3.3.5. Остальные персонажи

Нахимовская (Nakhimovsky 1982: 95) описывает, как образ старухи отражается в образе соседки героя, Марьи Васильевны¹. Конкретно их связывают вставные зубы: они важная деталь в образе старухи. Что касается Марьи Васильевны, дефект речи у нее, по всей вероятности, вызван именно вставными зубами. Нахимовская (там же) отмечает также странное понимание времени в ее рассказе о каком-то старике (418), напоминающее о старухе с бесстрелочными часами. Этим ее странности не кончаются: герой сообщает, что она, «держа в руках какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой» (418). Тут можно видеть аналогию с часами старухи: если часы, лишенные стрелок, представляются лишенными всякого смысла, то тереть тряпкой по другой тряпке так же бессмысленно — ею целесообразно тереть почти по чему угодно, но не по другой тряпке. Иначе говоря, оба явления бессмысленны с учетом того, каковы функции используемых предметов в нормальной повседневной жизни.

Нахимовская (Nakhimovsky 1982: 95) отмечает, что зеркальные отражения охватывают и менее значительных персонажей, например, гражданина, появляющегося под конец повести:

По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пикет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову. (428)

Положение рук связывает гражданина как со старухой (405), так и с Сакердоном Михайловичем (416) (см. цитаты в разделе 3.3.3). В другом месте положение головы у старухи такое же, как у задержанного гражданина:

Я поднимаюсь и прихрамывая подхожу к ней. Голова старухи опущена на грудь, руки висят по бокам кресла. (403)

Далее Нахимовская отмечает (там же), что немного позже герой ставит самого себя в положение задержанного гражданина:

— Что же получилось? — спрашиваю я сам себя. — Ну, кто теперь поверит, что я не убивал старухи? Меня сегодня же схватят, тут же или на вокзале, как того гражданина, который шел, опустив голову. (429)

Этот эпизод, располагающийся в самом конце повести, является единственным² случаем, где герой эксплицитно выражает, что он видит какую-то значимую связь между отдельными событиями. Будучи единственной, эта ассоциация становится еще более важной, поскольку в ней можно видеть примету просветления героя, по нашему толкованию заключающегося в осознании принципа, согласно которому высшая сила соединяет весь мир, включая и самого героя. Что же касается описанных положений рук и головы как таковых, то они, видимо, символизируют беспомощность индивидуума перед высшей силой — будь эта сила безликая тоталитарная система или всемогущий Бог. Именно перед Богом герой немного позже склоняет голову:

Я низко склоняю голову и негромко говорю:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь. (430)

Добровольность жеста выражает готовность героя признать превосходство высших сил над ним. То же самое касается Сакердона Михайловича, который — в противоположность задержанному гражданину — именно по доброй воле заложил руки за спину (416).

Кроме указанных пунктов можно найти и другие детали, связывающие героя с остальными персонажами. Например, во сне у героя нет рук (404), что похоже на ситуацию с задержанным гражданином или с Сакердоном Михайловичем, у которых руки заложены за спину. Далее, герой ложится в таком же положении, в каком немного позже лежит старуха:

— [---] Я вовсе не хочу стоять на коленях.

— И не надо, — говорит старуха, — теперь ты должен лечь на живот и уткнуться лицом в пол. (402)

Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом в пол. (421)

Придя в себя, герой прихрамывает (403). Он становится похож на инвалида с «механической ногой» (401, 417, 425). Для них общее и то, что — как замечает Нахимовская (Nakhimovsky 1982: 98—99, 179) — группа мальчишек, передразнивающих походку инвалида, состоит, вероятно, из тех же мешающих мальчишек, которых герой хотел убить столбняком (399). Двое из них позже рассматривают героя с чемоданом, усиливая его параноидальные страхи (427).

Кроме того, Нахимовская (Nakhimovsky 1982: 179) приравнивает издевающихся над инвалидом двух рабочих (425) к рабочему и деревенскому франту, которые сидят в поезде в одном вагоне с героем. Наряду с двумя рабочими, над инвалидом смеется какая-то старуха, так что аналогия между затруднительными положениями героя и инвалида очевидна.

В вагоне кроме меня еще двое. Один, как видно, рабочий, он устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой парень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая косоворотка, а из-под кепки торчит курчавый кок. Он курит папироску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы. (427)

С другой стороны, в образе деревенского франта отражен сам герой³. По некоторым деталям можно судить, что, несмотря на бедное денежное положение героя, он заботится о своем внешнем виде так же, как, по всей видимости, его случайный спутник:

Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жилетного кармана часы и вешаю их на гвоздик; (398)

Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю куртку, [...]. (407)

Их связывает и курение: они единственные курильщики в повести. Герой постоянно упоминает о том, как он закуривает свою трубку. Последний раз он упоминает о своем курении, когда собирается уехать с трупом старухи, чтобы бросить его в болото (425). Итак, важным кажется тот момент, когда герой сообщает, что франт курит папиросу, поскольку, несмотря на свое наблюдение, он сам не закуривает трубку и ничего не говорит о возможной жажде закурить — ведь каждый курильщик знает, как трудно не курить, когда рядом курят. Читателю, правда, известно, что герой плохо себя чувствует, и, возможно, из-за этого у него нет желания закурить. Но и в таком случае странно то, что он не обращает никакого внимания на то, что он сам не закуривает трубку. С другой стороны, это можно считать проявлением известной неспособности героя видеть и понимать значение подобных обстоятельств.

