Эстер Русакова

«Я любил ее семь лет. Она была для меня не только женщиной, которую я люблю, но еще и чем-то другим, что входило во все мои мысли и дела. Я разговаривал с Эстер не по-русски, и ее имя писал латинскими буквами: ESTHER» (из письма Д. Хармса, написанного в 1931 г. Раисе Поляковой).

Хармс посвятил ей множество стихотворений, написанных с 1925 по 1932 год. Почти через год после окончательного разрыва, в декабре 1930 года, он написал драматическую поэму «Гвидон» и посвятил его Эстер.

Эстер Александровна Русакова родилась в семье политэмигранта Александра Ивановича Русакова (Иоселевича) в Марселе (Франция). Ее брат Поль Русаков стал композитором и взял себе псевдоним «Поль Марсель». В 1919 году вся семья вернулась из-за границы в Петроград.

Хармс познакомился с Эстер сразу же после окончания школы в 1924 году. Ему тогда было 19 лет, а ей — 18. На тот момент у Эстер был жених — Михаил Чернов, за которого она вскоре вышла замуж. Но, несмотря на это, взаимные чувства у нее с Хармсом возникли очень быстро. В один из блокнотиков, которые вел Даниил, Эстер записала: «Хармс Daniel, я люблю тебя. Эстер. 1925».

Отношения этой пары можно охарактеризовать как «любовь-ненависть». Они то вспыхивали с новой силой, то угасали. 30 сентября 1925 г. в дневнике Хармс записал: «Я задумал — если я в этот день поссорюсь с Esther, то нам суждено будет расстаться. Ужас — так и случилось. Поссорился — мы расстанемся. Это можно было ждать. Господи... смерть любви. Господи, будь с нами, не забывай нас. Моя милая девчурка Эстер пропала для меня, теперь я это знаю. Это вне сомнения. Она зовет меня, но я знаю, что это не надолго. Что ж поделаешь, верно, я сам таков. Она ни при чем, женщина как женщина, а я так, какой-то выродок. Господи, Твоя воля. Нет, я хочу или [...?...] сегодня же или все кончено с Esther навсегда».

В мае 1927 года Эстер разошлась с мужем. «...Впервые говорил с ней», — отмечает он в одном из дневников. Все лето 1927 года прошло под знаком любовных переживаний. Хармс провел его в Детском Селе у тетки и с надеждой ждал писем от Эстер, однако писем не было. Давала себя знать разница в отношениях: любовь была взаимной, но Эстер относилась к ней гораздо более беспечно и легкомысленно. Для Хармса же каждый ее поступок, который мог быть истолкован как невнимание к нему с ее стороны, был чрезвычайно болезненным и заставлял мучиться и страдать.

Запись в дневнике от 27 июля 1927 года: «Кто бы мог посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несчастие. Я погибаю с ней вместе. Что же, должен я развестись или нести свой крест? Мне было дано избежать этого, но я остался недоволен и просил соединить меня с Эстер. Еще раз сказали мне, не соединяйся! Я все-таки стоял на своем и потом, хоть и испугался, но все-таки связал себя с Эстер на всю жизнь. Я был сам виноват или, вернее, я сам это сделал. Куда делось ОБЭРИУ? Все пропало, как только Эстер вошла в меня. С тех пор я перестал как следует писать и ловил только со всех сторон несчастия. <...> Эстер чужда мне как рациональный ум. Этим она мешает мне во всем и раздражает меня. Но я люблю ее и хочу ей только хорошего. Хоть бы разлюбила она меня для того, чтобы легче перенести расставание! Но что мне делать? Господи, помоги! Раба Божия Ксения, помоги! Сделай, чтоб в течение той недели Эстер ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы опять принялся писать, будучи свободен, как прежде! Раба Божия Ксения, помоги нам!»

