Введение

Интерес к жизни и творчеству Даниила Хармса в последние полтора-два десятилетия связан, прежде всего, с появившимися за эти годы первыми публикациями его «взрослых» текстов (цикл «Случаи», пьеса «Елизавета Бам» и др.), составляющих, как теперь выяснилось, большую и лучшую часть литературного наследия писателя. Между тем, сугубо литературоведческие исследования в данной области сталкиваются с целым рядом трудностей, главная из которых заключается в том, что тексты Хармса филологически «не выправляются» для осмысленного чтения, активно сопротивляются и даже противостоят такому их освоению.

Литературоведение, стремясь осмыслить «бессмыслицу», по существу, лишь констатирует наличие в произведениях Хармса тех или иных отклонений от нормы, будь то нарушение причинно-следственных отношений, несоблюдение законов семантической и синтаксической сочетаемости, дискредитация моделей речевого поведения и т. д. и т. п., не задаваясь вопросом почему это происходит.

Работы А. Кобринского [17; 18], А. Герасимовой [9], А. Никитаева, М. Мейлаха [26], а также статьи А. Александрова [1; 2], И. Вишневецкого [7], А. Стригалева [34] и некоторых других авторов, посвященные изучению поэтики Хармса, все без исключения обходят стороной попытку поэта создать собственную философскую систему, осмысляющую сам процесс художественного творчества и дающую возможность услышать ответ на поставленный нами вопрос почему.

И только в монографии швейцарского филолога Жана-Филиппа Жаккара «Даниил Хармс и конец русского авангарда», вышедшей в 1995 в русском переводе (оригинальное издание на французском языке вышло в 1991 году в Берне), разбору философских сочинений писателя отведено довольно значительное место [15]. Этот разбор, однако, не удовлетворяет требованиям философского анализа, поскольку Жаккар, оставаясь в рамках литературоведения, не применяет собственно философских методов для прочтения текстов, имеющих непосредственное отношение к философии.

Поэтому цель нашей работы заключается именно в том, чтобы, используя разработанный Ф.В.И. Шеллингом философский метод диалектики тождества, получивший в XX веке свое развитие в трудах М. Хайдеггера («Время и бытие», «Что такое метафизика», «Путь к языку», «Письмо о гуманизме» и др.), проследить способы пограничного существования «Я» в «мыре» Даниила Хармса, «мыре», подтверждающем саму реальность искусства как такового.

В ходе подготовки к написанию нашей работы мы ознакомились также с некоторыми (доступными в настоящее время) трактатами двух философов — Я.С. Друскина и Л.С. Липавского, общение которых с Хармсом на протяжении пятнадцати лет решительным образом повлияло на мировоззрение последнего. Это «Вестники и их разговоры», «Это и то», «Классификация точек», «Движение» Друскина и «Исследование ужаса» Липавского. Кроме того, «Разговоры» Липавского, являющиеся аутентичной (насколько это возможно вручную) записью бесед, происходивших в 1933—1934 гг. в узком кругу чинарей и их друзей, свидетельствуют о том, что на этих дискуссиях, помимо чтения чинарями друг другу своих сочинений, обсуждались важнейшие вопросы философии и литературы в целом. Все эти материалы, опубликованные в московском философско-литературном журнале «Логос» [22], особенно помогли нам в плане сообщаемой ими информации, степень значимости которой для нас просто неоценима.

В параграфах нашего исследования мы ставили перед собой следующие задачи. В § 1 — проанализировать осмысление меры в трактате Хармса «Измерение вещей» и показать возможность разделения понятий реальное искусство и реализм; далее, в § 2 — объяснить возникновение реальности в процессе регистрации мира действительным инструментом измерения — саблей (трактат Хармса «Сабля»); далее, в § 3 — охарактеризовать текучесть предметных границ реальности через конкретную систему, предложенную Хармсом, в которой искусство как квинтэссенция мысли предметного мира сохраняет внутри языкового ряда «связь значений сущих и по счету пятых» (трактаты «Одиннадцать утверждений Д.И. Хармса» и «Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом»); далее, в § 4 — проанализировать способ существования «Я» на границе между «этим» и «тем» как со-бытие, подтверждающее реальность искусства (трактат Хармса «Мыр»); далее, в § 5 — исследовать основания цисфинитной логики Хармса в трактатах «Падение ствола», «Нуль и ноль», «О круге»; и, наконец, в § 6 — проанализировать положение «Я» в пространственно-временной структуре реальности, образующей собой Узел Вселенной в трактате Хармса «О времени, о пространстве, о существовании».

Таким образом, наша работа включает в себя шесть параграфов, примечания, введение и заключение, библиографический список и приложение. В приложение мы сочли необходимым поместить восемь из девяти анализируемых нами трактатов Даниила Хармса (к сожалению, мы не смогли найти полный текст трактата «Падение ствола»^*), для того, чтобы эти малодоступные тексты находились всегда под рукой у тех, кого заинтересует тематика предлагаемого нами исследования.

