Казимир Малевич: каждая форма есть мир¹

Мысль Малевича слишком сложна, чтобы коротко говорить о ней в этой работе, тем более что ее невозможно изучать в отрыве от его живописного творчества. Мы лишь продемонстрируем, что у художника можно обнаружить размышления об онтологическом характере искусства, весьма близкие к идеям заумников. В самом деле, объявляя о необходимости живописи «как таковой»², Малевич идет в ногу с Хлебниковым и Крученых, с которыми он к тому же связан с 1913 года их общим творением — «Победа над солнцем»³. Но на этом близость не оканчивается. В ней можно убедиться, читая статью Малевича «О поэзии», появившуюся в 1919 году в единственном вышедшем номере журнала «Изобразительное искусство»⁴. Исходя из принципа, что слова всего лишь «отличительные признаки»⁵, художник акцентирует важность ритма и темпа в этом предприятии освобождения, каковым является поэзия: «Поэту присущи ритм и темп и для него нет грамматики, нет слов, ибо поэту говорят, что мысль изреченная есть ложь, но я бы сказал, что мысли еще присущи слова, а есть еще нечто, что потоньше мысли и легче и гибче. Вот это изречь не только что ложно, но даже совсем передать словами нельзя»⁶.

Как и его друг, кубофутурист, он требует, чтобы поэзия отказалась от разума и обратилась к чистым формам. Становится очевидным, что «дух религиозный» или более загадочно «дух церковный»⁷ Малевича родствен зауми, как она определена в первой главе: «Дух церковный, ритм и темп — есть его реальные выявители. В чем выражается религиозность духа, в движении, в звуках, в знаках чистых без всяких объяснений — действо и только, жест очерчивания собой форм, в действии служения мы видим движение знаков, но не замечаем рисунка, которого рисуют собой знаки»⁸.

Шарлот Дуглас посвятила статью теоретическим связям между Малевичем и Крученых. Она верно подмечает, что искусство, в том плане как они оба его себе представляли, исходит, так же как и наука⁹, из желания познать реальный мир: «Кроме того искусство стало определенным принципом, способом познания той реальности, которая не поддается чисто дедуктивному методу познания»¹⁰.

Речевая и живописная реализации этого ви́дения взаимосвязаны в силу того, что в мире нет реальности вне нашего подсознания и нашего сознания. Таким образом, новые художественные формы, предложенные Малевичем, связаны с желанием выразить наивысшую степень сознания и постижения реальности¹¹. Это помогает нам лучше понять выражение «новый реализм», примененное Малевичем к своим полотнам на выставке 1915 года «0,10»¹². Это понятие проходит через его исследования, начиная с очерка «От кубизма и футуризма к супрематизму» (1916)¹³, имеющего подзаголовок «Новый живописный реализм». В нем говорится, что если искусство заключается в умении представлять на полотнах то, что видишь, то поставить на стол самовар — тоже искусство¹⁴. Обнаруживая огромное различие, существующее между «искусством создавать» и «искусством повторять»¹⁵, Малевич заявляет: «Художник может быть творцом тогда, когда формы его картины не имеют ничего общего с натурой.

А искусство — это умение создать конструкцию, вытекающую не из взаимоотношений форм и цвета и не на основании эстетического вкуса красивости композиции построения, — а на основании веса, скорости и направления движения»¹⁶.

Итак, природа является хранилищем сырья, из которого можно черпать то, чему придают иную форму на основе цвета и фактуры. Здесь, как и во многих других случаях, просматривается близость этих тезисов к идеям не только заумников, о которых шла речь в предыдущей главе, но и формалистов.

Очень интересна в этом контексте суровая критика Малевичем футуризма, который, по его мнению, заменил плоть машиной, хотя и одно и другое зависят от «утилитарного разума»¹⁷. Кроме того, художник призывает к изменению отношения к вещи: «До этой поры, всегда художник шел вслед за вещью.

Так и новый футуризм идет за машиной современного бега»¹⁸.

Ошибкой футуристов явилось желание разрушить целостность предмета с целью лучше представить его, что позволило Малевичу сказать, что за этой попыткой прячется все тот же старый натурализм. «Состояние предметов стало важнее их сути и смысла»¹⁹. Следовательно, есть только один выход — «беспредметное», или абстрактное, творчество, так как, по мнению художника, необходимо противопоставить «сознательному расчету построения», предложенному футуристами, «выявление интуиции»²⁰. Эта интуитивная форма не связана ни с чем, доступным разуму, то есть только исходя из нуля возможно создать предметы, свободные от всех ограничений, налагаемых реальным миром, и потому способные открыть великое Целое. Это и есть «новый реализм», названный Малевичем «супрематизмом»: «Формы Супрематизма, нового живописного реализма, есть доказательство уже постройки формы из ничего, найденных Интуитивным Разумом»²¹.

Отказ от объекта и сюжета, следовательно, отвечает онтологической необходимости достигнуть новой чистоты, чистоты, присущей целому мирозданию, заключенному в каждом новом и независимом предмете. Надо вернуться к той нулевой точке, в которой мир еще не состоял из суммы известных и узнаваемых предметов, но представлял собой бесформенную массу, из которой могут возникнуть новые формы: «Наш мир искусства стал новым, беспредметным, чистым.

