Некоторое равновесие с небольшой погрешностью

Другое понятие встречается постоянно в сочинениях Друскина и находит значительный отклик в произведениях Хармса: это понятие «небольшая погрешность», часто употребляемое в выражении «некоторое равновесие с небольшой погрешностью». Следует на нем остановиться, так как оно определяет особое мировоззрение, а у Хармса — особую поэтику¹.

Друскин относит открытие этого словосочетания к 1933 году. В 1967 году он вспоминал: «В 1933 г. я нашел термин: некоторое равновесие с небольшой погрешностью. Я искал его, кажется, 6 лет. Я чувствовал и тогда его религиозный смысл, полностью ясен он стал позже»².

«Небольшая погрешность», как мы сможем убедиться, есть тот маленький элемент, который заставляет мир существовать или скорее делает его реальным для нас. Действительно, вселенная представляет собой некоторое стабильное равновесие, которое необходимо нарушить, безусловно не слишком, но все-таки в достаточной степени, чтобы осознать ее: «Некоторое равновесие не происходит и не возникает, не нарушается и не восстанавливается, но есть... Я замечаю небольшую погрешность в нем: нарушение и восстановление равновесия. Оно открывается мне в нарушении, когда же восстанавливается... тогда я ничего не вижу»³.

Мы видим, что о «небольшой погрешности» речь идет как о «препятствии» у Хармса; она представляет собой момент встречи между «этим» и «тем», во время которой мир становится видимым. К тому же в духе рассуждений Хармса о кресте Друскин заключает, что «прообраз погрешности — вочеловечение Бога, крест»⁴, то есть момент, когда Бог становится реальным. Следовательно, этот термин надо оценивать как абсолютно положительную величину, источник жизни. И в самом деле, как Бог был непостижим без Христа, так и совершенство без «некоторого несовершенства» непостижимо⁵. Более того, если жизнь, как мы знаем, представляет собой промежуток между двумя мгновениями (одно «тут» между двумя «там», «сейчас» между «перед» и «после») и этот промежуток сам по себе — эквивалент препятствия, тогда можно утверждать, что она сама есть «небольшая погрешность», то есть нечто, что существует в том великом равновесии без собственной реальности, каким является мир. Вот почему в следующем отрывке «сейчас» и «погрешность» уподоблены друг другу: «Вся моя жизнь — небольшая погрешность в некотором равновесии... В этом понимании всей моей жизни, заключенной в моем сейчас как погрешности, я вижу Божественную серию моей атональной жизни <...>»⁶.

В небольшом трактате «Происхождение животных»⁷ Друскин писал дословно, что «небольшая ошибка, небольшая погрешность в равновесии есть признак жизни»⁸. Здесь мы не так уж далеки от понятия сдвига, рассмотренного в 1-й главе. Последние строчки этого эссе подтверждают, впрочем, эту идею, поскольку философ в них заявляет, рассуждая о смерти (которая также представляет собой границу), что здесь есть «отклонение от середины», происшедшее из-за того, что нечто «сдвинулось» (тот же корень, что и в слове «сдвиг»): «Некоторое равновесие было нарушено. Была обнаружена небольшая ошибка, небольшая погрешность в равновесии. Было замечено отклонение от середины. Что-либо столкнулось или сдвинулось и, сдвинувшись, остановилось»⁹.

Разумеется, эта идея понравилась Хармсу, и этим объясняется принцип асимметрии, управляющий его поэтикой. Друскин к тому же и сам осознавал то значение, которое могли иметь его рассуждения в художественном творчестве, поскольку он как-то написал в своем дневнике, что «В стихах Введенского почти в каждой фразе — главное направление мысли и погрешность к ней — слово, нарушающее смысл»¹⁰. Эта роль слова в процессе явления в жизнь посредством разрушения некоторой стабильности — главенствующая, и мы вернемся к ней в дальнейшем. Но прежде всего необходимо остановиться на тексте Хармса, написанном в то же время и непосредственно затрагивающем проблему равновесия, оставаясь в той же тематике, что очевидно уже из самого названия — «О равновесии» (1934)¹¹:

«Теперь все знают, как опасно глотать камни. Один даже мой знакомый сочинил такое выражение: "Кавео", что значит: "Камни внуть опасно"¹². И хорошо сделал. "Кавео" легко запомнить, и как потребуется, так и вспомнишь сразу.

