Введение

Крупнейший знаток русского авангарда Н.И. Харджиев, отвечая в 1995 году на вопросы Иры Голубкиной-Врубель для тель-авивского журнала «Зеркало», заметил, когда речь зашла об обэриутах: «Это ведь редчайший случай — реализовалось целое течение, не напечатав (кроме Олейникова) ни одной строчки»¹. Конечно, можно возразить: были «Столбцы» Н. Заболоцкого, по два «взрослых» стихотворения в сборниках Ленинградского Союза поэтов в 1926—1927 годах успели напечатать и Хармс с Введенским. Но, по сути, Николай Иванович был, конечно, прав: обэриуты были изъяты из литературного процесса своего времени, их творчество не было представлено в литературных изданиях 20—30-х годов, да и вообще, — сам факт их сегодняшнего существования в истории русской литературы во многом объясняется случаем. Так получилось, что после ареста Хармса в Ленинграде в августе 1941 года в его комнате не был произведен обыск, а сама комната даже не была опечатана. Так получилось, что его друг Яков Семенович Друскин чуть позже, уже слабея от голода, нашел в себе силы проделать длинный путь с Петроградской стороны до улицы Маяковского, встретился там с женой Хармса Мариной Малич и собрал в чемоданчик рукописи из архива Хармса. С этим чемоданчиком он не расставался ни в блокаду, ни в эвакуации, ни по возвращении в Ленинград. Так оказались спасены рукописи самого Хармса, Введенского, некоторых других поэтов их круга. Почти 20 лет Друскин не прикасался к архиву, надеясь на возвращение хозяина — и только в 1960-х годах, когда стало окончательно известно о смерти Хармса в феврале 1942 года в ленинградской тюремной психиатрической больнице, начал его разбирать. Понемногу тексты стали появляться в самиздате, затем — за границей... После смерти Я.С. Друскина в 1980 году архив был передан в рукописный отдел Государственной публичной библиотеки в Ленинграде и стал доступен исследователям. С середины 1980-х годов начался поток публикаций в России, продолжавшийся примерно десять лет и сделавший творчество обэриутов широко известным.

Примерно с начала 1990-х годов эпизодические попытки российских и зарубежных исследователей осмыслить отдельные произведения обэриутов сменились серьезными и систематическими литературоведческими публикациями, которые уже базировались на знании широкого корпуса обэриутских текстов. Работы А. Герасимовой, Ж.-Ф. Жаккара, И. Левина, М. Мейлаха, В. Сажи на, А. Хансен-Леве, Е. Фарыно и других показали то, что так точно выразил в уже приведенном интервью Н.И. Харджиев: вне активного участия в литературном процессе сформировалось целое направление, открывшее новые пути в искусстве. Основные задачи исследователей, занимавшихся изучением творчества обэриутов, фокусировались на проблемах соотношения смешного и комического в их текстах, природы обэриутского абсурдизма, реализации в их произведениях основных конституирующих признаков петербургского текста. Специальные работы посвящались корням обэриутов в русской литературе XVIII—XIX веков и их типологическим связям с западноевропейской литературой абсурда. Их творчество служило предметом и для философского анализа². Наконец, появилось большое количество исследований, предметом которых становился анализ отдельных произведений обэриутов. Можно констатировать, что на сегодняшний день уже накопилась достаточная база для перехода обэриутоведения на качественно принципиально иной уровень, который позволил бы уже по-новому определить место ОБЭРИУ и его членов в истории русской литературы XX века.

У настоящей работы три основные цели. Первая — вписать ОБЭРИУ в историко-литературный и поэтический контекст современной ему эпохи, преодолев сложившееся ошибочное представление, будто бы формальная выключенность объединения из литературного процесса привела и к изоляции на уровне поэтики. Впервые проводимый подробный анализ широких интертекстуальных и типологических связей показывает, что обэриуты существовали не только в диахроническом, как это представлялось ранее, а и в широком синхроническом поле русского авангарда, вовсе не ограничивающемся В. Хлебниковым, на влияние которого указывали как сами обэриуты, так и исследователи. Анализ поэтики дополняют историко-литературные материалы, свидетельствующие об активном восприятии обэриутами творчества почти всех основных литературных направлений своего, а также предшествующего десятилетий: символистов, футуристов, акмеистов, имажинистов. Более того, обратив внимание на те группы, с которыми обэриуты были так или иначе связаны в начале своего творческого пути, мы обнаруживаем, что процесс литературного влияния двунаправлен: Хармс, Введенский и другие члены ОБЭРИУ оказывались не только реципиентами, но и донорами в возникавших интертекстуальных контактах. Наиболее ярко это проявилось, в частности, в случае с ленинградскими имажинистами, испытавшими на себе значительное обэриутское влияние.

