Глава I: Заумь

В главе 1 мы намереваемся определить, применимо ли к Хармсу понятие «заумный поэт», «заумник», как, впрочем, он сам себя называет, характеризуя свою поэтику двадцатых годов. Этот вопрос и в самом деле трудно решить, поскольку, с одной стороны, далеко не все тексты того времени опубликованы¹, а с другой стороны, поскольку «не всегда ясно, что подразумевалось под словом заумь у поэтов XX века», как справедливо замечает в своей статье об истоках поэтики ОБЭРИУ Сергей Сигов². Как бы то ни было, творчество Хармса находится на пересечении двух эпох, и мы сможем убедиться, читая эту работу, что оно никогда не остается замкнутым в своем развитии, хотя и представляется нам часто как продукт предыдущей эпохи.

9 октября 1925 года молодой поэт Даниил Хармс пишет заявление о вступлении в Ленинградское отделение Союза поэтов³. В соответствии с требованиями он присоединяет к заявлению несколько своих стихотворений, вместившихся в двух школьных тетрадях, на обложке одной из которых он пишет: «Даниил Ив. Хармс 1925 направление Взирь-За́ми»⁴. Через два года, в 1927-м, в декларации ОБЭРИУ⁵, которая предшествует знаменитому вечеру «Три левых часа» 24 января 1928 года, можно прочесть в параграфе, посвященном обэриутской поэзии: «Нет школы более враждебной нам, чем заумь»⁶. Что же произошло?

Ответ на этот вопрос прольет свет не только на основные аспекты творчества Хармса, но и на некоторые характерные черты авангарда конца 1920-х. И чтобы лучше схватить этот феномен, небесполезно припомнить, что такое заумь не с точки зрения исторической и не с целью дать ей определение⁷, но попытаться извлечь из нее те основные черты, которые формировали поэтический «background»^* нового поколения. Оно не изучало футуризм, но было им пропитано. В 1925 году еще у всех в памяти смерть Велимира Хлебникова⁸, Алексей Крученых продолжает издавать свои маленькие поэтико-теоретические брошюры, Александр Туфанов основывает группу «Орден заумников» и Игорь Терентьев привозит в Ленинград кавказский багаж группы 41°⁹. Следовало бы еще сказать и о критике, которая играла значительную роль в эпоху, когда разгорелась борьба разных направлений¹⁰.

Футуризм, возникший двенадцать-тринадцать лет назад, уже сформировал определенные поэтические рефлексы, которые безоговорочно принимаются вновь пришедшими в поэзию; именно в этот момент и входит в мир литературы молодой Даниил Ювачев, которому было тогда двадцать лет. Он переживает период сомнений по отношению к учебе в Электротехникуме,¹¹ который его обескураживает: дебютант в жизни, он еще и дебютант в поэзии, о чем свидетельствует тот факт, что именно с этого времени он начинает систематически использовать псевдоним¹². Вот почему нам кажется полезным попытаться не столько исследовать, сколько восстановить связи, которые в 1925 году мог иметь молодой поэт с авангардом, обремененным шумным прошлым и оказавшимся теперь в новой функции, и это тогда, когда правящая в России партия разрабатывает свою «политику в области художественной литературы»¹³.

Для этого необходимо обратиться к некоторым высказываниям Крученых, наиболее известным или близким по времени к 1925 году, поскольку он является родоначальником и популяризатором тех понятий, которые нашли отражение во всей поэзии нового времени, и особенно понятия «сдвиг». У Хлебникова нас будет интересовать его отношение к силе, присущей звукам и словам. Наконец, если нам и надлежит уделить пристальное внимание такому второстепенному поэту, как Туфанов, то лишь по той причине, что его творчество явилось связующим звеном между старыми и новыми заумниками, главой которых он одно время являлся, а также и потому, что Хармс начал писать в то время, когда оказался в кругу Туфанова.

Примечания

*. фон (англ.).

1. Тексты, представленные Хармсом в Союз поэтов в начале 1926 г., находятся в ИРЛИ РАН (ф. 491) и, по неясным причинам, еще не опубликованы. В начале 1990 г. нам представилась возможность ознакомиться с этим материалом, который мы публикуем совместно с А. Устиновым в статье «Заумник Даниил Хармс: Начало пути» (Wiener Slawistischer Almanach. Bd 27. 1991. P. 159—183). Поскольку мы получили доступ к этим произведениям слишком поздно, их невозможно было учесть при разработке данной главы, но они ни в коей мере не идут вразрез с тезисами, выдвинутыми в ней. В указанной выше статье, сопровождающей публикацию, мы возвращаемся ко всем фактам, связанным с историей принятия Хармса в Союз поэтов и его исключения.