А он служил, этот мой знакомый, истопником при паровозе. То по северной ветке ездил, а то в Москву. Звали его Николай Иванович Серпухов, а курил он папиросы «Ракета», 35 коп. коробка, и всегда говорил, что от них он меньше кашлем страдает, а от пятирублевых, говорит, я всегда задыхаюсь.

И вот случилось однажды Николаю Ивановичу попасть в Европейскую гостиницу, в ресторан. Сидит Иван Николаевич за столиком, а за соседним столиком иностранцы сидят и яблоки жрут.

Вот тут-то Николай Иванович и сказал себе: "Интересно", сказал себе Николай Иванович, "как человек устроен".

Только это он себе сказал, откуда ни возьмись, появляется перед ним фея и говорит:

— Чего тебе, добрый человек, нужно?

Ну, конечно, в ресторане происходит движение, откуда, мол, эта неизвестная дамочка возникла. Иностранцы так даже и яблоки жрать перестали.

Николай-то Иванович и сам не на шутку струхнул и говорит просто так, чтобы только отвязаться:

— Извините, говорит, мне особого такого ничего не требуется.

— Нет, — говорит неизвестная дамочка. — Я, — говорит, — что и называется фея. Одним моментом что угодно смастерю.

Только видит Николай Иванович, что какой-то гражданин в серой паре внимательно к их разговору прислушивается. А в открытые двери метрдотель бежит, а за ним еще какой-то субъект с папиросой во рту.

— Что за черт! — думает Николай Иванович, — неизвестно, что получается. — А оно и действительно неизвестно, что получается. Метрдотель по столам скачет, иностранцы ковры в трубочку закатывают, и вообще черт его знает! кто во что горазд!

Выбежал Николай Иванович на улицу, даже шапку в раздевалке из хранения не взял, выбежал на улицу Лассаля и сказал себе: "Кавео! Камни внуть опасно!" И чего-чего только на свете не бывает.

А придя домой, Николай Иванович так сказал жене своей: "Не пугайтесь, Екатерина Петровна, и не волнуйтесь. Только нет в мире никакого равновесия. И ошибка-то всего на какие-нибудь полтора килограмма на всю Вселенную, а все же удивительно, Екатерина Петровна, совершенно удивительно!"

Даниил Дандан
18 сентября 1934 года»¹³.

Этот рассказ показателен, так как он представляет, каким образом довольно сложная философская мысль развивается в одной из миниатюр, которые критика часто сводит к простым шуткам. Вся идея «небольшой погрешности» заключена в последнем разделе: ничтожные полтора килограмма — это очень мало для Вселенной, но этого достаточно, чтобы равновесие, на котором она покоится, было нарушено; таким образом, этого достаточно, чтобы заставить ее существовать. Речь идет и в самом деле о полутора килограммах иррационального, символизируемого феей, чье вторжение вызывает некоторое движение в застывшем мире клиентов самого шикарного отеля Ленинграда. Используя концепции, рассмотренные на предыдущих страницах, можно сказать, что фея представляет собой «препятствие», означающее «начало» события. Кроме того, она создает тот сюрприз, которого так опасается идеология. И текст действительно приобретает идеологическую окраску с появлением стражей того порядка, который власть хотела бы установить. Поведение Серпухова характерно: окруженный стукачом в сером, подслушивающим то, что говорят за соседним столом, и субъектом с папиросой, следующим за метрдотелем, он остается глух к предложениям феи. Отвечая этому «вестнику из соседних миров», что ему ничего не нужно, он отказывается понимать мир таким, каков он есть в действительности, и предпочитает беспокоиться вместе с другими при виде необычного, в надежде, что вскоре все придет в норму, установленную идеологией. Серпухов — один из тех персонажей, которые часто встречаются у Хармса: они задают себе некоторые вопросы, но не в состоянии найти методы их разрешения. Итак, именно в тот момент, когда Серпухов заинтересовался, «как человек устроен», он получает право на приход к нему феи, так как она одна имеет ответ на этот вопрос, но он не может быть освещен «звездой бессмыслицы». Ей он предпочитает покорность и панику, которые выражает, рассуждая о камнях, когда пишет «Кавео», что означает в латинской транскрипции: Caveo, то есть: «я боюсь».

