4.3. Время и временные формы

Хармс пишет в философском трактате «О существовании, о времени, о пространстве», что настоящее время представляет собой препятствие между этим и тем, то есть прошлым и будущим. Хотелось бы, однако, возразить Хармсу, что настоящему лучше соответствует это, а прошлому и будущему — то. Тогда препятствием был бы переход от настоящего момента к будущему или — если рассматривать ситуацию с другой точки зрения — между любыми соседними пунктами временной оси, например, от прошлого к настоящему. В тексте «О кресте» Хармс применяет ту же модель времени к истории вселенной, поскольку в его трактовке рай до существования мира — это, мир — препятствие, а рай после существования мира — то. Таким образом, он сохраняет последовательность при применении своей модели, если считать, что мир соответствует настоящему.

Старуха примечательна тем, что она, кажется, принадлежит ко всем временным измерениям. К прошлому она относится благодаря тому, что несет в себе литературную традицию, о чем речь пойдет в следующей главе. К настоящему времени она принадлежит в силу того, что присутствует в повести, развертывающейся главным образом в настоящем времени. О ее принадлежности к настоящему времени свидетельствует и ее способность сообщить текущий момент времени, взглянув в свои бесстрелочные часы. Как таковые эти часы указывают на вневременность, но можно предположить, что отсутствие стрелок указывает на отсутствие настоящего и присутствие остальных временных категорий, прошлого и будущего. К будущему отсылает также то, что смерть старухи кажется неокончательной: даже после смерти ее судьба остается незавершенной, и возможно, что она продолжает свое странствие и в будущем.

Что касается самой старости, по отношению к времени ее можно истолковать двояко: с одной стороны, жизнь старухи уже почти прожита и она относится главным образом к прошлому, но, с другой старость — это то состояние, которое ждет, как правило, каждого рожденного человека в его будущем. Соответственно, детей, которые тоже играют определенную роль в Старухе, можно истолковать как раннюю стадию жизненного опыта, которую переживает любой человек. Для них самих, в свою очередь, вся жизнь еще впереди: она относится к будущему.

Помимо детства и старости, временных границ человеческой жизни, в Старухе встречаются и еще более яркие случаи. Имеются в виду нерожденные и умершие люди: «собственные мысли» героя рассказывают о том, как испугавшая мать производит преждевременный выкидыш, который съедает покойник, убежавший из мертвецкой. Наиболее важный пример покойника сама старуха. Примечательно, что в фантазии героя мешающим ему мальчикам угрожает именно смерть (399), то есть переход от близкого этапа к состоянию до существования, от детства к состоянию после существования.

Согласно Сажину (Сборище 1998/II: 684), отрицательное отношение Хармса к детям¹ и старикам, которое выражается Старухе, происходит от того, что и те и другие напоминают о конечности человеческой жизни, между тем как Хармс стремился к сверхвременной бесконечности. На фоне этого старуха, ведущая жизнь после своей смерти, не должна быть только отвратительным, нежеланным явлением. Эта идея соответствует изложенным в настоящей работе истолкованиям, в которых старуха считается божественной, христоподобной фигурой.

Обратимся к употреблению временных форм в Старухе, на страницах которой происходит постоянное чередование настоящего и прошедшего времен. В этом чередовании трудно обнаружить некую содержательную последовательность, которая помогла бы указать на тесную связь между одной из форм времени и соответствующими ей персонажами или определенным типом событий. Однако позволим себе не согласиться с Айзлвудом (Aizlewood 1990: 200) в том, что единственная мотивация чередования времен — метафорическое отображение переходов из одного плана действительности к другому или указание на разные понятия времени как явления². Дело в том, что в чередовании времен скрывается некая связь с динамикой повествования Старухи. Данная связь рассматривается далее.