Вторая задача работы — показать, что ОБЭРИУ представляло собою, на самом деле, объединение, не просто состоящее из друзей и единомышленников, но выработавшее единые эстетические и поэтические принципы. На этом пути, разумеется, встречаются трудности. Еще сами обэриуты в своей Декларации заявляли: «...у каждого из нас есть свое творческое лицо, и это обстоятельство кое-кого часто сбивает с толку. Говорят о случайном соединении различных людей. Видимо, полагают, что литературная школа — это нечто вроде монастыря, где все монахи на одно лицо. Наше объединение свободное и добровольное, оно соединяет мастеров, а не подмастерьев, — художников, а не маляров. Каждый знает самого себя и каждый знает — чем он связан с остальными»³. Кроме того, различия в поэтике некоторых членов ОБЭРИУ, к примеру, Бахтерева и Вагинова представлялись исследователям настолько значительными, что склоняли их к мысли о чисто внешнем характере объединения поэтов. Наконец, по мысли сестры Я.С. Друскина — Л.С. Друскиной, к которой присоединяются и некоторые ученые, ОБЭРИУ — это вообще незначительный эпизод, фрагмент творческой биографии совершенно другого объединения, известного под именем чинарей, в которое входили Хармс, Введенский, Олейников, а также их друзья-философы Л. Липавский и Я. Друскин⁴.

Необходимо точно определить терминологию, которой мы будем пользоваться. ОБЭРИУ — это литературная группа, созданная осенью 1927 года, опубликовавшая свою Декларацию в январе 1928 года и вплоть до 1930 года выступавшая с литературно-театральными вечерами. Вершиной ее деятельности стал вечер «Три левых часа» 24 января 1928 года, на котором была поставлена пьеса Д. Хармса «Елизавета Бам». После ареста Хармса, Введенского и Бахтерева в 1931 году ОБЭРИУ прекращает свое существование. В настоящей работе мы пользуемся термином «обэриуты», имея в виду литераторов — поэтов и одного прозаика, составивших ОБЭРИУ. Так именуются Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий, И. Бахтерев, К. Вагинов, Ю. Владимиров, Дойвбер Левин, а также Н. Олейников⁵, причем — по сложившейся традиции — этот термин применяется к их творчеству и до осени 1927 года. Что касается «чинарей», то здесь подразумевается чисто дружеский союз, никак не проявивший себя в качестве литературной группы⁶. Главным «чинарским» документом можно считать записи их разговоров, который вел Л. Липавский в 1933—1934 годах и которые в настоящее время опубликованы⁷.

Мы исходим из того, что структура ОБЭРИУ, как и структура практически любого иного литературного объединения, не была однородной. В ней может быть выделено ядро в составе тех поэтов, творчество которых наиболее полно и ярко воплотило в себе главные черты, составившие то, что можно называть обэриутской поэтикой, — это Д. Хармс, А. Введенский (в значительно меньшей степени — И. Бахтерев)⁸. Поэтому при анализе творчество именно этих поэтов будет в центре нашего внимания⁹. Творчество Н. Заболоцкого и К. Вагинова рассматривается, как правило, только обэриутского периода. Анализ выявляет гораздо более высокий уровень единства обэриутской поэтики, что дает нам возможность говорить о ней как об эстетически декларированной и реализованной в их художественной практике. С другой стороны, единство поэтики ОБЭРИУ выявляется и при анализе приемов и способов рецепции обэриутами элементов поэтики других литературных групп и направлений.