Это небольшое нарушение равновесия в благополучии мира обнаруживается на формальном уровне в самом построении текста. На первый взгляд, он представляет собой абсолютно традиционную форму, с концом и началом, обрамляющими событие. Но если посмотреть пристальнее, мы вскоре заметим присутствие небольшой погрешности. Она обнаруживается, в частности, в гипертрофии отдельных деталей, совершенно бесполезных в столь коротком рассказе. Это относится к фрагменту, где говорится о папиросах по 35 копеек, занимающему непомерно огромное место, учитывая длину рассказа. Наблюдается также несогласованность причинных связей с действием, как это происходит в эпизоде, когда иностранцы «ковры в трубочку закатывают» — поведение, по меньшей мере, странное в момент паники. Итак, все эти детали, слово за слово, приводят текст к тому, что ставят под сомнение его собственную уместность. Кульминация этого процесса во фразе: «А оно и действительно неизвестно, что получается». Мы видим, что принцип асимметрии, стоящий в основе философского мировоззрения Друскина, получает совершенно неожиданное развитие в тексте Хармса.

Друскин не ограничивается тем, что формулирует теорию, имеющую лишь философские обоснования. В связи со своими размышлениями о «равновесии с небольшой погрешностью» он подходит и к проблеме слова и развивает следующую идею, которая вполне могла бы быть применима и к поэтике Хармса: Слово стоит у истоков этого небольшого нарушения равновесия, и, следовательно, поскольку это стабильное равновесие представляет собою «ничто» — именно Слово стоит у истоков жизни: «Слово нарушило равновесие <...>. Первоначальное Слово нарушило равновесие ничто, создав мир — погрешность ничто перед Богом»¹⁴.

Нельзя не услышать в этой фразе зачин Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово»¹⁵°. Здесь заключена важнейшая идея о прямой связи между называнием предмета и его непосредственным существованием. В этом просматривается близость к одному из основных принципов зауми, а именно: способности языка воздействовать на реальный мир¹⁶. В «Разговорах вестников» Друскин рассматривает эту тему подробнее: «Название предмета есть его начало. Подобно сознанию себя предмет имеет начало, но не имеет продолжения. Здесь есть некоторое равновесие — начало и окончание.

Если название в предмете, то есть некоторое равновесие. Если равновесие было нарушено словом, когда оно произносилось, то вот слово уже произнесено и равновесие восстановлено; оно как бы не нарушалось»¹⁷.

Уподобляя слово «началу» предмета, философ приравнивает его к эквивалентам нуля, установленным прежде («препятствие», «тут», «теперь», «мир» и т. д., и конечно же Христос, который есть «Слово воплотившееся»¹⁸). То обстоятельство, что слово приобретает значение, которое мы отвели нулю, превращает его в «небольшую погрешность», способную разрушить равновесие, но притом что это разрушение не означает собственного уничтожения. Напротив, оно является энергией, источником жизни, основывающейся на процессе из трех фаз: равновесие — разрушение — восстановление; слово, соответствующее второй фазе, эквивалентно фазе существования. Вспомним: анализ «Сабли» показал, что время разрушения — один из основных элементов поэтики Хармса¹⁹. Итак, равновесие не есть нечто застывшее, но находится в вечном движении:

«Есть равновесие в том, что предмет находится вблизи или сбоку. Так же есть равновесие в нарушении. Небольшая ошибка, когда нельзя точно определить ее размер, небольшая погрешность или отклонение от середины, когда нельзя определить сторону и сказать больше или меньше, есть равновесие»²⁰.

В этих строчках повторяется понятие «отклонение от середины». В ситуации 1930-х годов это понятие приобретает особенно сильное идеологическое значение, и мы начинаем понимать, что заставило власть принять самые решительные меры против тех, кто пожелал сотворить из этого «отклонения» язык, по своей правдивости выходящий далеко за рамки стандарта, язык реальный. Отзвук этой мысли мы находим в следующих строчках Хармса, написанных в 1936 году:

«<...> 4. Все земное свидетельствует о смерти.