Исчезло все, осталась масса материала, из которого будет строиться новая форма.

В искусстве Супрематизма формы будут жить, как и все живые формы натуры.

Формы эти говорят, что человек пришел к равновесию из одноразумного состояния к двуразумному.

(Разум утилитарный и интуитивный)»²².

В заключении Малевич говорит о том, что каждая новая форма в супрематизме утверждается как свободная и индивидуальная сущность, и «каждая форма есть мир»²³.

Это понятие независимости части встречается в текстах Хармса, и именно оно во многом определяет его поэтику: если каждая форма, а значит, и каждый элемент текста (идет ли речь о звуках, словах или даже целых фразах) есть выражение гармонии мира, следовательно, можно допустить присутствие любой формы того же типа. Это возможно только тогда, когда удален разум — удел утилитарного искусства. В великолепном письме 1933 года к актрисе Клавдии Пугачевой²⁴ Хармс выражает те же идеи, что и Малевич. В нем можно прочесть, что мир для поэта начинает существовать лишь с того момента, когда он позволяет миру проникнуть в него. Но на этой стадии мир существует в хаосе, и лишь искусство в силах привести его в порядок: «Мир стал существовать, как только я впустил его в себя. Пусть он еще в беспорядке, но все же он существует! Однако я стал приводить мир в порядок. И вот тут появилось искусство. Только тут понял я истинную разницу между солнцем и гребешком, но, в то же время, я узнал, что это одно и то же»²⁵.

Если каждый предмет, ставший произведением искусства, носитель целостности мира (в его текучести), тогда искусство становится выражением «чистоты порядка», вновь созданного им. Это письмо, обнаруживающее ясность мысли и веру в себя (как в творца) и в искусство, скорее, редкость в записях Хармса. Оно продолжается в выражениях, не оставляющих никакого сомнения в амбициозности поэтических замыслов писателя: «Теперь моя забота создать правильный порядок. Я увлечен этим и только об этом думаю. Я говорю об этом, пытаюсь это рассказать, описать, нарисовать, протанцевать, построить. Я творец мира, и это самое главное во мне. Как же я могу не думать постоянно об этом! Во все, что я делаю, я вкладываю сознание, что я творец мира. И я делаю не просто сапог, но, раньше всего, я создаю новую вещь. Мне мало того, что сапог вышел удобным, прочным и красивым. Мне важно, что в нем был тот же порядок, что и во всем мире, чтобы порядок мира не пострадал, не загрязнился от соприкосновения с кожей и гвоздями, чтобы, несмотря на форму сапога, он сохранил бы свою форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым»²⁶.

Поэт призывает не только изъять утилитаризм, которому нужен сапог только для того, чтобы в нем ходить, но и возвести в принцип первичную чистоту, которая превосходит предмет по своей форме и содержанию: «Эта та самая чистота, которая пронизывает все искусство. Когда я пишу стихи, то самым главным кажется мне не идея, не содержание, и не форма, и не туманное понятие "качество", а нечто еще более туманное и не понятное рационалистическому уму, но понятное мне и, надеюсь, Вам, милая Клавдия Васильевна, — это — чистота порядка»²⁷.

В этих отрывках мы видим ту же направленность, которая привела Малевича к словам «каждая форма есть мир». При этом поэтике, о которой говорит в этом письме Хармс, можно было бы присвоить определение «интуитивный реализм», воспетый художником, что привело бы нас к дискуссии по поводу связей искусства с реальностью. Истинное искусство, утверждает Хармс, располагается на уровне «первой реальности», поскольку лишь создавая мир в его чистоте можно стать его отражением: «Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное искусство стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением. Оно обязательно реально»²⁸.

Мы вернемся к этому письму в последней главе, которая будет посвящена проблеме «реального искусства», но нам кажется важным уже сейчас проакцентировать тот факт, что у Хармса, так же как и в опытах Малевича, приведших его к «беспредметности», прослеживается стремление оставаться в проблематике реальной действительности. Это тем более примечательно, что все вопросы, поднимаемые этими столь разными подходами, должны быть поставлены в тогдашний культурный контекст, когда все силы были призваны определить рамки того, что называется реализмом.

Весьма общие идеи, развиваемые Малевичем в очерке «От кубизма и футуризма к супрематизму», встречаются во всех последующих его работах²⁹, апогеем которых явился манифест «Супрематическое зеркало», опубликованный в журнале «Жизнь искусства» в 1923 году³⁰. Он открывается следующей фразой: «Сущность природы неизменна во всех изменяющихся явлениях».

Далее следует мысль о том, что ноль возведен в ранг основного принципа всей науки и всего искусства, так же как и всякой религии, поскольку область его исследования неисчислима и неограничена:

4) Если религия познала бога, познала нуль.

5) Если наука познала природу, познала нуль.

6) Если искусство познало гармонию, ритм, красоту, познало нуль.

7) Если кто-либо познал абсолют, познал нуль»³¹.