2. Сигов С. Истоки поэтики ОБЭРИУ // Russian Literature. Vol. 20/1. 1986. P. 87. Л. Флейшман считает непродуктивным работать в этом направлении. По его мнению, все, даже самые тщательные, попытки отнести обэриутов к известным литературным течениям оказываются неплодотворными. Что касается традиции зауми, он пишет: «<...> как ни прозрачна — особенно на начальном этапе творчества — связь поэтов ОБЭРИУ с традициями "заумной" поэзии (А. Крученых, А. Туфанов, И. Терентьев), никакого облегчения историку этот факт не приносит <...>» (Флейшман Л. Об одном загадочном стихотворении Даниила Хармса // Stanford Slavic Studies. Vol. 1. 1987. P. 248). Исходя из того, что поэтическая практика Хармса и Введенского указывает скорее на отказ от этих традиций, автор предпочитает интертекстуальное чтение, применяемое им к стихотворению Хармса «I Разрушение», в котором он видит выражение дискуссий, будораживших прессу в 1929 г. и касавшихся сокращения недели от 7 до 6 дней. Анализируемая поэма опубликована: Хармс Д. Собр. произв. Т. 2. Bremen: K-Presse, 1978. P. 13—14.

3. Эта анкета, написанная в причудливой манере, опубликована в статье: Жаккар Ж.-Ф., Устинов А. Заумник Даниил Хармс: Начало пути. Ленинградское отделение Всероссийского Союза поэтов было организовано в 1920 г., первым его председателем был А. Блок (см.: Блок А. Собр. соч. Т. 6. М.; Л., 1962. С. 435—436, по поводу условий приема). Вечера были бурными, особенно по пятницам, когда встречались все «исты». Отзвуки этих вечеров можно найти у А. Шварца: «Заумники и акмеисты, имажинисты и символисты, футуристы и пролетарцы, эмоционалисты и множество еще всяких «истов», имена же их ты, Господи, веси, заменяют друг друга» (Шварц А. На лекциях и на собраниях // Ленинград. 1925. № 25. С. 16). Автор упоминает еще и о критиках, которых он делит на две группы: на тех, кто интересуется вопросом «Как сделано?», и тех, кто задается вопросом «Кому это нужно?», то есть на формалистов и социологов. Н. Тихонов вспоминает: «А там за ними, точно племена поэтических джунглей, ринулись, ошеломляя читателя, ничевоки, биокосмисты, появились даже коекаки и обереуты. Один из поэтов провозгласил себя Председателем Земного Шара, наследником Хлебникова» (Тихонов Н. Двойная радуга. М., 1964. С. 516; речь идет о поэте А. Туфанове).

4. Хармс представил для вступления в Союз поэтов две школьные тетради фиолетового цвета. На первой было написано: «Даниил Ив. Хармс 1925 направление Взирь За́уми», на другой названия не было. Надо пояснить еще выражение «Председател<sic> Взирь Зауми», которое Хармс употребляет в заявлении о приеме, что доказывает изначальное желание Хармса определить свое место в этом движении, тем более что это выражение возвращает к В. Хлебникову, а вслед за тем и к А. Туфанову, который подписывался «Председатель Земного Шара Зауми». Вероятно, этих девяти стихотворений, содержавшихся в двух тетрадях, было недостаточно для приема Хармса в Союз поэтов, так как в начале 1926 г. он представил для прочтения еще пять. И только после этого он был принят. Надо отметить, что поэт подписывается на этот раз: «Даниил Хармс. Школа Чинарей Взирь Зауми» (Жаккар Ж.-Ф., Устинов А. Заумник Даниил Хармс: Начало пути; Александров А. Материалы Д.И. Хармса в рукописном отделе Пушкинского дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1978 год. Л.: Наука, 1980. С. 70—72). Возникновение слова «чинарь» указывает на начало дружбы поэта с Введенским, а также с философами Я. Друскиным и Л. Липавским, к которым мы возвратимся в главе 3. Речь идет в особенности о первом признаке стремления Хармса к независимости от своего учителя А. Туфанова.

5. «ОБЭРИУ» // Афиши Дома печати. 1928. № 2. С. 11—13 (см. примеч. 1 к главе 4; мы подробно анализируем эту декларацию в главе 4 настоящей работы).