5. Есть одна прямая линия, на которой лежит все земное. И только то, что не лежит на этой линии, может свидетельствовать о бессмертии.

6. И поэтому человек ищет отклонение от этой земной линии и называет его прекрасным, или гениальным»²¹.

Друскин и Хармс оба выражают отказ от нормы, и то, что эти слова написаны в момент самого жесточайшего террора, обнаруживает поразительную свободу мысли. Далее, в «Разговоре вестников» философ пишет как нельзя более понятно, что язык, то есть «различие слов», есть небольшая погрешность, что «существование различных слов, замена слова другим, возможность выбора — вот что небольшая погрешность», откуда и «необходимость записывания»²². И еще, немного дальше он возвращается к идее «отсутствия порядка», который управляет расположением деревьев в лесу. Применительно к языку эта идея напоминает художественные принципы, провозглашенные футуристами: «Отклонение от середины, небольшая неправильность или погрешность создает равновесие, неопределенность и отсутствие порядка есть порядок и некоторое благополучие»²³.

Речь идет о новом порядке, основанном на отсутствии порядка вообще, о неопределенности, неточности и погрешности как способах, с помощью которых приводится в движение мысль. Этот порядок, без сомнения, мог лишь ужасать защитников нормы.

Концепция небольшой погрешности вошла не только в мировоззрение и поэтику Хармса, но также и в его словарь. Несколько лет назад мы опубликовали ряд таких случаев «небольших погрешностей», написанных поэтом на клочке бумаги²⁴. Здесь мы находим, например, бородавку на прекрасной ноге статуи Венеры, употребление слова, в свойственном Козьме Пруткову смысле, архитектурную асимметрию или еще неожиданность нюанса в музыкальном исполнении: «Хор Н.В. Свечникова, где все идет повышаясь и усиливая звук. И на самом высоком месте, когда слушатель ждет страшной силы звука, вдруг неожиданно полнейшее pianissimo»²⁵.

Именно с этой точки зрения Хармс критикует в длинной статье исполнение баллады Шопена пианистом Эмилем Гилельсом во время концерта в 1939 году²⁶. Эта статья, на наш взгляд, очень важна и не только потому, что поэт, по словам Друскина, был ею особенно доволен,²⁷ но еще и потому, что он в ней изложил свою творческую программу. По мнению Хармса, пианист не понял Шопена, поскольку не распознал в его произведениях небольшую погрешность. В каждом из его сочинений, писал он, есть три фазы: «Накопление», «Отсекание» и «Вольное Дыхание». На основе этой схемы Хармс такт за тактом анализирует мазурку, показывая, что после короткого вступления из четырех тактов один за другим следуют две практически идентичные фазы «накопления» из 15 тактов, но все-таки в них имеются некоторые отклонения: «И вот это-то незначительное отклонение <...>, но гениально найденное, и создает драгоценную "небольшую погрешность"»²⁸.

Это именно то «отклонение» по отношению к норме, которое находится в основе поэтики Хармса, и оно представляет собой фактически любую художественную попытку, которая, по существу, должна была быть враждебной реалистическому изображению. По этому поводу интересно отметить, что в примечании к этому тексту Хармс сравнивает «небольшую погрешность» с термином «чуть-чуть» у Василия Розанова²⁹, встречающимся также и у Друскина в анализе работы художника Владимира Стерлигова³⁰, копирующего полотна других мастеров, слегка изменяя отдельные детали: «Однажды Владимир Васильевич (Стерлигов) и я были у художника, назовем его Х. Он показывал нам свои картины, В. В. отвечал, рисуя. Почти каждую картину художника Х. он срисовывал, вернее перерисовывал, чуть-чуть изменяя расстояние между людьми и предметами <...>, иногда чуть-чуть отодвигая их от края картины. И от этого чуть-чуть картина совершенно менялась. Известно, что разница между бездарью и талантом или гением и заключается в этом чуть-чуть»³¹.