Этот манифест, в отличие от манифеста футуристов, отмечавшего начало новой эры, представляет собой результат долгого опыта. И это опыт, как известно, не только философский, но и художественный. Некоторые исследователи видят в этом присвоении нулю tabula rasa, подобную той, что осуществили большевики³², другие, напротив, причисляют это очищение к мистической попытке, приведшей художника к Богу, в самом широком смысле³³. Хотя первая интерпретация и кажется нам весьма сомнительной, мы ни в коем случае не предлагаем обсуждать этот вопрос здесь, тем более что это привело бы нас к исследованию отношений между художественным авангардом и социальными революциями во всей их сложности. Мы ограничимся тем, что проанализируем несколько позднее следы размышлений о нуле и бесконечности в некоторых текстах Хармса, в которых о большевизме не может быть и речи.

Перед тем как Малевич устроился в Петрограде и в 1923 году взвалил на себя бремя управления ГИНХУКом, он скитался несколько лет в Витебске и как теоретик стоял во главе УНОВИСа³⁴. В рамках мастерских Отделения художественной культуры он развивает свою «теорию прибавочного элемента» в живописи, которая, как бы она ни была сложна, стоит того, чтобы привлечь наше внимание, поскольку именно в это время Хармс был с Малевичем в тесном контакте. Основные элементы этой теории изложены в тексте, которому было не суждено увидеть свет, хотя он и призван был открыть сборник статей ГИНХУКа³⁵, но который все же получил довольно широкую известность в кругу интересующих нас лиц: «Введение в теорию прибавочного элемента в живописи» (1923)³⁶.

Если схематизировать то, что Малевич называл «прибавочным элементом», можно сказать, что это элемент, налагающий новую печать на сознание субъекта, придавая новую форму той бесформенной массе, коей является реальность: «Для материи нет норм, она неизменна, вне форм находящаяся, изменяются возможные ее материальные производные, как виды, как искаженное "что" нашего представления»³⁷. И далее: «Таким образом получается, что то, что мы называем природой, есть собственная выдумка, ничего общего не имеющая с подлинностью, ибо если бы мы эту подлинность учли, то достигли бы совершенства вечной прочности, и уничтожилась бы борьба, а в противном случае борьба за существование является борьбой с сознательным недомыслом в попытке сделать зрячим слепое и темное»³⁸.

Очень важной, на наш взгляд, является идеологическая сторона текста Малевича: он утверждает, что художник, являющийся подлинным творцом, — тот, кто прибавляет этот элемент (который является призмой его собственного подсознания и его собственного сознания) и, следовательно, предлагает анормальный предмет, то есть предмет, выходящий из нормы представления, принадлежащего государству и тому большинству, которое оно представляет³⁹. Отношение художника к государству есть конфликтное отношение прибавочного элемента, являющегося индивидуальным сознанием, к другому прибавочному элементу, преподносящему себя как норму: «Люди, у которых не возникают на негативе образы, идеи государства, станут в другую категорию, категорию не мыслящих в государственном плане, — такие люди обладают другим образом на негативе и осознанием его строения и отношений элементов, составляющих особую норму, их прибавочный элемент расходится с государственной нормой прошлого или будущего. <...> происходит борьба за внедрение государством своего прибавочного элемента, который и должен изменить образ на негативе известной степени мышления вольнодумца, и он подчинит его себе, т. е. проявит на негативе новый образ строения»⁴⁰.

Мы отклонились бы от нашей темы, если бы остановились на тех последствиях, которые возникали из такой идеологической позиции. Однако отныне можно обнаружить причины, вследствие которых в декабре 1925 года был закрыт ГИНХУК.

Говоря о «новом реализме» Малевича, нужно отметить, что он относится к «живописи — вещи» (картина), а не к природе и что для него нет реальности вне сознания этой реальности. Таким образом, можно констатировать, что заумь, так же как и беспредметная система Малевича, отвечает одному и тому же стремлению — возвыситься над условными и иллюзорными смыслами, выдуманными человеком с целью увидеть в мире сумму взаимосвязей, принимаемых им самим за действительность. В этом плане реалистический опыт заключается в невероятной миссии, поскольку пытается представить то, что не существует.

Из всего, что мы только что наблюдали у Малевича, одна вещь нам кажется особенно важной: у него, как и у Хлебникова, чуть ли не религиозный характер мышления. Это выражается уже в возвращении к понятию бесконечного, являющемуся центральным также и в творчестве Хармса; у него бесконечность уподобляется Богу. «Бог не скинут»⁴¹ в этом отношении можно считать основным произведением философской системы художника. В этой брошюре, которую он раздал своим ученикам в УНОВИСе как раз перед самым роспуском этой группы, в 1922 году, и экземпляр которой он подарил в 1927 году Хармсу⁴², снабдив его автографом, Малевич показывает, в чем заключаются сходства и различия трех путей, открывающихся перед человеком при его приближении к совершенству (Богу), а именно: «искусство, церковь, фабрика»⁴³. Мы отклонились бы от нашей темы, если б стали анализировать философские и религиозные концепции, вытекающие из страстных рассуждений художника⁴⁴, но предпочитаем остановиться на том, что является определяющим и для Хармса. Как у одного, так и у другого наблюдается отказ от понятия предела какой-либо системы: если предмет окончен, его законченность является в действительности лишь суммой запретов, предназначенных для того, чтобы определить границы. А между тем реальность бесконечна и не терпит разделения⁴⁵. Бог, таким образом, возникает как некое высшее освобождение от всех земных сил, которые беспощадно тянут человека вниз, к их числу мы можем отнести и категорию смыслов: «Человек, достигший совершенства, одновременно уходит в покой, т. е. в абсолют, освобождается от познаний, знаний и разных доказательств и не может скрыться от Бога, ибо Бог сделан абсолютом, свободным от всякого действия»⁴⁶.