5 марта 1928 она вышла замуж за Хармса. Но и долгожданная свадьба не принесла успокоения. Ссоры начались почти сразу после свадьбы. Хармс ревновал Эстер к ее бывшему мужу. Однажды Эстер в полусне назвала Хармса Мишенькой, Хармс в ответ стал намекать Эстер на то, что ему нравятся другие женщины, что он «немного» влюбился в одну... В результате они с женой почти перестали общаться, лишь иногда оставляя друг ДРУГУ «послания» в хармсовских записных книжках.

В конце марта он записывает в дневнике: «У меня с ней, как видно, все уже покончено. Она говорила долго по телефону с Мишкой, с которым я запретил ей быть знакомым. Потом вдобавок, я подозреваю, что она переглядывается с кем-то через окно. Да, это, по всей вероятности, так. <...> Сейчас она тоже подошла к окну и смотрит туда. Дело идет серьезно. Пахнет разводом. Смотри, виновата в этом будешь ты».

«Боже, я с ней разойдусь, должно быть. Мне не перенести то, что она думает о другом, которому и принадлежит по праву первого сожительства. Господи, я не вынесу этого двусмысленного положения. Боже, дай мне сил. Боже... Будь что будет».

До развода в этот раз не дошло. Любовь Хармса и Эстер друг к другу еще была сильнее разных неурядиц. Поэтому даже в самый разгар конфликта, когда Хармс писал ей, что влюбился («немножко, очень немножко!») в другую и теперь, даже когда чувство уже прошло, он чувствует, что стал любить Эстер меньше, она со слезами отвечала ему: «...Знай, что есть одна глупая девчонка, которая тебя любит и приму я лишь тебя, если ты этого захочешь». Помирились они в апреле, но вплоть до фактического расставания Хармс разрывался между любовью к Эстер и желанием от нее освободиться. В конце 1928-го — начале 1929 года у Хармса возникло несколько романов, в частности с Тамарой Мейер, гражданской женой Введенского, а позже женой Леонида Липавского. Некоторые романы проходили параллельно. Хармс уже пришел к мысли о необходимости развода с Эстер (несмотря на сохраняющуюся любовь к ней), и она с этим уже была согласна. В архиве Хармса сохранилось ее письмо к нему, написанное ломаным русским языком (он так и не стал для нее родным): «Daniel я пошла в закс развести. Ты не сердис, можно будет если ты захочеш встречатся и быть хорошими друзьями. Я вижу, что я тебе тягостна. Daniel помни только что люблю также и даже сильнее. И буду любить до самой смерти. Daniel если я не ошибаюсь ты себя так держиш предомной так что бы я развелась. Это очень умно так иначе нельзя меня оттолкнут от тебя. Целую тебя крепко и помни, что любить всегда буду. Вечно твоя Эстер». Ее предложение «встречаться и быть хорошими друзьями» совпадало с картиной, которую рисовал себе Хармс чуть раньше как идеальную: чтобы они с Эстер жили порознь, но чтобы она время от времени приходила к нему — этакий брак на расстоянии.

В ноябре — декабре 1929 года Хармс окончательно расстался с Эстер. Еще 28 июня он записал: «Считаю себя во всех отношениях перед Эстер свободным». Строго говоря, он и без этого не особенно сдерживал себя в «параллельных» романах, но при этом испытывал угрызения совести, огорчался, что ту свободу, которую он получает в этих романах, он никогда не мог реализовать в семье. Эстер после разрыва говорила, что «отделалась от Дани». Однако они думали друг о друге и время от времени виделись. Более того: однажды Хармс, купив своей второй жене Марине Малич красивые туфли, отдал их Эстер: «ведь у нее никого нет».

Пожалуй, последним знаковым событием в отношениях Хармса и Эстер стала отправка ей 22 декабря 1930 года только что написанной драматической поэмы «Гвидон» (закончена 20 декабря). «Дорогая Эстер, — писал ей Хармс, — посылаю тебе вещь "Гвидон". Не ищи в ней частных смыслов и намеков. Там ничего этого нет. Но каждый может понимать вещь по-своему. Это право читателя. Посылаю тебе эту вещь, потому что я тебе ее посвятил. Мне бы хотелось, чтобы она была у тебя. Если ты не пожелаешь ее принять, то верни обратно».