В общем плане можно констатировать, что в первой половине повести преобладающей формой является настоящее время, тогда как во второй половине — прошедшее время. Однако на двух последних страницах — с момента, предшествующего поездке героя, — ни разу не используется прошедшее время. Оно также почти не встречается на протяжении примерно пяти страниц в начале повести. Употребление настоящего времени понятно, если автор стремится создать иллюзию того, что ход событий развивается здесь и сейчас. Употребление прошедшего времени, в свою очередь, можно объяснить с точки зрения динамики повествования: в силу использования настоящего времени в начале повести читатель вовлекается в ход событий, которые будут казаться реальновременными и в дальнейшем, уже независимо от употребляемой формы времени. Когда же во второй половине повести прошедшее время становится преобладающим, это служит контрастом вновь появляющемуся настоящему времени, в результате чего кажется, что ход событий набирает скорость, устремляясь к кульминационному пункту. Ощущение направленности движения событий вперед усиливается употреблением будущего времени в конце повести:

О, с каким удовольствием спущу я эту старуху в болото! (428)

Меня сегодня же схватят, тут же или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опустив голову. (429)

Ощущению движения способствует и то, что сценой событий, приводящих к кульминации, является поезд. Когда поезд стоит³, герой — из-за своей нужды — хочет, чтобы он быстрее поехал дальше, что усиливает чувство наступающей развязки:

— Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался!

Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. (428)

Непредсказуемое чередование временных форм заставляет читателя уделить более пристальное внимание функции настоящего⁴ времени в фиктивном контексте, чем в случае использования только настоящего времени. Если допустить, что описываемые события происходят или произошли в реальности и что употребление настоящего времени означает, что они происходят одновременно с процессом их пересказывания, то из этого следует два одинаково невозможных обстоятельства: если описываемые события происходят одновременно с тем, как читатель читает о них, это означает, что читатель должен видеть все своими глазами, поскольку герой-рассказчик не успел бы передать все в письменной форме. А это означает, что перед читателем не может быть того текста, который там в действительности есть, что противоречиво и, следовательно, невозможно.

Если же данные события произошли до того, как читатель узнает о них, настоящее время указывает на то, что рассказчик описывает их по ходу того, как они развиваются. Но это также невозможно, потому что никто не может записывать свой сон, находясь в состоянии сна, как, кажется, делает герой Старухи. Невозможно, конечно, и то, чтобы кто-нибудь — в соответствии с первым типом невозможности — смог видеть сон героя, даже если бы этот читатель-свидетель стоял рядом с героем. Поскольку герой является одновременно действующим лицом и рассказчиком, невозможно представить себе, чтобы он описывал такие свои действия, при которых у него заняты обе руки или пишущая рука. В этом отношении интересно следующее наблюдение героя над самим собой:

Я хватаю перо и пишу:

«Чудотворец был высокого роста». (401)

Данный случай представляет собой исключение, поскольку в нем сливаются друг с другом роль героя как регистратора событий и его роль как агента этих событий — если исключить возможность, что герой правой рукой пишет о том, как он левой рукой пишет о чудотворце. К этому можно добавить, что данное предложение является правдоподобным описанием того, что Хармс⁵ делал тогда, когда данное предложение впервые появлялось на бумаге. Разумеется, в контексте Старухи данное предложение не указывает на деятельность Хармса. Речь идет о явлении, подобном омонимии — в данном случае выражение, вырванное из первоначального контекста, приобретает в другом контексте совсем другое значение. Однако можно утверждать, что Хармс сознательно играл подобной идеей, поскольку он заканчивает повесть констатацией фиктивности текста: «На этом я временно заканчиваю свою рукопись [...]». Данное предложение одновременно входит в состав текста Старухи на метауровне и является достоверным описанием того, что сам Хармс делал в момент первого появления данного предложения на бумаге⁶. Итак, последнее предложение повести является ее строго говоря единственным истинным предложением, поскольку использованное в нем настоящее время действительно указывает на момент настоящего времени, ушедший в прошлое. Оно непосредственно напоминает о вопросах, связанных с употреблением настоящего времени в фикции, и, в конечном итоге, о проблематике отношения между фикцией и реальностью.

