Пятое значение

Все в той же тетради мы находим текст 1927 года «Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом»¹. Дата важна, поскольку она возвращает нас к месяцам, последовавшим за опытом работы в ГИНХУКе, а следовательно, и к периоду близости с Малевичем. Хармс отталкивается от идеи, что предмет обязательно имеет много значений, разрушение которых привело бы к уничтожению самого предмета: «Значение всякого предмета многообразно. Уничтожая все значения, кроме одного, мы тем самым делаем данный предмет невозможным. Уничтожая и это последнее значение, мы уничтожаем и само существование предмета»².

Каждый предмет обладает четырьмя значениями, которые писатель называет «рабочими значениями», а пятое характеризуется им как «сущее». Четыре первых («геометрическое», «утилитарное», «эмоциональное» и «эстетическое») так или иначе связаны с субъектом: «Первые четыре суть: 1) Начертательное значение (геометрическое), 2) целевое значение (утилитарное), 3) значение эмоционального воздействия на человека, 4) значение эстетического воздействия на человека»³.

Пятое интересующее нас значение «определяется самим фактом существования предмета»⁴. И Хармс говорит слова, являющиеся основополагающими для понимания его творчества в целом, а именно — это значение не зависимо от связи человека с предметом: «Оно вне связи предмета с человеком и служит самому предмету. Такое значение — есть свободная воля предмета»⁵.

Четыре первых значения приводят к тому, что «предмет укладывается в сознании человека, где и живет»⁶. Если же этот процесс не происходит, то есть если человек рассматривает реальность вне ее геометрического, утилитарного, эмоционального и эстетического значений, он прекращает быть наблюдателем и становится наблюдаемой реальностью:

«Человек же, наблюдающий совокупность предметов, лишенных всех четырех рабочих значений, перестает быть наблюдателем, превратясь в предмет, созданный им самим. Себе он приписывает пятое значение своего существования»⁷.

«Рабочие значения» в действительности связаны с проблемой отношений субъекта с объектом, то есть вводят понятия отношения, разумных построений, логической связи и пр. И потому они, по сути дела, являются принужденными. Только пятое, «сущее» значение обеспечивает объекту, так же как и человеку, не только его существование, но и свободу. И, таким образом, предмет, освобожденный от притяжения и «реящий» («Вот и дом полетел»), приобретает свою полную реальность: «Пятым, сущим значением предмет обладает только вне человека, т. е. теряя отца, дом, почву. Такой предмет "реет"»⁸.

Далее Хармс вводит это рассуждение и в область языка: «Бесконечное множество прилагательных и более сложных словесных определений шкафа, объединяются словом "ШКАФ"»⁹.

Из этой фразы следует, что Хармс интересуется именем существительным в силу того, что оно одно потенциально освобождено от грамматических связей и, следовательно, может стать независимым в той же степени, как и предмет, который оно обозначает¹⁰. Хармс отмечает, что в сознании человека объект имеет, кроме четырех «рабочих значений», значение слова «как такового»: «Предмет в сознании человека имеет четыре рабочих значения и значение как слово (шкаф). Слово шкаф и шкаф — конкретный предмет существуют в системе конкретного мира наравне с другими предметами, камнями и светилами. Слово — шкаф существует в системе понятий наравне со словами: человек, бесплодность, густота, переправа и т. д.»¹¹.

Итак, мы имеем, с одной стороны, конкретную систему мира, а с другой — систему понятий. В первой системе пятое значение является, по сути дела, «свободной волей предмета», а во второй — «свободной волей слова»¹². Здесь обнаруживаются поэтические импликации, содержащиеся в этом утверждении: свобода, возвращенная словам, должна позволить по-настоящему приблизиться к реальному миру. Действительно, если рассматривать мир вне связей, установленных человеком между разными частями, его составляющими, он становится суммой предметов, пребывающих на уровне их основного (пятого) значения. По аналогии и поэтический язык также освободится от случайностей, связанных с «рабочими значениями», которые подчинены непосредственно производству смысла или, скорее, смыслов (например, от синтаксиса); но в таком случае он станет непонятен человеческому разуму, то есть «нечеловеческим» или по-человечески лишенным смысла — «бессмысленным»: «Любой ряд предметов, нарушающий связь их рабочих значений, сохраняет связь значений сущих и по счету пятых. Такого рода ряд есть ряд не человеческий и есть мысль предметного мира. Рассматривая такой ряд, как целую величину и как вновь образовавшийся синтетический предмет, мы можем приписать ему новые значения, счетом три: 1) начертательное, 2) эстетическое, и 3) сущее»¹³.

Хармс делает следующий вывод:

«Переводя этот ряд в другую систему, мы получим словесный ряд, человечески БЕССМЫСЛЕННЫЙ»¹⁴.

Здесь заключена основная программа поэтики Хармса. Эта программа в какой-то мере найдет применение в его стихах этого периода. Отметим, что конкретность играет важную роль в этом процессе: слово, освобожденное от утилитарных функций, реализует свою независимость и, таким образом, само становится предметом. Именно таков порядок мыслей Введенского, писавшего в 1934 году:

Я вижу искаженный мир,
я слышу шепот заглушённых лир,
и тут, за кончик буквы взяв,
я поднимаю слово шкаф,
теперь я ставлю шкаф на место,
он вещества крутое тесто¹⁵.

