Алексей Дмитренко о выставке «Случаи и вещи: Даниил Хармс и его окружение»

До 29 ноября в Литературно-мемориальном музее Ф.М. Достоевского (Санкт-Петербург) принимает своих посетителей выставка «Случаи и вещи: Даниил Хармс и его окружение» с подзаголовком «Материалы будущего музея». Она организована совместно с издательством «Вита Нова», в котором за последние годы появились издания Хармса, Александра Введенского, Николая Заболоцкого, Николая Олейникова, иллюстрированные известными художниками-графиками. В одном небольшом выставочном пространстве собраны личные вещи, не публиковавшиеся ранее рукописи, фотоснимки, книги обэриутов и так называемых «чинарей», а также иллюстрации Юрия Штапакова к новому изданию Хармса «13 неизвестных» и портреты каждого из писателей работы Петра Перевезенцева.

Главный редактор издательства «Вита Нова» Алексей Дмитренко в небольшом интервью рассказал об истории собрания и провел небольшую экскурс по выставке.

— Если не трудно, сначала расскажи о себе. Алексей Дмитренко. Я закончил Санкт-Петербургский технический университет по специальности «инженер-физик», а после — аспирантуру Герценовского университета, кафедру русской литературы ХХ века, куда меня пригласил Александр Кобринский. Литературой стал заниматься, еще учась в техническом вузе. Я чувствовал себя гуманитарием по природе и по складу личности, и когда защищал диплом инженера-физика, у меня уже было несколько публикаций по истории литературы. В жизни я следую правилу, что нужно заниматься тем, что интересно, и пока что не отступал от него. Мне кажется, судьба только вознаграждала меня за это. Как историк литературы, я занимался разысканиями и хотел осветить разные потаенные уголки русской литературы ХХ века, которая меня особо интересовала, — творчество обэриутов, в том числе Константина Вагинова, который по приглашению Хармса участвовал в обэриутских вечерах. Еще в начале 1990-х годов я познакомился с различными представителями серебряного века, в первую очередь с 92-летней поэтессой и фотографом Идой Наппельбаум. Она меня познакомила с вдовой Константина Вагинова Александрой Ивановной. С ней я общался очень много, и последний год ее жизни ездил к ней фактически несколько раз в неделю. Она скончалась 28 сентября 1993 года, и мне удалось сохранить небольшую часть архива Вагинова, которая у нее оставалась. Постепенно у меня сформировалась коллекция разных артефактов, документальных материалов, мемориальных вещей, прямо или косвенно связанных с обэриутами. Я никогда не позиционировал себя как профессионального коллекционера: для меня это было частью исследовательской работы. Прежде всего, я — коллекционер информации. Что не исключает наличие у меня коллекции различных предметов, относящихся к литературе 1920—1930-х годов.

— Как возникла идея музея Хармса?

Алексей Дмитренко. Начиная с 2003 года издательство «Вита Нова» издало три книги Хармса — избранное «Случаи и вещи», его детские вещи — «Тетрадь», и написанную Валерием Шубинским биографию. Потом мы издали Введенского, готовятся Олейников и Заболоцкий, — нами полным фронтом осваивается эта территория русской литературы. Когда я как редактор готовил к изданию биографию Хармса, я обнаружил, что полная иконография Хармса и его собратьев по цеху — это никем не пройденный маршрут. Сбор фотоматериалов, связанных с обэриутами, превратился в настоящую источниковедческую, исследовательскую работу. Скажем, ни в одном государственном архиве не было оригиналов фотографий Хармса, хотя он любил фотографироваться, известно несколько десятков его изображений. Ныне большая часть фотографий распылена по частным собраниям. Очень много, в том числе детских, хранится в Петербурге в архиве искусствоведа Всеволода Николаевича Петрова, друга Хармса. Все они представлены на нынешней выставке.

В конце 2011 года в наши руки попал кусок архива Якова Семеновича Друскина и некоторые его мемориальные вещи. Центральным предметом в этой небольшой коллекции является легендарный чемоданчик, в котором Друскин в блокадную зиму 1941—1942-го годов вынес рукописи Хармса и часть рукописей Введенского и Олейникова. Чемоданчик, хранившийся у сестры Друскина, которая умерла в 2005 году, попал к ее душеприказчикам, одним из которых был литературовед Валерий Сажин. Я узнал от него о существовании этих предметов, и когда мы вместе с директором издательства и моим другом Алексеем Захаренковым увидели их, у нас вдруг возникло желание, чтобы они попали в собрание издательства. Также нам удалось заполучить 12-страничную рукопись Александра Введенского, известную под названием «Серая тетрадь», и несколько других автографов. Когда в 1970-е годы Друскин передавал свой архив Публичной библиотеке, рукопись под названием «Заболевание сифилисом, выдернутый зуб и бурчание в желудке» была отвергнута закупочной комиссией как рассказ с неприличным названием, написанный малоизвестным писателем-абсурдистом. А к «Серой тетради» у Друскина было особое трепетное отношение, он много писал о ней и не собирался сдавать в Публичку. На выставке демонстрируется и пишущая машинка, принадлежавшая Друскину. Именно на этой машинке в 1960-е годы он стал перепечатывать тексты обэриутов, тогда неопубликованные.