Восприятие реальности Малевичем соответствует во многих отношениях уже обрисованному нами ранее понятию текучести. Вселенная есть некий вид потока, на поверхность которого иногда всплывают отдельные формы, призрачные и обманчивые вследствие своей переходности и называемые нами предметами. Этот поток главенствующий, вечный и бесконечный, в то время как эти «видимости» обречены на разрушение: «Совершенством вселенного миродвижения, или Бога, можно считать то, что самим человеком обнаружено доказательство того, что ничего не исчезает в ней, только принимает новый вид. Таким образом, исчезновение видимости не указывает, что все исчезло. И так разрушаются видимости, но не существо, а существо по определению самим же человеком»⁴⁷.

Следовательно, в действительности существует только некий вселенский continuum, все остальное — продукты разума: «Жизнь и бесконечность для (человека) в том, что он ничего не может себе представить — все представляемое так же неуловимо в своей бесконечности, как все. Таким образом, существует для него трудность сочинения, трудность постижения действительности, установить действительность ему не удается, ибо нет момента, который не изменился бы бесчисленно раз»⁴⁸.

Итак, мы можем сделать вывод, что абстракционистский опыт Малевича отвечает стремлению схватить действительность во всей ее сущности, а не в ее маскировке предметами. Это желание характерно и для опыта Матюшина, некоторые черты которого были отмечены выше и заслуживают более пристального изучения.

Примечания

1. Тексты Казимира Севериновича Малевича (1878—1935), которые мы использовали при разработке этой главы, следующие: От кубизма и футуризма к супрематизму (Новый живописный реализм). М., 1916 (значительно переработанное и расширенное переизд. книги: От кубизма к супрематизму. М., 1915 и Пг., 1916, изд. М. Матюшиным); О поэзии/Изобразительное искусство (Пг.). 1919. № 1. С. 31—36; переизд.: Забытый авангард. Россия. Первая треть XX столетия // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 21. [1988]. S. 126—130; сама публикация воспроизв.: The Blue Lagoon: Anthology of Modern Russian Poetry. 2A. Neutonville (Mass.). 1983. P. 57—61 (публ. К. Кузьминского и Г. Ковалева); О субъективном и объективном в искусстве (Дневник А, 1922), А—Я (с переводом на английский); Бог не скинут: Искусство, церковь, фабрика. Витебск: Уновис, 1922; Супрематическое зеркало // Жизнь искусства. 1923. № 20. С. 15—16; Введение в теорию прибавочного элемента в живописи // Russian Literature. Vol. 25/3. 1989. P. 337—377 (публ. М. Григар; по поводу этого трактата см. примеч. 92 к наст. главе). Все эти тексты существуют на франц. яз. в переводе Ж.-К. и В. Маркаде (см.: Malevitch K. Ecrits sur l'art (4 tomes). Lausanne: l'Age d'Homme. 1974—1981; см. также перевод А. Накова: Malevitch. Ecrits. Paris: Lebovici, 1986; переизд. с изд. 1975). Другие сведения будут даны в примечаниях (см., в частности, примеч. 85 к наст. главе). К библиографии Малевича см.: Andersen T. Malevich. Amsterdam: Stedelijk Museum, 1970; Malevitch. Catalogue de l'exposition. Paris, 1978; Bowlt J., Douglas C. // Soviet Union/Union Soviétique. 1978. № 5, pt. 2 — специальное издание, посвященное художнику; библиография воспроизведена и дополнена: Malevitch: Architectones, peintures, dessins. Paris: Centre G. Pompidou, 1980. P. 156—158. Для разработки этой главы мы в основном использовали следующие работы: Харджиев Н. Детство и юность Казимира Малевича: Главы из автобиографии художника // К истории русского авангарда. Стокгольм: Hylaea, 1976. С. 87—127; Ковтун Е. К.С. Малевич. Письма к М.В. Матюшину // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1974 год. Л.: Наука, 1976. С.. 177—184; Nakov A. Prologue // Malevitch. Ecrits. P. 13—155; последняя работа критикуется в исследовании: Martineau E. Malevitch et la philosophie. Lausanne: L'Age d'Homme, 1977. P. 229—249; Malevitch. 1878—1978: Actes du Colloque international tenu au Centre George Pompidou, Musée national d'Art Moderne les 4 et 5 mai 1978. Lausanne: L'Age d'Homme, 1979 (публ. Ж.-К. Маркаде); Markadé J.-C. Une esthétique de l'abîme // Malévitch K. De Césanne au suprématisme. Lausanne: L'Age d'Homme, 1977. P. 9—32; он же. Qu'est-ce que le suprématisme? // Malevitch K. La lumière et la couleur. Lausanne: L'Age d'Homme. 1981. P. 7—36; Martineau E. Préface // Malevitch K. Le miroir suprématiste. Lausanne: L'Age d'Homme, 1974. P. 7—33; Shadowa [Zadova] L. Suche und Experimente: Russische und sowjetische Kunst 1910 bis 1930. Dresden: VE В Verlag der Kunst, 1978. См. также примеч. 4 и другие к настоящей главе. По поводу связей К. Малевича с обэриутами см.: Мейлах М. «Малевич и обэриуты» (доклад, прочитанный во время празднования 110-й годовщины со дня рождения художника 14 апреля 1988 г. в Центральном Доме художника — в печати). Укажем также книгу, которая еще не была издана в то время, когда писалась эта глава, и которая знаменует собой важный этап в истории изучения творчества Малевича, поскольку это каталог первой персональной выставки, организованной в Советском Союзе после смерти Сталина и подготовленной совместно с музеем Stedelijk в Амстердаме: Казимир Малевич. 1878—1935: Выставка Ленинград — Москва — Амстердам. 1988—1989. Эта книга содержит ценнейшие материалы и публикации (записи автобиографические и об архитектуре). Синтаксис и пунктуация Малевича специфические: мы цитируем его тексты по публикациям того времени, не меняя их особенностей, за исключением очевидных ошибок, исправление кот