Третья задача настоящей работы — более широкая и вытекающая из первых двух — доказательство гораздо более тесных связей внутри всего русского авангарда, чем это ранее представлялось. Русский авангард — от символизма до ОБЭРИУ — предстает как единое целое, причем показывается, как «перегородки» между различными авангардными направлениями во многом оказываются условными и легко проницаемыми. На этом пути уже сделано немало такими учеными, как Н. Богомолов, М.Л. Гаспаров, Вяч. Вс. Иванов, Р.-Д. Клуге, И. Смирнов, Р. Тименчик, А. Хансен-Леве и другими, — мы надеемся, что эта работа внесет свой вклад в описание изоморфного характера русского авангарда начала XX века.

Как уже было сказано, в работе подробно анализируются связи и взаимовлияния творчества обэриутов и всех основных литературных направлений начала XX века. Материалы, посвященные проблеме «обэриуты и акмеисты», вынесены в Приложение, поскольку в отличие от других рассматриваемых направлений (символизм, футуризм, имажинизм), у обэриутов не сформировалось единых принципов рецепции акмеизма, не сложились устойчивые приемы инкорпорирования и трансформации в своих текстах особенностей акмеистической поэтики. Тем не менее, мы сочли необходимым осветить то общее, что возникло в акмеизме и ОБЭРИУ, пусть даже это общее возникло на базе известной антисимволистской и антиромантической устремленности этих направлений и локализуется в пределах творчества отдельных их членов.

Работа выполнена на широком материале — с привлечением как опубликованных, так и неопубликованных источников (как из государственных, так и из частных архивных собраний), многие из которых впервые вводятся в научный обиход.

Автор рад выразить свою искреннюю благодарность всем друзьям и коллегам, так или иначе оказывавших ему помощь и поддержку, консультировавших и предоставлявших важные материалы, участвовавших в обсуждении различных глав: Илье Виницкому, Алексею Дмитренко, Жан-Филиппу Жаккару, Олегу Лекманову, Михаилу Люстрову, Михаилу Мейлаху, Татьяне Никольской, Максиму Павлову, Роману Тименчику, Валерию Сажину, а также всему научному объединению «Neoпояз». Особенная благодарность — Светлане Ивановне Тиминой, без которой не появилась бы и сама идея написания настоящей работы.

Глава «На левом фланге Ленинграда: обэриуты и "Воинствующий орден имажинистов"» была выполнена в рамках проекта «Воинствующий орден имажинистов в Петрограде» при поддержке фонда «Открытое общество» (программа «Research Support Scheme», грант № 902/1998).

Примечания

1. Харджиев Н. Статьи об авангарде. Т. 1. М., 1997. С. 381.

2. См., например: Токарев Д. Даниил Хармс: философия и творчество // Русская литера-тура, № 4, 1995. С. 68—93; Ямпольский М. Беспамятство как исток: Читая Хармса. М., 1998.

3. ОБЭРИУ... С. 12.

4. См.: Друскина Л. Было такое содружество... // Аврора, № . 6, 1989. С. 100—102.

5. Николай Олейников был очень близок обэриутам, однако факт его вступления в объединение до сих пор достоверно не подтвержден.

6. Поэтому представляется неточным само название статьи В. Сажина: Сажин В. Чинари — литературное объединение 1920—1930-х годов: Источники для изучения // Четвертые Тыняновские чтения. Тезисы. Рига, 1988. С. 23—24. Чинари не были литературным объединением, да они и сами не считали себя таковым.

7. «...Сборище друзей, оставленных судьбою». А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников. «Чинари» в текстах, документах и исследованиях. Т. 1—2. СПб., 1998. С. 174—254.

8. В ядро ОБЭРИУ в 1927—1930 годах входил и Бахтерев, однако в 30-е годы он отошел от своих бывших друзей. Наследие Бахтерева до сих пор не собрано и почти не опубликовано, по этой причине в настоящей работе ему уделяется меньшее внимание, нежели Хармсу и Введенскому.

9. Аналогичная методика применяется и в других схожих случаях. Так, например, исследователи акмеизма рассматривают в качестве акмеистического «ядра» не всю знаменитую «шестерку», а прежде всего творчество О. Мандельштама, А. Ахматовой и — отчасти — Н. Гумилева, которое объединяется понятием «семантическая поэтика». См. об этом: Левин Ю.И., Сегал Д., Тименчик Р., Топоров В., Цивьян Т. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature, № 7/8, 1974. С. 47—82.