Предположим также, что, несмотря на все, рассказанные героем вещи правдоподобны и он употребляет историческое настоящее. Тогда возникает следующий вопрос: когда герой просыпается, удивляясь тому, в какой момент его сон начался (404), почему он не проверяет это по написанному им тексту, если он начал писать уже до своего сна? Если же он начал писать только после своего сна, и, возможно, после всех рассказанных в Старухе событий, память о забытых до сна событиях вернулась к нему позднее. Другая возможность состоит в том, что он не помнит, а сочиняет все произошедшее, скрывая этот факт, или, по крайней мере, ненадежность своей памяти, с самого начала. После того, как он находит труп старухи, память, кажется, действительно возвращается к нему, поскольку он вспоминает о таком эпизоде, который произошел до сна, точнее, о том, как он накануне хотел писать о чудотворце (425). На фоне рассмотренной проблемы о достоверности памяти героя показательно появление мотива сочинительства, которое можно в этой связи противопоставить факту. Итак, читатель имеет основания усомниться в правдивости воспоминаний героя и всем его рассказе. Также можно прийти к выводу, что созданная текстом иллюзия событий, происходящих «здесь и сейчас», опровергается вышеуказанным образом самим текстом.

Проблема настоящего скрывается на уровне игры слов в тот момент, когда герой приходит в себя после падения в обморок. Рассматривая свое положение, он отмечает следующее:

Я оглядываюсь и вижу себя в своей комнате, стоящего на коленях посередине пола. (402)

Итак, герой вроде бы идентифицируется с настоящим — ведь он буквально «стоящий на». Состояние героя характеризуется потерей памяти, что еще более подчеркивает преобладание настоящего в данный момент так же, как сопоставление процитированного предложения со следующим за ним предложением:

Сознание и память медленно возвращаются ко мне. (402)

Однако переживаемый героем настоящий момент можно истолковать как фиктивный, если учесть, что герой стоит на квадрате пола, покрытого «правильно начерченными квадратами» и что квадраты связаны именно с письменной бумагой и с фикцией, как было показано ранее. До того, как герой стоял на коленях, он «лежал ничком». Употребление прошедшего времени в процитированном выражении соответствует положению лежащего: если смотреть сверху, на квадрате пола тело образует линию, противостоящую точке настоящего момента, который образуется вертикальным положением тела.

В своем трактате «О существовании, о времени, о пространстве» Хармс обосновывает иллюзорность настоящего тем, что оно оказывается точкой, не имеющей длительности (Сборище 1998/II: 397). Повторим еще раз, что если жизнь героя в рассмотренный настоящий момент происходит на полу фикции, она оказывается иллюзорной и в том смысле, что сверху его стоящее положение кажется несуществующей точкой — точка зрения должна находиться именно наверху, если клетчатый пол приравнивается к листу бумаги в клетку. Настоящий момент, не имеющий длительности, является на самом деле абстракцией, препятствием между прошлым и будущим (там же: 398). Строго говоря, время как таковое не существует вообще, поскольку, как пишет Хармс (там же: 397), прошлое не существует потому, что его больше нет, а будущее потому, что его еще нет. Можно утверждать, что бесстрелочные часы старухи отражают, в частности, именно данную идею о несуществовании времени. Однако вместе эти несуществующие элементы прошлого, настоящего и будущего образуют — в сочетании с пространством — нечто, называемое временем. То, что старуха умеет читать точное время по своим бесстрелочным часам, можно, в свою очередь, считать следствием философского размышления Хармса.

Соотношения разных времен встречаются в сжатом виде в рассказе о чудотворце. Когда герой планирует написать этот рассказ, он употребляет будущее время: «это будет рассказ о чудотворце» (400). Предложение продолжается в настоящем — «который живет в наше время и не творит чудес», — которое употребляется на протяжении всего мысленно изложенного рассказа. Итак, слова «в наше время» можно считать намеком на употребленное настоящее время. Первый глагол рассказа — «жить» — имеет экзистенциально фундаментальное значение, особенно вместе с употреблением настоящего времени и с выражением «в наше время», подчеркивающем данное значение. Сразу за ним следует глагол «творить», имеющий — если это только возможно — еще более основополагающее значение. Однако этому глаголу предшествует отрицание, которое в данном контексте истолковывается как выражение иллюзорности настоящего времени.