6. Там же. С. 11.

7. Заумь с некоторых пор интересует исследователей. Специальный номер журнала «Il verri» (1983. № 29/30) посвящен этой проблеме. В нем можно найти следующие статьи: Jensen K. La poetica del lettore (La poetika «zaum'» dei futuristi russi) (P. 7—14); Kurdiani M. Appunti sulla zaum' (P. 55—62); Kuzminsky K. Infantilismo e zaum' (P. 63—71); Lanne J.-C. Il linguaggio trasmentale in Chlebnikov, Krucenych (P. 76—94); Vallier D. L'altro versante della zaum' (P. 106—114). В следующем номере того же журнала (1983. № 31/32) М. Марцадури дает наиболее полную историческую картину зауми и ее связей с различными литературными и критическими течениями эпохи в статье «Il futurismo russo e le teorie del linguagio trasmentale» (P. 5—55). В этом номере, кроме всего прочего, опубликован перевод статьи Е. Поливанова «Общий фонетический принцип всякой поэтической техники» (1930) из журнала «Вопросы языкознания» (1963. № 1. С. 99—112). Самое углубленное изучение семантических функций зауми можно найти в работе: Mickiewicz D. Semantic functions in zaum' // Russian Literature. 1984. Vol. 15/4. P. 363—364. Анализ зауми с точки зрения ее связей с подобными ей явлениями в других культурах см. в работах: Nilsson N. Futurism, primitivism and the Russian avant-garde // Russian Literature. Vol. 8/5. 1980. P. 469—482; то же: The sound poem: Russian zaum' and German dada // Russian Literature. Vol. 10/4. 1981. P. 307—317 (итальянский перевод: II verri. 1983. № 29—30 под названием: «Zaum' russa e poesia sonora Dada»). Сравнительное изучение проявлений зауми у Платона, Андрея Белого, К. Бальмонта, В. Каменского, Д. Бурлюка, В. Хлебникова и А. Туфанова см.: Janecek G. Zaum' as the recollection of primeval oral mimesis // Weiner slawistischer Almanach. Bd. 16. 1985. P. 165—186. По поводу связей зауми с говорами сектантов см.: Ivask G. Russian modernist poets and the mystic sectarians // Gibian G., Tjalsma H. Russian Modernism. Culture and the Avant-garde 1900—1930. Ithaca-London: Cornell UP, 1976. P. 95—106; Jakobson R., Waugh L. The Sound-shape of Language. Bloomington; London: Harvester Press Ltd, 1979 (содержит, в частности, сообщение, сделанное в Москве в 1966 г.: «The role of phonic element in speech perception»). По связям языка с религиозным экстазом см. широко распространенную в свое время книгу Д. Коновалова «Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве» (Сергиев Посад, 1908), в особенности главу 3: «Период возбуждения функций речи». См. также: Никольская Т. Взгляды Тынянова на практику поэтического эксперимента // Вторые Тыняновские чтения. Рига: Зинатне, 1986. С. 71—77; Jaccard J.-Ph. Pour situer la langue transmentale (A. Krucenych) // Catalogue de l'exposition «Guerres». Genève: Cabinet des Estampes (Ed. R. Mason); в печати. Необходимо упомянуть еще и о коллоквиуме, посвященном зауми, организованном М. Марцадури и состоявшемся в Тренто и Венеции с 8 по 11 ноября 1989 г. Коллоквиум собрал самых выдающихся специалистов по этому вопросу; публикация выступлений, имевших место на этом коллоквиуме, была бы большим шагом вперед в деле изучения зауми. Статьи, изучающие заумь и написанные в десятых и двадцатых годах, перечислены в примеч. 10 к наст. главе. См. также библиографические справки о Крученых, Хлебникове, Туфанове, Зданевиче и Терентьеве в данной работе (примеч. 14, 87, 129 к главе 1; примеч. 83, 85 к главе 4).

8. Хлебников умер 28 июня 1922 г., в возрасте 37 лет.