Значит, речь идет не только о соблазнительной идее, высказанной случайно Хармсом, но о центральном понятии, пересекающем все его творчество и в какой-то мере поэтику обэриутов в целом. Это опредмечивание слова является к тому же краеугольным камнем декларации ОБЭРИУ, к которой мы вернемся в 4-й главе. Как прекрасно подметил Илья Левин в своей статье о Малевиче и обэриутах, эта поэтика бессмысленного¹⁶ заключается в том, чтобы «вытаскивать слово из сферы нормативного лексического употребления и вводить в непривычный контекст»¹⁷, что приведет, по выражению, использованному в декларации, к «столкновению смыслов»¹⁸. Американский исследователь, воспользовавшийся этим выражением для названия своей диссертации¹⁹, прекрасно показывает, что это «столкновение смыслов» — источник огромного увеличения семантических возможностей слова: «"Столкновение словесных смыслов" активизирует семантический потенциал слова через нарушение его ассоциативных и логических связей; слово выступает в качестве автономной единицы, которая включает в себя обычное значение, но не ограничивается им»²⁰.

Он обнаруживает сходство приемов, существующее между ОБЭРИУ и супрематизмом: оба пытались обнаружить самостоятельную художественную реальность и оба отвергали относительный и условный характер предмета. Устанавливая их отличия, автор статьи отмечает, что Малевич также отвергал реальность описанного предмета, тогда как обэриуты «основывали новую объективную реальность, освобожденную от ограничений обыденной логики»²¹.

Выводы Ильи Левина возвращают нас к вышеупомянутой статье «О субъективном и объективном в искусстве» (1922)²², в которой художник заявляет, что «<...> мир объективных существующих вещей есть система условных знаков, функций и отношений»²³. Заявляя, что для него «автомобиль не существует»²⁴, он объясняет это вызывающее утверждение тем, что автомобиль, в сущности, лишь скопище деталей. Следовательно, он существует только субъективно, в своей функции по отношению к лицу, которое его наблюдает, что приводит к четырем «рабочим значениям» Хармса. Малевич настаивает на фундаментальной для него мысли о том, что отсутствие объективной реальности объекта связано с теми трудностями, которые испытывает субъект при определении своих собственных границ, а тем более границ объекта: «Трудно и даже невозможно определить мое начало как субъекта, где я начинаюсь и кончаюсь, где те границы, которые определили бы меня. То же самое объект»²⁵.

Когда Хармс пытается «регистрировать мир» начиная с самого себя, он пробует делать то, что отказался сделать Малевич, но речь идет о тех же самых философских предпосылках. Об этом свидетельствует уже приведенное ранее рассуждение:

«И вот я впереди кончаюсь там, где кончается моя рука, а сзади кончаюсь тоже там, где кончается моя другая рука. Сверху я кончаюсь затылком, снизу пятками, сбоку плечами. Вот и я весь. А что вне меня, то уж не я»²⁶.

Увы, как мы видели, поэт напрасно держит руки крестом, он может убедиться лишь в невозможности определить начало или конец, если бы не хитрая уловка с нулем.

Для Малевича всякий объект находится в космической связи со всей вселенной, и установить границы невозможно, разве что только условные: «Береза для всех объективно существует, но ведь березы фактически нет, береза есть одно из явлений растительного мира, имеющего бесконечную связь своими элементами с целым миром растений, так что строго разделить явления растительного мира на обособленную единицу, свободную от всяких взаимодействий и связи элементов, не представляется возможным.

Отсюда установить объект как нечто граничное, для всех одинаковое, невозможно, за исключением чисто условных: отношений»²⁷.

Как мы убедились, тексты Малевича весьма сложны, и мы не можем быть столь же уверенными в своих рассуждениях, как Левин. Но вследствие краткого анализа некоторых его записей мы можем лишь отметить близость тезисов, изложенных этими двумя интересующими нас авторами, хотя сама их формулировка и могла бы навести на мысль о существующем между ними разрыве. И в самом деле, нет ли конвергенции между «новой объективной реальностью» обэриутов, справедливо отмеченной Левиным, и этим «интуитивным реализмом», проповедуемым главой супрематизма? Вопрос останется открытым.

Примечания

1. Хармс Д. Предметы и фигуры, открытые Даниилом Хармсом // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 371. Этот текст из 12 пунктов был написан 8 августа 1927 г. в Петербурге (sic!). Следовательно, был сочинен раньше всех остальных, а между тем он занимает в сборнике четвертое место по своей очередности, что подтверждает мысль о составлении сборника по очень четкой схеме. Он был опубликован: Soviet Union / Union Soviétique. 1978. № 5, pt. 2. P. 299—300. Вторая часть названия написана мелкими буквами под основным; два предложения не разделены запятой. Этот текст должен был быть прочитан на вечере ОБЭРИУ, который намечался в университете в ноябре 1928 г.; о программе вечера см.: Александров А. ОБЭРИУ: Предварительные заметки // Ceskoslovenskâ rusistika. 1968. № 5; Мейлах М. О «Елизавете Бам» Даниила Хармса. С. 92.