На прошлое, на конец, указывает то единственное предложение, которое герою удается написать: «Чудотворец был высокого роста». Обратим внимание на экзистенциальное значение глагола в данном предложении. Таким образом, из существенных глаголов, связанных с рассказом о чудотворце, получается серия «будет», «живет», «был», отражающая течение времени: сначала все относится к будущему, потом происходит в настоящем, превращаясь тем самим в прошлое.

Качество «высокого роста» совместимо с употреблением прошедшего времени, если считать, что оно выражает идею продолжительной линейности прошлого в противоположность точечному настоящему. Естественно, слово «высокий» указывает и на то, что чудотворец достиг высокого духовного уровня. Его высота — в смысле длина — иронически также противопоставляется краткости написанного героем текста. С другой стороны, краткость текста можно сопоставлять со смирением, необходимым для достижения духовного совершенства. А жестом покорности является низкий поклон или опущенная голова. Поэтому, возможно, не случайно герой опускается на колени перед старухой — сначала по ее команде (402), а в конце повести в знак покорности перед чудом, представленным старухой. Ведь герой как не пишущий писатель становится чудотворцем, не творящим чудес.

Каковы же причины того, что герой способен написать только одно предложение⁷? Внешней причиной прерывания работы героя служит его голод и визит старухи. Однако можно утверждать, что повествование прерывается и по своей внутренней логике. Дело в том, что если чудотворец «живет в наше время», то о нем естественно было бы писать в настоящем времени, которое герой употребляет в своем мысленном изложении рассказа. Но когда он начинает писать в прошлом времени, он не может продолжать, поскольку в данной форме он не может передать актуальность жизни и существования чудотворца.

Причина того, что герою не удается написать рассказ, может состоять и в том, что это должен быть именно рассказ⁸. Ведь это уже раз сказанный рассказ, поскольку он успел рассказать его мысленно. Таким образом, он не может второй раз рассказать его письменно. Разумеется, последнее истолкование основывается на игре слов.

В предыдущем разделе было отмечено, что повествование от первого лица в некоторых пунктах намекает на скрыто присутствующего всезнающего рассказчика. Как было показано выше, этот эффект усиливается употреблением настоящего времени, проблематизирующем понимание статуса я-рассказчика. Итак, обратимся к вопросу о всезнающем рассказчике.

Примечания

1. Сажин (ПСС 2: 444) считает важными источниками мотива «дегоненавистничества» у Хармса некоторые тексты античных авторов, в которых отношение к детям, особенно каким-то образом нежизнеспособным, кажется удивительно жестоким с современной точки зрения.

2. В трактовке Кэррика (Carrick 1995: 715) настоящее время выражает стремление героя к владению ситуацией — в частности, контролем над написанием своей истории, — тогда как употребление прошедшего времени связано с тем фактом, что он попал в историю, над которой он не имеет контроля, поскольку она уже была написана до него. Данная трактовка будет обсуждаться в следующей главе.

3. Тут можно видеть следующую аналогию: стоящий поезд относится к движущемуся, как прошедшее время к настоящему.

4. Здесь настоящее понимается буквально, не как историческое настоящее.

5. Хармс писал именно рукой, не на машинке.

6. Данное предложение по своему типу близко к т.н. перформативам, описанным в теории речевого акта Остина, которые могут быть выражены только формой настоящего времени и первого лица. Перформативам свойственно и то, что они равноценны неязыковому действию. В то же время они в другом плане передают словесное описание того действия, которое заключается в их произнесении. Например, следующее высказывание является перформативом, поскольку его произнесение составляет акт обещания, которого без него не было бы: «Я обещаю прийти завтра». Зато следующее высказывание не является перформативом, поскольку оно не имеет внутренней связи с тем действием, которое оно описывает: «Я обедаю» — т.е. факт еды как действия не зависит от того, произносят данное высказывание или нет. См. von Wright 1975: 247—249.

7. О предлагаемом Кэрриком (Carrick 1995: 720—721) объяснении см. сноску 53.

8. На следующий день герой называет этот рассказ «повестью» (425).