Мы уже имели возможность показать в других работах³², что принципы, рассмотренные на предыдущих страницах, нашли применение в прозе Хармса или, скорее, послужили основанием для разработки определенной системы. Если это основание и было вскоре разрушено в условиях, о которых мы будем говорить дальше, то было бы все же неверно воспринимать творчество поэта как обширное разрушительное предприятие. К философии чинарей и их мировоззрению до сих пор относились с некоторым пренебрежением, но в том, что следует называть общей мыслью, поражает именно поиск универсального смысла. Итак, следует воспринимать разрушительный характер некоторых приемов писателя не как возврат к карнавальной манере, но как выражение внутреннего кризиса примененной системы.

Примечания

1. Мы уже обсуждали эту проблему под названием «Le principe d'asymétrie» в нашей статье «De la réalité au texte» (p. 273—277).

2. Друскин Я. <Дневник>. Запись от 7 июня 1967 г.

3. Там же. Запись 1936—1937 гг.

4. Фраза полностью такова: «Прообраз погрешности — вочеловечение Бога, крест. Погрешность — страдание и боль бытия» (там же. Запись от 7 июля 1967 г.). Идея, заключающаяся в этой фразе, весьма интересна: Христос, земной элемент Троицы, препятствие в божественной диалектике, пострадал на кресте. Кроме того, мы увидим на ближайших страницах, что небольшая погрешность есть то, что заставляет существовать мир. Из этих двух данных мы можем заключить, что «троица существования» предполагает страдание. Это уже совсем по Достоевскому, у которого мы находим ту же идею, например, в страшных словах человека» «из подполья»: «Страдание — да ведь это единственная причина сознания» (Достоевский Ф.М. Записки из подполья // Полн. собр. соч.: В 30-ти т. Л.: Наука, 1973. Т. 5. С. 119).

5. Философ пишет: «Небольшая погрешность — это неустойчивое равновесие в неравновесии <...> Я понял совершенство именно в некотором несовершенстве, в недостатке <...>» (Друскин Я. (Дневник). Запись от 18 октября 1967 г.).

6. Там же. Запись от 18 октября 1967 г.

7. Друскин Я. Происхождение животных.

8. «Небольшая ошибка, небольшая погрешность в равновесии есть признак жизни» (там же).

9. Там же.

10. Друскин Я. <Дневник. Б. д.>.

11. Хармс Д. О равновесии // Русская мысль. 1985. № 3550. 3 января (Литературное приложение. № 1; публ. Ж.-Ф. Жаккара под псевдонимом «И. Петровичев»); переизд. в нашей статье «De la réalité au texte» (p. 276); Случаи: (Рассказы и сцены). М.: Правда, 1989 (публ. В. Глоцера).

12. В сборнике «Случаи» это изречение таково: «Камни внутрь опасно». Однако в рукописи мы читаем «внуть», и поскольку это слово повторяется дважды, мы можем сделать вывод, что речь идет о неологизме, смысл которого примерно означает «вложить», «вдеть» («вы-нуть»/«в-нуть») (Хармс Д. О равновесии // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 235). Этот текст следует связать с таблицей, которую мы находим в бумагах, оставленных писателем, и которая прекрасно резюмирует его поэтическую диалектику: вверху таблицы написано: «Единое», внизу — «Равновесие», а между ними — небольшая погрешность, на латыни («Peccatum Parvum»), которая на полях связывается с глаголом «глотать», что возвращает к «Кавео» Серпухова (см.: Хармс Д. <Наброски 1930-х годов> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 368. Л. 6). См. еще примеч. 159 к наст. главе, где отмечается, что Хармс еще раз употребляет выражение «Peccatum Parvum».

13. Даниил Дандан: один из многочисленных псевдонимов писателя, использованный им несколько раз в 1934 г., в частности в двух текстах, написанных в тот же день и которые следует читать в свете анализируемого: «О явлениях и существованиях № 1» «О явлениях и существованиях № 2» (которые выводят на сцену тот же персонаж — Серпухова). Мы вернемся к этим текстам в конце данной главы. По поводу псевдонимов см. примеч. 12 к главе 1.

14. Друскин Я. (Дневник). Запись от 18 октября 1967 г.

15. Иоанн. 1, 1.