* * *

В одной из тетрадей Даниила Хармса мы находим восемь текстов, представляющих собой рукопись, как бы подготовленную к изданию. Нумерация страниц и наличие оглавления свидетельствуют о том, что собранные в тетради трактаты¹ образуют по авторскому замыслу некое целое. Порядок текстов таков:

1. Измерение вещей (17—21 ноября 1929);

2. Сабля (19—20 ноября 1929);

3. Одиннадцать утверждений Д.И. Хармса (18 марта 1930);

4. Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом (8 августа 1927);

5. Мыр (30 мая 1930);

6. Падение ствола (16 октября 1930);

7. Нуль и ноль (9—10 июня 1931);

8. О круге (10—17 июня 1931) [15. С. 330].

Хронология, как мы видим, не соблюдена, то есть

тексты были переписаны и расположены в определенном порядке (в оригинале в двух последних — дореформенная орфография, которую Хармс никогда до конца не отвергал).

Следует подробнее остановиться на периоде написания трактатов, так как этим четырем годам (август 1927 г. — июнь 1931 г.) свойственна некая философская наполненность и, следовательно, поэтическая зрелость, которой репрессии (первый арест поэта в декабре 1931 года и последовавшие затем заключение и короткая ссылка в Курск) вскоре нанесут непоправимый удар, что найдет свое отражение в дальнейшем творчестве Хармса.

Первой серьезной попыткой изучения непосредственного окружения поэта (интеллектуального и артистического) можно считать, на наш взгляд, монографию Ж.-Ф. Жаккара «Даниил Хармс и конец русского авангарда» [15]. Здесь мы найдем имена тех, с кем Хармс тесно общался и чьи идеи оказали значительное влияние на формирование поэтической и философской систем писателя. Знакомство Хармса с Александром Введенским, Яковом Друскиным, Леонидом Липавским и Николаем Олейниковым, состоявшееся в 1925 году, послужило началом их дружбы и творческого взаимовлияния. Об объединении чинарей² (мы только что перечислили их имена) говорят и пишут гораздо меньше, чем об Объединении реального искусства, хотя сама группа ОБЭРИУ, просуществовавшая всего около двух с половиной лет, была всего лишь заключительным звеном в серии трансформировавшихся один в другой творческих союзов: «Левый фланг» (заумников) — «Радикс» (театральный коллектив) — «Фланг левых» — «Левый фланг» (условно — «Союза поэтов») — «Академия левых классиков» и, наконец, ОБЭРИУ [30. С. 12].

Общение Хармса с художниками и в первую очередь с Малевичем (связывавшие их отношения можно определить даже как отношения ученика и учителя) — отдельная тема. Вот, например, как вспоминают о первой встрече с главой супрематизма Г. Кацман и И. Бахтерев: «Введенский взялся организовать связь с ИНХУКом. Тут же на пятисотрублевой николаевской ассигнации постановщик написал заявление Малевичу. (...) Заявление было завязано в «старушечий» узелок, позвонили Малевичу и тотчас же отправились к нему.»; «Войдя в здание ИНХУКа, мы (Введенский, Кацман, Хармс и я) разулись и дальше шли босыми, а войдя в кабинет Малевича, встали на колени. Малевич тут же поднялся с места и встал на колени перед нами. Так, коленопреклоненные, мы начали разговор» [15. С. 309].

Экземпляр теоретической работы Малевича «Бог не скинут», подаренный ее автором Хармсу 16 февраля 1927 года, имеет следующее посвящение: «Идите и останавливайте прогресс». В дальнейшем мы еще вернемся к значению этой фразы, а также к тем выводам, которые обобщают размышления Малевича и высказаны им в манифесте «Супрематическое зеркало»:

» (...)
4) Если религия познала бога, познала нуль.
5) Если наука познала природу, познала нуль.
6) Если искусство познало гармонию, ритм, красоту, познало нуль.
7) Если кто-либо познал абсолют, познал нуль» [15. С. 74].

Далее, приступая к непосредственному анализу текстов тетради в той последовательности, в какой расположил их автор, нам необходимо пояснить, что сам порядок трактатов, как мы полагаем, последовательно воспроизводит общее представление Хармса о реальности: реальности вещи, слова и человеческого существования.

Примечания

*. Сегодня, к счастью, этот текст опубликован полностью; он занимает свое место в приложении.

1. Здесь и далее мы будем называть эти тексты трактатами, т.к. лат. tractatus — обсуждение или рассмотрение, на наш взгляд, соответствует содержательной направленности данных работ.

2. Я.С. Друскин в «Материалах к поэтике Введенского» дает некоторые подходы к пониманию терминов чинарь и чинарное искусство [6, Т. 2. С. 164—174]. Ж.-Ф. Жаккар посвящает неформальному (эзотерическому) содружеству чинарей в своей монографии отдельную главу [15. С. 113—184].