1.1. Объект изучения

Творчество Даниила Хармса (1905—1942) характеризует несоответствие количества и качества: хотя по объему оно сравнительно скромно, в нем представлены практически все виды литературы от поэзии и прозы до драмы. Другая его важная черта — совмещение разных видов в рамках одного текста — например, внутри прозаического текста может присутствовать драматический диалог, реплики которого имеют стихотворную форму. Можно утверждать, что это особенность произведений Хармса, создающая сложности для их классификации по традиционным схемам, отражает отвращение, которое испытывал писатель к научной рациональности, стремящейся охватить объект изучения с помощью разных категоризаций. Это качество творчества Хармса позволяет охарактеризовать его как синтетическое. Идею синтетичности или единства, в свою очередь, можно связать с тем, как Хармс творил искусство из всей своей жизни. Если искусство Хармса отождествляется с самой жизнью, то, подобно тому, как разделение жизни на отдельные части и явления разрушает ее первоначальную целостность, есть вероятность, что тексты Хармса осуществляют свое аутентичное бытие лишь тогда, когда к ним не пытаются применять традиционные классификации. Следует сразу признаться, что в данной работе этот запрет будет нарушен не раз, но в то же время надо подчеркнуть, что, наряду с применением аналитического подхода, мы стремимся достигнуть синтетического и обобщающего взгляда на изучаемый объект. Кроме того, в окончательной интерпретации повести центральную роль играет как раз идея о глубинном единстве всего.

Повесть Старуха (1939), изучению которой посвящена настоящая работа, является одним из последних произведений Хармса. В творчестве писателя она выделяется своим объемом — приблизительно тридцать печатных страниц, тогда как диапазон объема остальных прозаических работ Хармса варьируется от нескольких строк до нескольких страниц. Исключительна также традиционность формы и сравнительно логичного развертывания сюжета повести. Например, в цикле Случаи (1933—1939) — наряду со Старухой одном из наиболее значительных прозаических произведений Хармса, — очевидным образом нарушаются как традиционные правила повествования, так и правила логики. Из-за этих особенностей Старухи А. Введенский, писатель и близкий друг Хармса, упрекал автора в том, что в данном произведении он отказался от столь важной экспериментальности (см. Nakhimovsky 1982: 87). Дело в том, что для раннего творчества Хармса, которое состояло в основном из поэзии и драматургии, была свойственна языковая экспериментальности, однако когда Хармс в 1930-е годы начинает писать в первую очередь прозу, язык его произведений становится сравнительно простым. Тем не менее, можно утверждать, что, несмотря на критику Введенского, в Старухе присутствует некая экспериментальность, которая, впрочем, проявляется не на уровне выражения, а на уровне семантики и приемов повествования — речь идет о попытке говорить о том, о чем, собственно, ничего нельзя сказать: о действительности за пределами языка и понятийного мышления.

Важность Старухи подчеркивает то, что ее можно считать своеобразным художественным завещанием Хармса: помимо того, что после написания повести писатель практически отошел от литературного творчества, в повести встречаются многие элементы, которые можно обнаружить в ранних произведениях Хармса — например, некоторые конкретные мотивы или абстрактное, но типичное для писателя напряжение фрагментарности и целостности. Кроме того, рассказчик-протагонист во многих отношениях напоминает самого автора.

Хотя Старуху, по сравнению с многими другими текстами Хармса, можно считать реалистическим и легко воспринимаемым произведением, в то же время она представляет собой некую мистерию¹, требующую от исследователя и читателя дать ответы на несколько вопросов. Прежде всего они связаны со старухой: кто она, откуда и зачем пришла в жизнь героя? Можно также спросить, кто на самом деле «я» повести и в каких отношениях он находится со старухой.

Как будет показано в обзоре литературы, Старуху можно рассматривать с самых разных точек зрения. В настоящей работе мы подходим к ней прежде всего как к самостоятельному тексту, не ставя своей целью изучить ее соотношение, например, с современными Хармсу литературными явлениями или даже с остальным творчеством автора. Исключение составляет глава «Интертекстуальность», в которой рассматривается отношение повести к Библии и христианской традиции. С учетом названных ограничений Старуха будет изучена с разных сторон, соединяемых, тем не менее, определенным общим философским или метафизическим аспектом. Этот аспект непосредственным образом касается онтологической теории Хармса, служащей исходным пунктом данной работы — об этой теории речь пойдет подробнее в следующем разделе. Методом нашего анализа является пристальное чтение (close reading), иначе говоря, мы попытаемся обосновать все приводимые утверждения, касающиеся повести, ссылаясь на конкретный материал самого текста.

Примечания

1. Не зря эпиграф повести взят из романа Кнута Гамсуна Мистерии.