Данный факт приобретает более веское значение, если допустить, что именно франт крадет чемодан героя, когда тот сидит в туалете поезда, поскольку в таком случае можно предложить следующее толкование: вместе с тем, как деревенский франт занимает место героя как курильщика, судьба чемодана и трупа переходит из рук героя в руки франта, который таким образом берет крест героя на свои плечи.

Отражение играет роль и в следующем эпизоде:

Выпитая водка продолжала еще действовать, и казалось, что все складывается очень хорошо и просто.

На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил большую кружку хлебного кваса. [---]

На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня. Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на месте. (416—417)

Дело в том, что, сталкиваясь с пьяным, сам герой тоже пьян — он выпил с Сакердоном Михайловичем целую бутылку водки, — из чего можно заключить, что он так же виноват в столкновении, как и встречный пьяный. Поэтому можно допустить, что герой проецирует то чувство отвращения, которое он изначально питает к самому себе, на встречного пьяного. Когда он хочет убить пьяного, он на самом деле хочет уничтожить самого себя или, по крайней мере, освободить себя от тех свойств, которые для него невыносимы.

На первый взгляд кажется, что сосед, проживающий за стеной, остается вне той сети взаимных связей, которой охвачены остальные персонажи. Однако при более тщательном рассмотрении можно обнаружить несколько точек соприкосновения между ним и Сакердоном Михайловичем. Имя соседа — Матвей, а отчество — Филиппович. Оба они библейские, поскольку один из четырех евангелистов Матфей — Матфеем также называли одного из 12 учеников Христа, среди которых был и Филипп⁴ (Мат. 10, 2—4). Таким образом, в его имени заключаются намеки на святость так же, как в имени Сакердона Михайловича. Далее, шум примуса Матвея Филипповича слышен у героя в комнате:

За стеной слышно движение: это встает мой сосед, паровозный машинист. [---] Боже мой! Он собирается пить чай! Я слышу, как за стенкой шумит примус. [---]

[---] Проходит восемь минут, но чай у соседа еще не готов и примус шумит. (403—104)

Примус устанавливает связь между соседом и Сакердоном Михайловичем, у которого случился инцидент с керосинкой (411), оказавшийся ключевым событием из-за своего метафорического значения. Примус легко ассоциируется и с электрической печкой героя, которая играет важную роль как первое звено в цепи роковых событий, что будет показано ниже. Как Сакердон Михайлович, так и Матвей Филиппович являются герою во сне:

Мне снится, что сосед [Матвей Филиппович — Ю.Х.] ушел и я, вместе с ним, выхожу на лестницу и захлопываю за собой дверь с французским замком. [---]

— Вот, — говорю я Сакердону Михайловичу, который сидит почему-то тут же на складном стуле. (404)

Между ними также устанавливается связь через сравнение, в котором Сакердон Михайлович говорит герою о неприличной просьбе получить деньги в долг (414—415), поскольку именно у Матвея Филипповича герой потом просит в долг тридцать рублей (425).

Деньги нужны герою для билета на поезд, что связывает судьбы героя и его соседа, поскольку по профессии сосед паровозный машинист. Кроме того, перед тем, как герой отправляется к поезду, сосед рассказывает Марье Васильевне о чем-то необыкновенном, случившемся с ним на работе. Таким образом, он словно намекает на то, что поездка героя будет весьма необыкновенной.

Говорил машинист, по-видимому, он рассказывал что-то случившееся с ним на работе.

[-]

Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говорила машинисту:

— Ждо́рово! Вот это ждо́рово! Я бы тоже швиштела! (422)

Итак, оказывается, что все персонажи так или иначе связаны друг с другом. Остается лишь девка в домовой конторе:

На столе сидела низкорослая, грязная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зеркальце, мазала себе помадой губы.

— А где же управдом? — спросил я.

Девка молчала, продолжая мазать губы.

— Где управдом? — повторил я резким голосом.

— Завтра будет, не сегодня, — отвечала грязная, курносая, кривая и белобрысая девка. (417)

Девка кажется ни с кем не связанной фигурой. Однако благодаря своему зеркальцу, она становится ключевым образом повести, поскольку ее зеркало символизирует всю сеть взаимных связей персонажей, которые представлены именно в виде зеркальных отражений. Важность роли зеркала подчеркивается тем, что, говоря о девке второй раз, герой повторяет все атрибуты, кроме одного — «низкорослая» — т.е. того свойства, которое не видно в отражении ручного зеркала.

Примечания

1. Нахимовская пишет (Nakhimovsky 1982: 91, 95), что Марья Васильевна напоминает старуху, поскольку они обе старые. Однако в Старухе нет никакого эксплицитного указания на возраст Марьи Васильевны. Наверное, Нахимовская считает знаком ее зрелого возраста то, что у нее вставные зубы. Однако у сравнительно молодых людей зубы тоже могут быть испорчены.

2. Прямо перед процитированным отрывком герою вспоминается случившийся у Сакердона Михайловича инцидент, который можно считать выражением того, что за всяким кажущимся безумием можно найти разум. Однако, как было замечено ранее, герой, указывающий словом «почему-то» на возникновение данного воспоминания, еще не осознает метафорическое значение этого инцидента.

3. Мюллер отмечает (Müller 1978: 74), что слово «торчать» соединяет деревенского франта, у которого торчит курчавый кок, не только с героем, у которого во сне «вместо руки торчит [...] ножик [...] вилка» (404), но и со старухой: «зубы торчат у нее изо рта» (403); «из-под задравшейся юбки торчали костлявые ноги» (405). К этому можно добавить и Сакердона Михайловича, у которого «из-под задравшегося халата торчали голые костлявые ноги» (416).

4. «Филиппус» означает «тот который любит лошадей», что связывает Матвея Филипповича со старухой, которую герой сравнивал с лошадью (403).