В 2007 году мы нашли племянников Хармса, Игоря и Кирилла Грицыных. Кирилл Владимирович — единственный ныне здравствующий человек, который не только прекрасно помнит Хармса, с которым прожил десять лет в одной квартире, но и называет его не иначе, как «Даня», что производит в разговоре очень трогательное впечатление. Племянники Хармса передали нам несколько совершенно удивительных предметов. Это радиопремник «Telefunken» 1939 года выпуска, который принадлежал Хармсу, и телефонный столик, который стоял в коридоре коммунальной квартиры, где все они жили.

Эти предметы хранились в офисе издательства «Вита Нова», но мысли о музее тогда у нас еще не было. В 2011 году, после появления архива Друскина, мы поняли, что количество должно перейти в качество. Эту выставку мы целенаправленно готовили как прообраз будущего музея, некий пробный камень.

— Кто из коллекционеров приняли участие в выставке?

Алексей Дмитренко. Весь 2012 год мы уже целенаправленно занимались поиском материалов, связанных с Хармсом. И уже обогатившись к тому времени книгами из библиотеки Хармса с его пометами и владельческими автографами, очень страдали от того, что у нас нет ни одного творческого автографа Хармса. Было известно, что в собрании Сергея Григорьянца, — крупного коллекционера, известного правозащитника, есть автограф рассказа Хармса, начинающегося словами «Я встретил Заболоцкого. Он шел в пивную...», который мы в свое время опубликовали по полученной от коллекционера ксерокопии. Выяснилось, что в собрании Григорьянца целых 10 листов автографов Хармса, и 8 из них попали в итоге в нашу коллекцию. На этих 10 листах содержатся автографы 20 произведений Хармса, из которых 13 не были опубликованы. Они впервые воспроизведены в том каталоге, который мы издали в сентябре этого года к открытию выставки в музее Достоевского.

Готовя эту выставку, я обратился к различным петербургским и московским коллекционерам, большинство из которых с удовольствием предоставили для нее материалы. Очень большой комплекс материалов хранился в архиве известного литературоведа Владимира Глоцера. Его изолированный от всех архив оказался доступен после его смерти в 2008 году. Большая часть его хранится в Москве в галерее Ильдара Галеева («Галеев-галерея»), и в настоящее время изучается. У душеприказчиков художницы Алисы Порет в Москве хранится ряд очень интересных ее работ 1930-х годов, в том числе акварельный портрет Хармса 1939 года, который воспроизведен на обложке каталога нашей выставки. Несколько подлинных фотографий своего отца предоставил для выставки ныне покойный Александр Николаевич Олейников.

Многие экспонаты выставки — часть моей личной коллекции: прежде всего, это все книги Константина Вагинова с автографами. В частности, представлен его автограф на книжке стихотворений 1926 года, обращенный к филологу Льву Пумпянскому. Это единственное документальное свидетельство их отношений — вначале дружеских, как видно из дарственной надписи, а затем резко враждебных, так как Пумпянский обиделся на Вагинова за то, что тот вывел его в своем романе «Козлиная песнь» (1928) в образе Тептёлкина, весьма неоднозначного персонажа.

Люди, которые узнают о том, что мы собираемся делать музей, очень хорошо относятся к этой идее и пытаются нам помочь. К нам попал ранний рисунок Михаила Шемякина, который был хорошо знаком с Друскиным, — иллюстрация 1971 года к стихотворению Введенского «Мир». Когда Шемякин узнал об этом, он подарил будущему музею серию своих фотографий Друскина 1963 года, сделав для нас авторские отпечатки. Одна из них представлена на выставке. Александр Траугот подарил портрет портрет Друскина, сделанный с натуры в 1956 году, с дарственной надписью «Грядущему музею Хармса...».

На выставке представлена авторская книга Юрия Штапакова «13 неизвестных», которая вышла тиражом всего 16 экземпляров. Сама книга сделана в виде огромного спичечного коробка, а на спичках написаны названия стихотворений. В ней воспроизведены именно те 13 неизвестных текстов Хармса, попавших к нам в автографах из собрания Григорьянца.

