2.2.1. Раздвоение сознания и паранойя

Хотя правда о ползущей старухе остается неясной, одно обстоятельство представляется очевидным: для героя это зрелище означает крайне необычное переживание, переходящее все границы обыденного. Это переживание настолько сильно, что оно рождает и другое ненормальное психическое явление: сознание героя раздваивается на «я» и на «собственные мысли» (419). Эти стороны спорят о том, каковы на самом деле покойники, — например, способны ли они двигаться, — и, прежде всего, о том, как относиться к покойной старухе, находящейся у героя в комнате. «Я» представляет здравый смысл, — это, а «собственные мысли» — то, иными словами темные силы, поднимающиеся из глубин подсознания. Наконец «я» выигрывает сражение, опираясь на тот факт, что в этот раз труп старухи неподвижен. Развивая ход событий гипотетически в пользу «собственных мыслей», можно предположить, что в случае их победы над «я» герой окончательно погрузился бы во мрак бессмыслицы. Напоминанием об этой возможности служит то, что чуть позже труп старухи, кажется, опять пошевелится (421).

Кроме описанного случая в повести можно найти и другие места, свидетельствующие о присущей герою склонности к раздвоению сознания или к расшатыванию чувства собственного «я». Одним из них является ситуация, в которую герой попадает при появлении старухи в его комнате:

Но тут я начинаю понимать всю нелепость своего положения. Зачем я стою на коленях перед какой-то старухой? (402)

Разумеется, в этом можно видеть попытку героя рассматривать сложившуюся ситуацию объективно. Но, с другой стороны, стараясь проявлять свою волю, герой на самом деле исполняет приказы старухи:

— [---] Я вовсе не хочу стоять на коленях.

— И не надо, — говорит старуха, — теперь ты должен лечь на живот и уткнуться лицом в пол. (402)

Иными словами, воля героя устранена волей старухи. Подобное состояние у героя продолжается после сна или потери сознания:

Я оглядываюсь и вижу себя в своей комнате, стоящего на коленях посередине пола. (402)

Он отмечает также, что его «члены затекли и плохо сгибаются», — то есть он ощущает собственное тело как чужое. Иными словами, собственное тело, которое обычно является этим, стало для него тем.

Кроме вышеупомянутых случаев можно указать четыре места, где герой говорит самому себе вслух или мысленно (401, 423, 426, 429). Все сказанное можно истолковать как болезненное состояние души героя. Но, с другой стороны, в этом можно видеть и отражение исканий самого себя — а это уже, безусловно, одна из самых важных тем повести, кульминацией развития которой является просветление героя в конце повести. Итак, можно сказать, что лишь пережив события, выходящие за границу нормального — этого — человек может углубить познание самого себя.

Став «пленником» старухи, герой начинает вести себя параноидально: он наделяет взгляды людей значениями, которых в них не может быть. Иными словами, он ловит себя на мысли, что люди обращают на него внимание из-за его жуткого секрета, который не кажется им тайной. Это касается как «милой дамочки» (408), прохожих на улице (417), Марьи Васильевны (419), мальчишек (427), так и деревенского франта в поезде (428). Особенно показательным является эпизод с Сакердоном Михайловичем:

— [---] А покойники все-таки не врываются в нашу жизнь, — сказал Сакердон Михайлович.

— Врываются! — крикнул я и сейчас же замолчал.

Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.

— Хотите еще водки? — спросил он.

— Нет, — сказан я, но, спохватившись, прибавил: — Нет, спасибо, я больше не хочу. (414)

Истолковывая значения, заключающиеся во взглядах людей, герой приписывает им элемент сверхъестественной проницательности. С другой стороны, если герой прав в своих подозрениях, тогда то, что принято считать сверхъестественным — тем, — является в мире Старухи естественным — этим. Неизменным остается, однако, тот факт, что самому герою эти взгляды кажутся наполненными страшной и необъясняемой значительностью.