2. Хармс Д. Предметы и фигуры, открытые Даниилом Хармсом. Пункт. 1.

3. Там же. Пункт 2.

4. Там же. И Хармс уточняет:

Пятое значение шкафа — есть шкаф.
Пятое значение бега — есть бег.

      (Там же. Пункт 6)

5. Там же. Пункт 2.

6. фраза целиком такова: «Человек, вступая в общение с предметом, исследует его четыре рабочих значения. При помощи их предмет укладывается в сознании человека, где и живет» (там же. Пункт 3).

7. Там же.

8. Там же. Пункт 4.

9. Там же. Пункт 7. Примечательно, что это пятое значение представляет собой, по сути дела, бесконечную вселенную, соединенную в одно слово, что напоминает уже многократно цитировавшуюся фразу Малевича: «Каждая форма есть мир».

10. Можно к тому же установить этимологическую триаду: сущ/ее, сущ/ествование и сущ/ествительное.

11. Там же. Пункт 9.

12. Там же. Пункт 10. Хармс уточняет в скобках: «<...> свободная воля слова (или мысли, не выраженной словом, но мы будем говорить лишь о выраженных в слове понятиях)».

13. Там же. Пункт 11.

14. Там же. Пункт 12. Четыре «рабочих значения», как очевидно, неразделимы с человеком, в то время как пятое, хотя оно и недоступно его» пониманию, связано с предметом «как таковым». Последняя цитата показывает, что слово «бессмысленный» абсолютно адекватно определению поэтики Хармса, но не стоит, однако, сводить его к синониму «нелепый», как это часто делалось. Следует понимать термин «бессмыслица» в самом серьезном его значении, сосредоточивающим в себе одновременно и психологическое поведение, и философские опыты, и поэтическую практику. Это прекрасно выражено в следующих строках Введенского, взятых из поэмы (или драмы в стихах) «Кругом возможно Бог» (1931):

Горит бессмыслицы звезда,
она одна без дна.

(Введенский А. Кругом возможно Бог // Полн. собр. соч. Т. 1. С. 100—101). Философ Я. Друскин, друг обоих поэтов, осознавал важность этого понятия, так как озаглавил свой обширный труд о творчестве Введенского «Звезда бессмыслицы» (1973—1974) (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 15). В своих комментариях М. Мейлах приводит такие слова Я. Друскина: «Бессмысленное слово или бессмысленная последовательность слов не имеет смысла, но имеет значение, которое не может быть рационально определено» (Введенский А. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 285).

15. Введенский А. «Мне жалко что я не зверь...» // Полн. собр. соч. Т. 1. С. 130. И. Левин приводит ее в своей статье: The fifth meaning of the motor-car: Malevich and the Oberiuty // Soviet Union/Union Soviétique. 1978. No 5, pt. 2. P. 287—300.

16. Проблема «бессмысленного» породила много работ, среди которых мы с удовольствием отмечаем исследование Ж. Делёза, посвященное «Алисе в Стране чудес», в котором он говорит, что «здравый смысл играет основную роль в определении значения», но что «он не играет никакой роли в создании смысла». Напротив, как пишет еще Делёз, «не пренебрегая определением значения, бессмыслица создает смысл» (Deleuze G. La logique du sens. Paris: Minuit, 1969. P. 87, 94). Идеологический характер такого подхода не ускользнул от философа. Действительно, здравый смысл (то есть значения, или, на языке Хармса, смыслы, с которыми он борется) — это удел власти, порядка: «Итак, здравый смысл — это направление: он — единственный смысл, он выражает требования порядка, по которому следует выбирать направление и придерживаться его» (там же. С. 93).

17. «Поэтика нонсенса, развиваемая обэриутами, основывается на перемещении мира из сферы его нормативного лексического распределения и введении в чуждый условности контекст» (Levin I. The fifth meaning of the motor-car. P. 295).

18. Эта фраза — основная в поэтической программе группы: «В поэзии — столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики» (ОБЭРИУ // Афиши Дома печати. 1928. № 2. С. 11).

19. Levin I. The Collision of Meanings: the Poetic Language of Daniil Kharms and Aleksandr Vvedenskij. University of Texas, 1986.

20. Levin I. The fifth meaning of motor-car. P. 295.

21. Там же; курсив наш.

22. Малевич К. О субъективном и объективном в искусстве. С. 42.

23. Там же.

24. «Лично для меня автомобиль не существует, ибо что есть автомобиль?» (там же). Вот что Малевич говорит об автомобиле: «С моей точки зрения, автомобиль есть комплекс ряда технических элементов нашей практической жизни взаимоотношений. Или автомобиль есть такое построение силовых связей, которые вызвали целый ряд взаимных сцеплений, создали систему, выражающую определенную скорость движения в чистом беспредметном виде, впоследствии примененную к ряду практических массовых потребностей» (там же).

25. Там же.

26. Хармс Д. Сабля. Пункт 4.

27. Малевич К. О субъективном и объективном в искусстве. С. 43.