2.1.1. Сон и творчество

Несмотря на чувство сонливости, герой решает не спать, а взяться за работу над рассказом о чудотворце, который за всю свою жизнь не сотворил ни одного чуда.

Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы немножко успокоиться. [---]

[---] Я хватаю перо и пишу:

«Чудотворец был высокого роста.» (401)

Герой испытывает сильную жажду творчества, но за первым предложением не следует никакого продолжения. Таким образом, чудотворец, который не творит чудес, сравнивается самоиронически с писателем, который ничего не пишет. Безуспешные попытки героя заставить себя создать рассказ оказываются аналогичными попыткам заснуть: излишние старания ни к чему не приводят. Согласно принятой нами терминологии, можно сказать, что в обоих случаях речь идет о невозможности героя пережить нечто (сон или акт творчества), отличающееся от этого.

Трудности, с которыми герой сталкивается при достижении того в качестве сна или творческого акта, вызываются, помимо его неблагополучного душевного состояния, рядом обстоятельств, относящихся к этому, то есть обыденной реальности. Заснуть мешают крики мальчиков, печка, которую герой забыл выключить, а также солнце, светящее прямо в глаза. Писать мешают события на улице, голод, и, наконец, неожиданное появление старухи, смерть которой исключает возможность заняться творческой работой.

Для героя труп старухи представляет собой сложную практическую проблему, которую можно отнести к уровню повседневной реальности, этого. С другой стороны, события, связанные с ползущим трупом, можно охарактеризовать как сверхъестественные, трансцендентные, относящиеся к тому.

В следующем отрывке герой рассказывает о том, как голод сопровождает его неспособность писать:

Я сижу до тех пор, пока не начинаю чувствовать голод. Тогда я встаю и иду к шкапику, где хранится у меня провизия. Я шарю там, но ничего не нахожу. Кусок сахара и больше ничего. (401)

Как пишет Жаккар (1995: 52), шкаф (или шкап, как часто писал Хармс) является типичной метафорой искусства для Хармса¹. Итак, пустой шкаф — аналогично чистому листу бумаги — метафорически обозначает творческий кризис писателя. Точнее, единственный кусок сахара² соответствует единственному написанному предложению. В то же время в цитате в сжатом виде проявляется бахтинская концепция гротеска, о которой речь будет идти в последней главе: по Бахтину, грубая материальность (здесь: еда и связанные с ней явления) и возвышенное (здесь: искусство как чудо) сопутствуют друг другу.

Примечания

1. На знаменитом обэриутском вечере «Три левых часа» на сцене стоял шкаф. Об описании вечера, в том числе о роли шкафа, см. Введенский 1980/I: xxi-xxii. А. Хансен-Лёве (Hansen-Löve 1994: 38) также отмечает, что как у Хармса, так и Достоевского шкаф — «символ смерти и театрализации жизни».

2. Марина Дурново (1999: 123), вторая жена Хармса вспоминает, как, когда они голодали, Хармс принес ей кусочек сахара.