9. О группе 41° (то есть о Крученых, Терентьеве и Илье Зданевиче, будущем Ильязде) и об авангарде на Кавказе см.: Margorotto L. Storia et teoria dell' avanguardia georgiana (1915—1924) // L'avanguardia a Tiflis: Quaderni del Seminario di Iranistica. Uralo-Altaistica e Caucasologia dell 'Université di Venezia. 1982. № 13. P. 45—98; Marzaduri M. Futurismo menscevico // Там же. P. 99—180; Janecek G. Il'ja Zdanevic's aslaablisc'e and 'the transcription of «zaum'» in drama // Там же. P. 33—44 (перепеч.: The Look of Russian Literature. Avant-garde, Visual Experiments. 1910—1930. Princeton: Princeton UP. 1984. P. 164—183); Никольская Т. Игорь Терентьев в Тифлисе // Там же. P. 181—188; Циглер Р. Поэтика А.Е. Крученых поры 41°. Уровень звука // Там же. P. 251—258; Zdanevic J. Le degré 41 sinapisé // Там же. P. 281—308. См. также: Прилипко П. Русская литература в Тбилиси в 1918—1920 годах // Уч. зап. Юго-Осетинского гос. пед. инст. (Цхинвали). 1968. № 12. С. 125—140; Nikol'skaja Т. Russian writers in Georgia in 1917—1921 // The Ardis Anthology of Russian Futurism. 1980: (E. & C. Proffer) P. 295—326; Никольская Т. И. Терентьев — поэт и теоретик «группы 41°» // Терентьев И. Собр. соч.: Quaderni del Dipartimento di Studi Eurasiatici, Université degli Studi di Venezia, 7). 1988. P. 22—36; Ziegler R. Группа 41° // Russian Literature. 1985. Vol. 17/1.

10. Формализм и футуризм развивались параллельно, и потому трудно говорить об одном из этих течений, игнорируя другое, тем более что именно формалисты положили начало критике зауми. Интересно отметить, что во второй половине двадцатых годов дискуссия вокруг заумного языка, возникшая в их последних декларациях, разгорелась с новой силой (см.: Крученых А. 15 лет русского футуризма. М.: ВСП, 1928). Можно объяснить это явление тем фактом, что в тот момент русская литература была невольно поставлена перед неким выбором. Следуя логике: «Нет больше буржуа, которых надо эпатировать, как в 1913, следовательно, эпатаж — признак классового врага», — заумь вновь подвергается обсуждению. Итак, можно выделить два периода в дискуссиях по поводу зауми. Первый восходит к началу 1920-х годов и ориентируется на лингвистические и поэтические аспекты зауми, в то время как второй развертывается примерно в 1925 г. и, отвечая идеологическим требованиям, направлен на философию языка. О первом периоде см.: Бодуэн де Куртене И.А. Слово и слово // Отклики. 1914. № 7; он же. К теории слова как такового и буквы как таковой // Отклики. 1914. № 8. С. 2. (переизд. обеих работ: Бодуэн де Куртене И.А. Избранные работы по языкознанию. Т. 2. М., 1963. С. 240—242 и 243—245); Чуковский К. Эгофутуристы и кубофутуристы // Шиповник. 1914. № 22 (переизд.: Лики и маски. Пг., 1914; Футуристы. Пг.: Полярная звезда, 1922; во французском переводе: Les futuristes. Lausanne: L'Age d'Homme, 1976); Шкловский В. Воскрешение слова. Пг., 1914 (переизд.: Шкловский В. Гамбургский счет. М., 1990). Большую роль в формировании теории поэзии сыграло издание первого из «Сборников по теории поэтического языка» (Пг., 1916), который содержит следующие статьи: Я кубинский Л. О звуках стихотворного языка; Кушнер Б. О звуковой стороне поэтической речи; Поливанов Е. По поводу звуковых жестов японского языка; и, конечно, статья В. Шкловского «О поэзии и заумном языке» (переизд.: Шкловский В. Гамбургский счет). Все эти статьи воспроизведены в сборнике «Поэтика» (Пг., 1919). Этот сборник получит огромный резонанс и будет служить настольной книгой на протяжении всех двадцатых годов, в особенности для Туфанова. По этому поводу см. также: Якобсон Р. Новейшая русская поэзия. Прага, 1921 (переизд.: Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987). Во втором периоде заумь будет рассматриваться как феномен, принадлежавший уже прошлому, о чем свидетельствуют следующие статьи: Винокур Г. Футуристы — строители языка // Леф. 1923. № 1. С. 204—213; он же. Речевая практика футуристов // Культура языка. М., 1925. С. 189—199; Арватов Б. Речетворчество: (По поводу заумной поэзии) // Леф. 1923. № 2. С. 79—91 (итал. перевод: La creazione verbale // II verri. 1983. № 31—32); Малахов С. Заумники // На литературном посту. 1926. № 7—8. С. 11—16. По вопросу языка в соотношении футуризм/коммунизм (новый язык/ новый мир) см.: Горлов Н. Футуризм и революция. М., 1924; он же. О футуризмах и футуризме // Леф. 1924. № 4. С. 6—15 (в оглавлении: «Футуризмы и футуризм»; речь идет об ответе Л. Троцкому). Следует указать также: Энгельгардт Б. Формальный метод в истории литературы. Л., 1927; Жирмунский В. Вокруг поэтики Опояза // Жирмунский В. Вопросы теории литературы. Л., 1928. С. 337—356; Поливанов Е. Общий фонетический принцип всякой поэтической техники // Вопросы языкознания. 1963. № 3. С. 99—112 (статья 1930 г., не изданная в свое время). По поводу глобального взгляда на эту дискуссию см. книгу в переводе и с комментариями: Conio G. Le formalisme et le futurisme russe devant le marxisme. Lausanne: l'Age d'Homme, 1975.