Дальнейшая судьба Эстер была печальной. В 1936 году все семейство Русаковых (глава его скончался в 1934 году) было арестовано по обвинению в троцкистских симпатиях. В мае 1937 года Эстер была осуждена на пять лет лагерей и отправлена в Магадан, где через год с небольшим скончалась. Та же участь ждала ее мать Ольгу Григорьевну, а вот Полю Марселю удалось выжить в заключении и даже дождаться полной реабилитации.

С именем Эстер связан важнейший мотив лирики Хармса — мотив окна. Имя «Эстер» в переводе с персидского означает «звезда». Перейдя в древнееврейский язык, оно получило в нем и иное значение — «сокрытие». Для Хармса было актуально прежде всего первое значение, с которым была связана символическая монограмма, составленная из латинских букв, составляющих имя ESTHER и представляющая собой окно, опрокинутое горизонтально: ⊟ Таким образом получалось, что имя Эстер превращалось в окно, разделяющее два пространства: комнаты, в которой находился сам Хармс, и космоса, из которого светит звезда, видимая Хармсом через окно.

Второго ноября 1931 года Хармс набросал черновой вариант письма Раисе Ильиничне Поляковской, в которую был влюблен (этот текст не был отправлен): «Вы не забыли значки на стенах в моей комнате. Очень часто попадается такой значок: ⊟ я называю его "окно". В том зеркальце, которое я подарил Вам, лежит записка, на ней нарисовано это "окно" в разных варьяциях. А также, помните, надпись над моей кроватью: Мысль о Рае. Так вот, Раиса Ильинишна, можете считать это за шутку, но до Вас я любил по-настоящему один раз. Это была Эстер (в переводе на русский — Звезда). Я любил ее семь лет. Она была для меня не только женщиной, которую я люблю, но и еще чем-то другим, что входило во все мои мысли и дела. Я разговаривал с Эстер не по-русски и ее имя писал латинскими буквами: ESTHER. Потом я сделал из них монограмму, и получилось ⊟. Я называл ее окном, сквозь которое я смотрю на небо и вижу звезду. А звезду я называл раем, но очень далеким. И вот однажды я увидел, что значок ⊟ и есть изображение окна. Потом мы с Эстер расстались. Я не разлюбил ее, и она меня не разлюбила, но я первым пожелал расстаться с ней. Почему — это мне трудно объяснить. Но я почувствовал, что довольно смотреть "в окно на далекую звезду". И вот однажды я не спал целую ночь. Я ложился и сразу вставал. Но, встав, я понимал, что надо лечь. Я ложился опять, но сейчас же вскакивал и ходил по комнате. Я садился за стол и хотел писать. Я клал перед собой бумагу, брал в руки перо и думал. Я знал, что мне надо написать что-то, но я не знал что. Я даже не знал, должны это быть стихи, или рассказ, или какое-то рассуждение, или просто одно слово. Я смотрел по сторонам, и мне казалось, что вот сейчас что-то случится. Но ничего не случалось. Это было ужасно. Если бы рухнул потолок, было бы лучше, чем так сидеть и ждать неизвестно что. Уже ночь прошла и пошли трамваи, а я все еще не написал ни одного слова. Я встал и подошел к окну. Я сел и стал смотреть в окно. И вдруг я сказал себе: вот я сижу и смотрю в окно на... Но на что же я смотрю? Я вспомнил: "окно, сквозь которое я смотрю на звезду". Но теперь я смотрю не на звезду. Я не знаю, на что я смотрю теперь. Но то, на что я смотрю, и есть то слово, которое я не мог написать. Тут я увидел Вас. Вы подошли к своему окну в купальном костюме. Так я впервые увидел Вас. Увидел Вас сквозь окно».