16. Вспомним по этому случаю два афоризма, первый — Крученых, второй — Хармса: «Новая словесная форма создает новое содержание». «Стихи надо писать так, что если бросить ими в окно, то стекло разобьется» (Крученых А. Декларация заумного языка. С. 2; Хармс Д. <Из записных книжек> // Аврора. 1974. № 7. С. 78; публ. В. Эрля).

17. Друскин Я. Разговоры вестников. См. также следующую фразу, которая будет нам полезной в дальнейшем: «Найти группу предметов, не имеющих соединения, указать место одного из них — это название.

Вот три предмета из тех, что заслуживают внимания: равновесие, начало и погрешность. Это имеет отношение к названию» (там же).

18. См.: «И Слово стало плотию...» (Иоанн. 1, 14). Начало Евангелия от Иоанна ясно выражает идею, что именно Слово не только осветило мир, но и заставило его существовать: «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» (Иоанн. 1, 9—10; курсив наш).

19. Мы анализируем текст «Сабля» Хармса в главе 2.

20. Друскин Я. Разговоры вестников.

21. Хармс Д. «Цель всякой человеческой жизни одна...»: Хармс Д. <Из дневника> // Русская мысль. 1988. № 3730. 24 июня (Литературное приложение. № 6. С. XII; публ. Ж.-Ф. Жаккара), а также: Полет в небеса. С. 532. Сюжетом этого маленького текста 1938 г. является бессмертие — проблема, к которой мы вернемся несколько дальше. Принцип отклонения от линии, если рассматривать линию как норму, тот же, что управляет поэтикой писателя: именно в отклонении от нормы (возможное определение бессмыслицы) литература может надеяться найти смысл. Мы приводим первую часть этого текста в примеч. 186.

22. «Различие слов — небольшая погрешность. Существование различных слов, замена слова другим, возможность выбора — вот что небольшая погрешность. Этим объясняется необходимость записывания» (Друскин Я. Разговоры вестников.).

23. Там же.

24. Хармс Д. Разные примеры небольшой погрешности (1930-е гг.) в нашей статье «De la réalité au texte» (p. 274—275). Эти несколько примеров дополнены геометрическими рисунками, всегда немного асимметричными, сопровождаемыми объяснениями, выявляющими «нарушение симметрии»: «нарушение симметрии перевернутым смещением», «нарушение горизонтальной симметрии деталями» и, наконец, с понятием равновесия: «Quaedam aequilibritas cum peccato parvo» (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 380). См. использование латинского выражения в примеч. 147 к наст. главе.

25. Там же. Пункт 3.

26. Хармс Д. Концерт Емилия Гиллельса в Клубе писателей 19-го февраля 1939 года // Cahiers du monde russe et soviétique. Vol. 26/3—4. 1985. P. 308—311 (публ. Ж.-Ф. Жаккара). Мы сохранили орфографию Хармса в написании фамилии музыканта, которая на самом деле пишется с одним «л». Анализируемой композицией является мазурка № 13 (оп. 17, № 4): значит, речь идет не о балладе, сыгранной пианистом, но Хармс утверждает, что его анализ подходит для всех произведений Шопена.

27. «Д<аниил> И<ванович> очень гордился этим отзывом о концерте; он гордился им больше, чем своими рассказами и стихами» (Друскин Я. <Примечания к произведениям Д. Хармса>.

28. Хармс Д. Концерт Емилия Гиллельса... С. 309.

29. Мы не знаем, на какой текст В. Розанова намекает Хармс.

30. О В. Стерлигове см. примеч. 53 к наст. главе. С конца 1940-х годов Друскин сближается с В. Стерлиговым и Т. Глебовой.

31. Друскин Я. <Дневник>. Запись не датирована (может быть, 1973 г.). Дальше мы читаем несколько слов о художнике: «В. В. Стерлигов был большим, а может и великим художником (последнее определяет только время, Баха признали великим через 100 лет после смерти), но помимо того он, как Шёнберг, был прекрасным учителем и создал <...> целую школу» (там же).

32. См.: Jaccard J.-Ph. De la réalité au texte. P. 269—312; он же: Daniil Harms dans le contexte de la littérature de l'absurde russe et européenne // Contributions des savants suisses au X^e Congrès international des slavistes à Sofia, sept. 1988. Bern: Peter Lang, 1988. P. 145—169.