2. То есть живопись, которая имела бы свою собственную реальность, независимую от его отношения к реальному миру, так же как и «Дыр бул щыл...» Крученых, составленное исключительно из «слов так таковых». См. по этому поводу: Padrta J. Malevitch et Khlebnikov // Malevitch. 1878—1989. Actes du Colloque... P. 31—41; Vallier D. Postface aux lettres de Malevitch à Matiouchine // Там же. P. 193.

3. В 1913 г. Крученых и Малевич подписались вместе под манифестом «Первый всероссийский съезд баячей будущего (Поэтов-футуристов)» (Журнал за 7 дней. 1913. № 28). Мы можем в нем прочесть, в частности, призыв покинуть логику («симметричную логику») и здравый смысл («беззубый, здравый смысл»), чтобы открыть «подлинный мир»: «Уничтожить устаревшее движение мысли по закону причинности, беззубый, здравый смысл, "симметричную логику", блуждание в голубых тенях символизма и дать личное творческое прозрение подлинного мира новых людей». «Победа над солнцем» (1913) была сыграна в театре Луна-парк в Москве со 2 по 5 декабря 1913 г. наряду с пьесой Маяковского «Владимир Маяковский». Либретто к этой опере было написано Крученых, пролог — Хлебниковым, музыка — Матюшиным, а декорации и костюмы были созданы Малевичем. В этих эскизах можно увидеть первые проявления супрематических форм. Это тотальное творение переиздано на двух языках с репринтом оригинального издания: La victoire sur le soleil. Lausanne: L'Age d'Homme / La Cité, 1976 (перевод, примечания и статья В. и Ж.-К. Маркаде). Об отношениях художника и поэта см.: Douglas C. Views from the new world. A. Kruchenykh and K. Malevich: theory and painting // Russian Literature Triquaterly. 1975. Vol. 12. P. 353—370; она же. Beyond reason: Malevich, Matushin, and their circle // The Spiritual in Abstract Painting 1890—1985. P. 189—199; она же. Birth of a Royal Infant: Malevich and Victory over the sun // Art in America. 1974. March—April. P. 45—51; Циглер P. Поэтика А.Е. Крученых поры 41°: Уровень звука // L'avanguardia à Tiflis. Venezia, 1982. P. 231—258. Малевич также иллюстрировал книги Крученых: «Возропщем», «Взорвал», «Слово как таковое», «Трое», «Изборник стихов», «Поросята», «Игра в аду».

4. Малевич К. О поэзии. «Изобразительное искусство» — прекрасный пример множественности тенденций, способных, однако, уместиться в одном и том же журнале, о чем можно судить из перечня авторов и названий статей, содержащихся в этом издании: Пунин И. «Искусство и пролетариат» (с. 18—24); Брик О. «Художник и коммуна» (с. 25—26); Малевич К. «Наши задачи: Ось цвета и объема» (с. 27—30); Соловьев В. «О театрально-декоративной живописи и о художнике-декораторе» (с. 37—38); Кандинский В. «О сценической композиции» (с. 39—49).

5. Малевич К. О поэзии. С. 127. Мы цитируем по переизданию 1988 г.

6. Там же.

7. Надо сказать, что понятие Церкви у Малевича следует воспринимать как движение в очень широком и отвлеченном смысле, и тем оно сближается с понятием искусства: «Церковь — движение, ритм и темп — ее основы.

Новая церковь, живая, бегущая сменит настоящую, превратившуюся в багажный, железнодорожный пакгауз.

Время бежит, и скоро должны быть настоящие» (там же. С. 130). Малевич развивает свои мысли о Церкви в произведении «Бог не скинут».

8. Там же. С. 129.

9. Теории Н. Лобачевского и А. Эйнштейна имели особенно большое влияние на художников и писателей того времени. Хотя Н. Лобачевский и предложил свои научные взгляды в 1826 г., они получили известность лишь в конце века (см. примеч. 120 к наст. главе).

