя молодыми искателями в поэзии возникли взаимное доверие и заинтересованность».

Несколько слов об «эстетических разногласиях»

С таким восприятием мира можно было жить еще в конце 20-х, когда Маяковский писал поэму «Хорошо!» или «Стихи о советском паспорте». В 30-х логика абсурда советской действительности требовала таких сочинений, как произведения Антона Макаренко о коммуне имени Ф.Э. Дзержинского «Марш 30 года» (1932) и «ФД — 1» (1932).

Вы можете представить себе Даниила Хармса вместо «Анекдотов о Пушкине», сочиняющего роман «Гидроцентраль»? Александра Введенского, вместо стихотворения «Факт, теория и бог», пишущего по ночам поэму «Трагедийная ночь»⁴, а Николая Заболоцкого вместо «Столбцов» — агитки Демьяна Бедного или типа «Нигде кроме, как в Россельпроме»?

Вот и я не могу.

Лет сорок спустя, другой, не вписывавшийся в советскую систему литератор, Андрей Синявский, заметит, что у него с советской властью — эстетические разногласия. Эстетические расхождения с отдельными творческими интеллигентами советская власть, начиная с предсовнаркома В.И. Ленина и кончая последним генсеком Л.И. Брежневым, рассматривала как политические. Ну, а «если враг не сдается», то читатель сам знает, что с ним делают.

Хармс и его единомышленники воспринимали окружающий мир как абсурд. Вокруг была советская абсурдная действительность. Вести себя в этом мире нормально — означало выламываться из этой действительности, противостоять — неважно чем, поведением в быту, стихами, прозой, философскими сочинениями. Которые и отражали эту действительность в системе гротеска и алогизма.

Выразить абсурдный мир могли только «заумь и чушь» — то, что «не имело практического смысла», то, что выходило за пределы обычного понимания ума. Обериутов интересовала жизнь «в её нелепом проявлении». Они провозглашали «отказ от логики как переход к логике высшего плана, отказ от разума как переход к разуму разумному».

Действительно, если сегодня тебе говорили, что Троцкий — один из вождей мирового пролетариата, а завтра велели все портреты Троцкого уничтожить, включая детские учебники и именовать первым «врагом народа», то трудно было остаться нормальным человеком в этом сумасшедшем доме.

Люди, которые хотели в этой действительности жить нормально — воспринимались властью как сумасшедшие.

Они писали стихи и прозу в стол, пьесы их не ставились, они были изгоями советской литературы.

Правда, был один выход — в детскую литературу. И Хармс, Введенский и Олейников в нее пришли. В этой литературе, насыщенной игровыми элементами, они могли более-менее свободно творить, то есть проявлять себя.

«ЧИЖ» и «ЕЖ»

В 1928 году в городе Ленинграде увидел свет первый номер «Ежемесячного журнала» (ЕЖ) для детей.

В 1930 — в том же городе родится «Чрезвычайно интересный журнал» (ЧИЖ). Его закроют в 1941 году. И тот и другой выходили при детском отделе ГИЗа (государственного издательства), созданного К. Чуковским еще в 1924 году. Официальным заведующим детского отдела был С.Н. Гусин — человек, по воспоминанию современников, «начисто лишенный юмора и литературных дарований», а главным (неофициальным) консультантом стал С.Я. Маршак, на которого как бабочки на огонь слетались самые талантливые детские писатели, поэты и художники.

К сотрудничеству в «Еже» Маршак привлек писателей, составивших авторскую группу журнала «Воробей» (в последний год издания — «Новый Робинзон»), выходившего с 1923—1925 гг. в Петрограде. На страницах «Воробья» и «Нового Робинзона» впервые увидели свет многие произведения В. Бианки, Е. Верейской, Б. Житкова, М. Ильина, Н. Олейникова, Е. Шварца. Вот сюда, в детский отдел, а затем и в журналы, Маршак, чуявший талант за версту, и пригласил Хармса, Введенского, вышедших к тому времени из ссылки, и Заболоцкого, уловившего в их «заумной поэзии» традиции Велимира Хлебникова и Александра Туфанова. Дети, как правило, словотворцы, открывая мир и находящиеся в нем предметы и происходящие явления, они ищут слова, чтобы обозначить ими это.

Дети, как правило, искренни в проявлении своих чувств и до определенного возраста обладают нестандартным мышлением.

Все это было присуще творчеству ОБЭРИУТОВ. И вскоре они стали главными застрельщиками новой детской ленинградской литературы в пику московским «Пионеру», «Барабану» и десятку им подобных, в соответствии с указанием партии должными выковывать человека нового советского типа, будущего строителя всемирной утопии — коммунизма.

Ленинградские же журналы, как вспоминал Н. Чуковский, были «искренне веселые», «истинно литературные», по-детски «озорные».

Естественно, что такие издания в Стране Советов, долго прожить не могли. Кампания против этих журналов и их авторов началась в «год великого перелома», который затронул не только крестьянство, но и все слои населения, не только экономическую сферу, но сферы культуры.

Началась «борьба с чуковщиной».

Критиковались сказки даже самого Маршака.

Поэзия ОБЭРИУТОВ, да и все веселые жанры для «пролетарских детей» были признаны «вредными» и подверженными «классово чуждым влияниям».

В печати были осуждены издательства, которые «выпускают нелепые, чудовищные вещи, вроде «Во-первых» Д. Хармса, которые ни по формальным признакам, ни, тем более, по своему содержанию, ни в какой мере не приемлемы».

Несмотря на то, что редакции обоих журналов вынуждены были перестраиваться, «ЕЖ» был закрыт в 1935 году, а «ЧИЖ» просуществовал до 1941 года. Редакционный детский отдел был разгромлен — 9 сотрудников его были арестованы. 11 ноября 1937 в Союзе писателей устроили позорное судилище над Маршаком — от него потребовали отречения от разоблаченных «врагов народа», он устоял, уцелел, но должен был покинуть Ленинград и уехать в Москву. 23 августа Хармса обвинят в пораженческих настроениях и подвергнут вторичному аресту.

«Из дома вышел человек...»

Примечания

1. Александр Галич Легенда о табаке (памяти Даниила Хармса).

2. Цит. по Н. Заболоцкий. Собрание Сочинений. Т. I. С. 521—525

3. Никита Заболоцкий. Жизнь Н.А. Заболоцкого. Москва: «Согласие», 1998.

4. Для тех, кто подзабыл или просто не знает, эпохальное сочинение А. Безыменского о Днепрогэсе.