11. 9 июня 1925 г. он пишет в своем дневнике по поводу занятий в Электротехникуме: «Gott mach dass ich hier lernen weiter werde» (Хармс Д. Записные книжки // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 73). Хармс знал немецкий, так как изучал его в Peterschule.

12. Писатель пользовался многими псевдонимами, но только «Хармс» встречается на протяжении всей его литературной карьеры. В его записной книжке 1924 г. уже на первой странице латинскими буквами написано: «Daniel Charms», что еще раньше встречается в подписях к его рисункам. Эта орфография доказывает, что изначально это слово образовалось от английского «charms», тем более что в нескольких случаях встречается «Чармс». Но не стоит совсем игнорировать английское слово «charm», несущее в себе идею страдания, что подтверждает и художница Алиса Порет. Подруга поэта рассказывает в своих воспоминаниях, что однажды на концерте Хармс передал ей билет с надписью: «Д. И. Хармс меняет фамилию на Чармс»: «Мне он объяснил, что по-английски Хармс значит — несчастье, а Чармс — очарование и что от одной буквы зависит многое» (Порет А. Воспоминания о Данииле Хармсе // Панорама искусств. Вып. 3. М.: Советский художник, 1980. С. 345—359). Следовательно, почти систематическое употребление псевдонима «Хармс» само по себе уже имеет большое значение, что доказывает неправильность объяснения А. Александрова, который, следуя французскому слову «charme», переводит «скрытый смысл» этого имени: «Даниил Чародей» или «Даниил Колдун» (см.: Александров А. Чародей // Хармс Д. Полет в небеса. Л.: Советский писатель, 1988. С. 14). Вот псевдонимы, которые нам удалось обнаружить; мы также указываем и периоды, к которым они относятся. В своем большинстве они использовались два или три раза:

1924 и ранее: Daniel Charms (латинскими буквами).

1924—1925 (может быть, даже и раньше): Даниил Хармс.

1929 (около): Даниил Ххармс, двойное «х» позволяет поэту создать следующую фигуру: ⊃О⊂ и далее ⊃ʘ⊂, содержащую в себе одновременно круг и окно — оба символа очень важны для Хармса.

1930: Даниил Хормс — подпись к пьесе «Гвидон» (см.: Хармс Д. Собр. произв. Т. 2. С. 109).

1931: Даниэлъ Хаармсъ или Хаармс.

1931 (15 апреля): Хоермс — подпись к поэме «Здравствуй стол...» (см.: Хармс Д. Собр. произв. Т. 3. С. 94).

1933 (июль): Даниил Протопласт — в подписи к «Трактату о красивых женщинах», который мы приведем в главе 3, в части, посвященной Л. Липавскому.

1933: Д.И. Дукон-Хармс.

1934 (сентябрь — октябрь): Даниил Дандан.

1935: Даниил Шардам.

1936—1937: Чармс (в некоторых случаях). Это наиболее распространенный после «Хармс» псевдоним.

1938 (3 января): Гармониус. Можно заметить, что «Harmonius», написанное латинскими буквами, содержит: «Harm...s». Этот псевдоним помещается внизу текста, где обычно стоит подпись, но он возникает также и как название тетради, в которой собраны произведения этого времени. Следовательно, возможно, что это слово было выбрано для того, чтобы обозначить тему стихотворений, объединенных в этой тетради (см. примеч. 346 к главе 4).

Надо также упомянуть псевдонимы, использованные Хармсом в публикациях для детей; Писатель Колпаков, Карл Иванович Шустерлинг и А. Сушко.

13. О политике партии в области художественной литературы (Резолюция ЦК ВКП(б)) // Известия. 1925. 6 января.