10. Douglas C. Wievs from the new world. P. 359.

11. Отсюда и увлечение теорией четвертого измерения, к которой мы вернемся в дальнейшем.

12. Эта выставка, устроенная И. Пуни и Малевичем, имела подзаголовок: «Последняя футуристическая выставка» — и провозглашала свободу предмета по отношению к смыслу. Малевич впервые выставил свои супрематические полотна, что стоило ему спора с Татлиным (см.: Gray C. L'avant-garde russe dans l'art moderne 1863—1922. Lausanne: L'Age d'Homme. [Б. г.]. P. 186—187). Н. Харджиев сообщает, что Пуни не захотел, чтобы фигурировало слово «супрематизм» в декларации Малевича, опубликованной по этому случаю (см.: Харджиев Н. Детство и юность Казимира Малевича. С. 94). Эта выставка явилась ключевым моментом в художественном развитии Малевича: сорок полотен, которые он выставил, произвели эффект бомбы, как это подчеркивает Е. Ковтун (Ковтун Е. К.С. Малевич. Письма к М.В. Матюшину. С. 177). Письма к Матюшину, опубликованные вслед за этой статьей, заканчивают период, который начался «Победой над солнцем» (1913) и завершился рождением супрематизма (1915—1916) и который критик называет «инкубационным периодом». Эта публикация переведена на французский: Malevitch. Actes du colloque 1978. P. 171—189.

13. Малевич К. От кубизма и футуризма к супрематизму. Первое издание: 1915.

14. Вот этот отрывок: «Искусство как умение передать видимое на холст считалось за творчество.

Неужели поставить на стол самовар тоже творчество?

Я думаю совсем иначе.

Передача реальных вещей на холст — есть искусство умелого воспроизведения и только.

И между искусством творить и искусством повторить — большая разница» (там же. С. 9).

15. Там же.

16. Там же.

17. Там же. С. 15.

18. Там же.

19. Там же. С. 18.

20. Там же. С. 19.

21. Там же. С. 22.

22. Там же. С. 28.

23. Там же.

24. Мы опубликовали отрывок из этого письма под псевдонимом: Петровичев И. Из рукописей Даниила Хармса // Русская мысль. 1985. 3 января. № 3550. Литературное приложение. № 1. С. VIII. Хармс написал одиннадцать писем этой актрисе между 20 сентября 1933 г. и 10 февраля 1934 г. (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 395). Девять из них опубликованы В. Глоцером (Новый мир. 1988. № 4. С. 133—142). Мы приводим текст по этой публикации, так как автор имел возможность ознакомиться с окончательной копией, посланной К. Пугачевой. Речь идет о письме № 4 от 16 октября 1933 г. (с. 137—139). См. также: Хармс Д. Полет в небеса. С. 475—492. Клавдия Васильевна Пугачева, актриса ТЮЗа (Театр юного зрителя) Ленинграда, а впоследствии, с 1933 г. — Московского театра сатиры и Театра имени Маяковского; актриса кино. Александров сообщает, что она играла в популярном фильме тридцатых годов «Остров сокровищ» (там же. С. 535).

25. Хармс Д. Письмо к К.В. Пугачевой. С. 137.

26. Там же.

27. Там же.

28. Там же. В своих воспоминаниях Е. Шварц приводит слова Хармса: «<...> хочу писать так, чтобы было чисто» (см.: Шварц Е. Живу беспокойно...: Из дневников. Л.: Советский писатель, 1990. С. 508).

29. См. также некоторые произведения, которые мы не анализируем в этой главе, поскольку, как бы значительны они ни были, приводят нас к тем же выводам: О новых системах в искусстве (статика и скорость). Витебск: Полиграфическая мастерская Витебской художественной школы, 1919; Супрематизм: Десятая государственная выставка. Беспредметное творчество и Супрематизм. Каталог. М., 1919. С. 16—20. В этом каталоге мы можем прочитать следующую программную фразу: «Плоскость, образовавшая квадрат, явилась родоначальником супрематизма, нового цветового реализма, как беспредметного искусства» (курсив наш). См. также: Главы из автобиографии художника // К истории русского авангарда. С. 103—123; Супрематизм. 34 рисунка. Витебск: Уновис, 1920. С. 1—4; От Сезанна до супрематизма. Пг., 1920; Уновис. Листок Витебского Творкома. 1920. 20 ноября. № 1 (переизд.: Shadowa L. Suche und Experiment. P. 299); Уновис // Искусство (Витебск). 1921. № 1. С. 9—10 (эта программная статья воспроизведена: Советское искусство за 15 лет. С. 122—124).

30. Малевич К. Супрематическое зеркало. Было опубликовано в связи с выставкой живописи разных направлений, открытой 17 мая 1923 г. в Академии художеств в Петрограде; в этом издании можно найти декларации Матюшина, Филонова и П. Мансурова (см. примеч. 4 к наст. главе). Этот манифест вызвал целую серию агрессивных статей, одна из которых — Н. Пунина — появилась в № 22 того же журнала (с. 5—6).

31. Там же.