Чемоданчик такой потертый из-за неудачной реставрации, которую пытались сделать предыдущие владельцы, отшкурив его. Удалось прочитать под крышкой клеймо производителя: рижская фирма «Somdaris» начала выпускать чемоданы этой марки в середине 1940 года, и с точностью до полугода можно определить, когда этот чемодан появился у Хармса. В этот чемодан Яков Друскин и жена Хармса Марина Малич сложили все рукописи и вынесли их из полуразрушенного дома. Вскоре Друскин вывез его в эвакуацию.

Ветер истории занес в библиотеку Санкт-Петербургской православной духовной академии Евангелие 1914 года издания, принадлежавшее Даниилу Хармсу. Здесь целых три владельческих записи на титульном листе: «ДХ», «Даниил Хармс» и зачеркнутое «Шардам», — писатель пользовался более чем 30 разными псевдонимами. В то же время в архиве Глоцера обнаружилось Евангелие на немецком языке, которое Хармсу подарил отец в 1919 году. В пространной и несколько загадочной владельческой записи четырнадцатилетнего Дани на форзаце этого издания мы впервые встречаем употребление псевдонима «Charms». До того, как мы нашли эту книгу в собрании Глоцера, самое раннее употребление псевдонима было зафиксировано в 1922 году.

Книги, принадлежавшие Хармсу, в том числе партитура оперы «Волшебная флейта» с владельческим автографом и многочисленными пометами внутри. Очевидно, эта партитура использовалась для игры на фисгармонии, которая стояла в комнате Хармса. Впрочем, хармсовская фисгармония, похоже, не сохранилась.

Книга «Наука чисел» немецкого мистика Карла Эккартсгаузена 1815 года обнаружилась в библиотеке Всеволода Петрова. Владельческая запись «Даниил Хармс» сделана так, как будто он автор этой книги. Это первый том двухтомника, упомянутого Хармсом в своих записных книжках, — он пишет, что дал почитать эту книгу Николаю Олейникову, но нам неизвестно, какой из томов.

Особенно примечательна история этой невзрачной книжки — издание переводов избранных «Писем к Луцилию» Сенеки. На титульном листе имеется автограф: «Чармс. 24 декабря 1936 года». Днем ранее появления этой владельческой записи Хармс отметил в дневнике: «Вчера папа сказал мне, что пока я буду Хармс, меня будут преследовать нужды. Даниил Чармс. 23 декабря 1936 года», — и на следующий день он ставит автограф с измененным именем на книге. Но, как известно, нужды Хармса с этим не прекратились.

Почему у него оказался немецкий радиоприемник? Владимир Иосифович Грицын, муж сестры Хармса Елизаветы, был крупным начальником на заводе «Восход», и ездил в командировку в Германию. Откуда привез два радиоприемника с полированными крышками. На этой крышке — следы от бутылок. Кирилл Владимирович Грицын помнит, что мальчиком он заходил «в комнату Дани», и видел, как на кушетке посередине комнаты лежит Марина Малич, которая из радиоприемника слушает музыку и пьет пиво из маленьких бутылочек, складывая их на полированную крышку.

Один из немногих прижизненных портретов Хармса, исполненный в 1939 году Алисой Порет, никогда раньше не выставлялся. Некоторые редчайшие детские книги 1920—1930-х годов из собрания Владимира Глоцера посчастливилось приобрести в коллекцию издательства «Вита Нова», и они представлены на выставке. Детские книги, как правило, сохранились очень плохо, несмотря на огромные тиражи, и только в библиотеках авторов и художников этих книг есть авторские экземпляры. У Глоцера была почти полная коллекция советской детской книги, и некоторые ее жемчужины теперь у нас.

Печальная судьба постигла наследие рано умерших обэриутов Дойвбера Левина, который погиб на фронте, и Юрия Владимирова, умершего от туберкулеза совсем юным. Их архивы исчезли. Мы знаем только по нескольку строк из их обэриутских произведений благодаря тому, что в ругательных рецензиях пролетарские критики привели их. Известны лишь их изданные книги для детей. Однако на нашей выставке представлены эти детские книги с автографами авторов — немногие, едва ли не единственные сохранившиеся образцы их почерка.

Невозможно воссоздать комнату Хармса с документальной точностью, хотя мы знаем много ее описаний, но идея музея не должна строиться на реконструкции. От того, где музей будет располагаться, отчасти зависит и его концепция. Можно отталкиваться от игровой природы творчества Хармса и, например, не пускать в этот музей детей. Или наоборот — пускать только детей, но при этом надо будет доказать, что ты ребенок... Идей довольно много, мы только в начале пути и надеемся не только увеличить нашу коллекцию, но и сформировать музейное пространство, которое могло бы привлечь людей самых разных интересов и уровня подготовленности, а не только любителей творчества Хармса.