32. См., в частности: Grojs B. Gesammtkunstwerk Stalin. München; Wien: Carl Hanser Verlag, 1988; на франц. яз.: Staline oeuvre d'art totale. Nîmes: Ed. Jacqueline Chambon, 1990.

33. Интересно отметить, что уже в 1927 г. А. Ган отмечает растерянность, которую вызвал Малевич своим черным квадратом: «О Малевиче у нас не пишут. Вероятно потому, что наши присяжные искусствоведы никак не решат, что выражает его черный квадрат на белом фоне: разложение буржуазии или, наоборот, восхождение молодого класса пролетариата?» (Ган А. Справка о Казимире Малевиче // Современная архитектура. 1927. № 3. С. 106 — статья: с. 105—106).

34. Об УНОВИСе см. примеч. 18 к наст. главе.

35. Этот сборник под названием «Культура. Теория» должен был включать статью Матюшина «Опыт художника новой меры», о которой пойдет речь немного позднее, и статью Н. Пунина «Современное искусство» (см.: Харджиев П. Детство и юность Казимира Малевича. С. 96—98; статья переведена на франц. яз.: Malevitch. Actes du colloque 1978. P. 141—151). А. Наков рассказывает, что гранки уже были правлены, когда издатель отказался его печатать (см.: Malevitch. Ecrits. P. 421). Однако последнее собрание всех сотрудников ГИНХУКа от 16 июня 1926 г. было посвящено исследованиям Малевича, считавшего их важнейшим теоретическим вкладом. Следовательно, можно предполагать, что его теория все же получила некоторое распространение. Обратившись к архивам ГИНХУКа, можно узнать, что в 1924 г. были предприняты попытки опубликовать некоторые теоретические работы: Мансуров П. От кубизма через беспредметность к утилитаризму; Матюшин М. Опыт художника новой меры; Пунин И. О границах между наукой и искусством; Малевич К. О прибавочном элементе и живописной культуре (см. примеч. 92 к наст. главе). Работа продолжалась до конца года, когда Малевич собрал резюме статей. Резюме П. Мансурова, название которого явилось эхом книги Малевича «От кубизма и футуризма к супрематизму», знакомит с темами дебатов, происходивших в 1920-е годы:

«— Техника и жизнь.

— Путь техники и логика жизни.

— Что есть культура и красота формы.

— Америка и искусство.

— Америка — страна утилитарно-экономических форм.

— Техника как высший предел красоты современного человека.

— Революция эстетической формы и ее цель.

— О новых стилях, школах и философиях» (Материалы о передаче Музею картин <...> (1922—1924) // ЦГАЛИ (СПб.). Ф. 244. Оп. 1. Ед. хр. 14).

36. Малевич К. Введение в теорию прибавочного элемента в живописи // Russian Literature. Vol. 25/3. 1989. P. 337—378 (публ. М. Григар). По нашим сведениям, это первая публикация упомянутого текста на русском языке. Он был, однако, издан на немецком в 1920-е годы: Die Gegenstandslose Welt. München: Albert Lang Verlag, 1927 (перевод A. von Riesen). Эта книга состоит из двух частей: «Einführung in die Theorie des additionalen Elementes in der Malerei» (S. 8—63) и «Suprematismus» (S. 64—100), а также содержит 92 иллюстрации. До 1989 г., следовательно, были известны лишь переводы (на франц. — в двух вариантах: А. Накова и Ж.-К. Маркаде). Мы приводим резюме этой статьи, которая сначала называлась «О прибавочном элементе в живописной культуре» и которую Малевич написал для первого сборника ГИНХУКа (см. примеч. 91 к наст. главе):

«1) Норма живописного строения тела и его условия.

2) Нормы и прибавочные элементы и воздействия на нервную систему индивида и вытекающие отсюда причины физического изменения строения живописного тела (сдвигология).

3) О взаимодействиях двух, трех прибавочных элементов друг на друга и вытекающие отсюда причины электрического строения тела.

4) Воздействие обстоятельств на тот или другой прибавочный элемент (город, провинция — климатические, этнографические условия).

5) Окраска культуры прибавочных элементов, причины окрашивания среды и возникающий отсюда закон окрашивания вещей и физиологическое принятие и отказ индивида от той или иной окраски» (Материалы о передаче Музею картин <...> (1922—1924) // ЦГАЛИ (СПб.). Ф. 244. Оп. 1. Ед. хр. 14). В этом резюме прослеживается связь с Крученых («сдвигология») и Матюшиным (искажение форм и физическое воздействие). Резюме было опубликовано в Советском Союзе Е. Ковтуном вместе со статьей «О теории прибавочного элемента в живописи» (Декоративное искусство. 1988. № 11. С. 33—36). Об очерке Малевича см. также: Григар М. Теория прибавочного элемента Казимира Малевича // Russian Literature. Vol. 25/3. 1989. P. 313—334.

37. Малевич К. Введение в теорию прибавочного элемента в живописи. С. 341.

38. Там же. С. 341—342.

39. Малевич писал, что новая норма разрушает норму социально-живописного порядка, обеспечивавшего «живописное спокойствие между кривой и прямой». Вот почему общество пытается сохранить «норму установившегося эстетического порядка». Художник подчеркивает: «Новое искусство большинством ученого и неученого общества и критики признано болезненным, а со стороны новых искусств обратно — большинство это признано не нормальным.

<...> норма старых живописных форм в натуре; соотношения эти в другом порядке новых живописных норм будут не нормальны, так как отношения возникают в силу живописного строения» (там же. С. 340)-О «болезненном» характере этой анормальности см.: Flaker A. «Gesunde» oder «Kranke» Kunst? // «Die Axt hat Geblüht...». Düsseldorf, 1987. S. 115—121.

40. Малевич К. Введение в теорию прибавочного элемента в живописи. С. 343—344.

41. Малевич К. Бог не скинут. Эта маленькая книга, написанная в 1920 г., была опубликована в 1922 г. Она вызвала яростные нападки критика С. Исакова. Полемика между ними заслуживает того, чтобы хотя бы ненадолго остановиться на ней, так как она знаменует собой безжалостную борьбу, развернувшуюся в 1923 г. и ставившую перед собой задачу удалить из искусства метафизическую направленность, связанную с понятием абсолюта. С. Исаков «писал: «Тут перед нами яркое проявление психологии распутья. Социалистический строй еще впереди. Октябрь лишь ударил в набатный, напоказ всему миру выкинул гордое красное знамя — лозунг. И подлинные художники, чуткие дети богемы, первыми бросились в ряды пролетариата. Но пока что <...> буржуазия еще крепка, капитализм хотя и трещит по всем швам, но еще хранит надменный вид <...> и в минуты раздумья появляются в голове художника старые, привычные, такие удобные, понятия: творчество... процесс оформления... царство духа... абсолют.

Надо помочь этим колеблющимся, шатающимся выкинуть вон всю идеалистическую пыль. Надо крепче бить по Абсолюту, по призраку Чистой идеи, надо до конца разрушить твердыню Олимпа, свергнуть на землю всех богов.

Надо так бить по церкви, по религии, чтоб из художника столбом пыль летела.

Чтобы скорее настал час, когда облегченно сможет сказать он:

Бог скинут!

Ныне отпущаеши» (Исаков С. Церковь и художник // Жизнь искусства. 1923. № 14. С. 19—20). Речь идет о заключении статьи. Малевич ответил с той же неистовостью и, разумеется, с большим юмором: «Конец статьи совсем уже поражает меня, где Исаков предлагает разрушить «Олимп, свергнуть всех богов на землю», что же это значит, он не только отрицает богов, но признает их существующими и даже хочет их свергнуть на землю. Если бы он скинул их с земли, это дело другое, но безвыходное положение для него и здесь, скинув с земли — полетят на небо.

Как здорово придуман "Ванька-встанька"» (Малевич К. Ванька-встанька // Жизнь искусства. 1923. № 21. С. 15—16). Речь идет о конце статьи, которая не осталась без ответа; см.: И[саков] С. Хорошо ли придуман «Ванька-встанька» // Жизнь искусства. 1923. № 23. С. 7—8. Эта полемика и недопустимые упрощения теории Малевича его хулителями привели к фатальной неразберихе (см.: Andersen Т. Malevitch: Polémiques et inspirations dans les années 20 // Malevitch. Actes du Colloque 1978. P. 85—90).

42. См. примеч. 32 к наст. главе.

43. «Искусство, церковь, фабрика» — подзаголовок упомянутого произведения.

44. Следует отметить, что религиозный характер социализма — тема, которая гораздо позднее станет весьма модной, — получает у Малевича совершенно неожиданный оборот: «Фабричные люди делают блага, которыми пользуются не делающие их, поэтому новые учения социализма стремятся, чтобы все делали блага для себя в целом, и тот, кто не делает их, не пользуется ими. Поэтому церковь говорит: "Тот, кто не молится и не делает блага, не попадает в царство небесное", фабрика тоже объявила такой же лозунг: "Тот, кто не трудится, да не ест"» (Малевич К. Бог не скинут. С. 35). Само собой разумеется, что Малевич в дальнейшем устанавливает различия между Церковью и фабрикой. Те же идеи о религиозном характере государства можно найти: Малевич К. Из книги о беспредметности (1924) // Russian Literature. 1989. Vol. 25/3. P. 401—436 (публ. М. Григар), которая начинается такими словами: «Очевидно, что Государство не может иначе идти, как только по закону Бога». Эти страницы свидетельствуют о поразительной прозорливости художника, предвидевшего зарождение культа Ленина (см. в том же номере статью М. Григар «Ленинизм и беспредметность: Рождение мифа» — с. 383—397).

45. Становится понятным, в какой степени идеологичен был текст Малевича, поскольку в момент написания этих строк в стране установилась мощная система, чья подноготная хорошо нам известна и которую прекрасно изобразил Е. Замятин в своем антиутопическом романе «Мы», написанном в то же время. В этом произведении стена становится красноречивой метафорой этой закрытой системы.

46. Малевич К. Бог не скинут. С. 30. В тексте мы читаем: «<...> ибо Бога сделан абсолютом <...>» (исправлено нами).

47. Там же. С. 40.

48. Там же. С. 7—8.