4.6. Языковая играСамый наглядный пример того, как Хармс занимался языковыми играми — его выдуманная фамилия «Хармс», которую он варьировал, создавая таким образом новые, иногда противоположные друг другу значения1. Ямпольский (1998: 62—63) показывает, как Хармс в некоторых своих текстах играет на уровне отдельных букв — в данном случае буквами «р» и «м», входящими и в его фамилию, — передавая таким образом важные семантические изменения. Еще один пример: в названии стихотворения «Ohne мельница» Хармс смешивает немецкий и русский языки таким образом, что слово ohne можно читать, наряду с его первичным немецким значением «без», также как «он и», то есть по-русски. Кроме того, слово «мельница» понимается не только в значении определенного предмета, но и как неологизм, означающий «женский мельник». (См. Perlina 1991: 183—186.) Что касается Старухи, то ее лаконичный язык тоже содержит элементы языковой игры, принимающей порой форму загадки. В некоторых случаях очевидно, что речь идет именно об игре, тогда как остальные случаи требуют отдельного толкования. Два первых слова Старухи — заглавие «Старуха» и жанровое определение «Повесть». Ниже следует эпиграф: «...И между ними происходит следующий разговор» (398). Естественно, местоимение «ними» указывает на людей, точнее на героя и милую даму, которые знакомятся в очереди магазина: между ними происходит разговор, которому предшествует предложение эпиграфа с тем различием, что слово «ними» заменяется словом «нами». Однако в русском языке слово «ними» может указывать и на неодушевленные вещи. Поэтому можно утверждать, что эпиграф, который следует за словами «старуха» и «повесть», скрыто указывает именно на эти слова. Иначе говоря, в Старухе «разговаривают» слова «старуха» и «повесть», а также представленные ими персонажи и вещи. Если речь идет о «разговоре» между Старухой и «Повестью», можно вернуться к важной для нее зеркальной тематике, о которой шла речь в связи с символикой повести: поскольку Старуха и «Повесть» указывают на одно и тоже — на один и тот же текст, хотя с разных точек зрения, — «разговор» между ними уподобляется изучению своего зеркального отражения или рефлексией над самим собой. Именно о подобной, но более конкретной рефлексии героя над самим собой речь идет в Старухе. Когда герой сочиняет рассказ о чудотворце, он первый раз указывает на него именно словом «рассказ». Выше было предложено толкование, согласно которому «рассказ» на самом деле означает «раз сказанный». Данное прочтение слова подтверждает и то, что герой, указывая на этот рассказ, употребляет слово «рассказ» только один раз (400) — второй раз он указывает на него словом «повесть» (425). Употребление слова «повесть» может обосновываться и тем, что оно создает связь с жанровым определением самой Старухи, и, таким образом, напоминает об иерархических соотношениях внутри фиктивного текста, иными словами, об их «разговоре»2. В конечном счете подобный разговор приводит к разрушению всяких иерархий и противостояний внутри текста3, как было отмечено ранее: невозможно предполагать существование однозначных структурных иерархий текста, когда, например, герой вставного рассказа о чудотворце является одновременно в некотором смысле создателем всего текстуального строения — имеется в виду сам Хармс4. К подобному выводу о проблематичности текстуальной структуры Старухи приводит и рассмотрение трудно идентифицируемого «я» заключительной фразы повести. Когда начальные буквы слов «Старуха» и «Повесть» ставятся рядом друг с другом, получается буквенное сочетание «сп», которое можно толковать по-разному. Хармс имел привычку датировать свои тексты и указывать местом их написания Санкт-Петербург, но не Ленинград5. Таким образом, естественно видеть в этих начальных буквах намек на Санкт-Петербург — датировка, в свою очередь, находится в конце Старухи: «Конец мая и первая половина июня 1939». Данная трактовка подтверждается тем, что слово «повесть» ассоциируется именно с литературной традицией «петербургских повестей». Буквы «сп» могут указывать и на словосочетание «Священное Писание». Можно утверждать, что данная связь не случайна, учитывая, что в образе старухи присутствует элемент святости, который обнаруживаем и в названии Санкт-Петербург. Слово «повесть» как жанровое определение литературного произведения ассоциируется, в свою очередь, со словом «писание». Наконец, что самое важное, Старуха изобилует намеками на Священное Писание, как будет показано в следующей главе. Данную трактовку подтверждает и эпиграф повести, взятый из романа Гамсуна Мистерии — ведь Священное Писание затрагивает самые глубокие мистерии жизни и смерти. Выше было сказано, что заглавие «Старуха» и жанровое определение «Повесть» вместе с эпиграфом связаны с важной для повести тематикой зеркальности. Поэтому мы можем рассмотреть и зеркальное отражение букв «сп», то есть сочетание букв «пс». Поскольку «пс» или p.s. означает «постскриптум» — «после написанного» — заглавие текста указывает на его конец, что вполне совместимо с ранее изложенным утверждением о кругообразной структуре Старухи. Хотя постскриптум относится прежде всего к жанру писем, финальное предложение Старухи — «на этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась» — можно считать своеобразным постскриптумом, тем более что оно явно отделено от остального текста и в нем говорится именно о писании. Кроме того, заимствование такой конвенции, как постскриптума, из области писем в художественную прозу было бы вполне в духе Хармса, который часто смешивал разные литературные виды и жанры в одном произведении, а иногда использовал именно эпистолярные элементы в своих художественных текстах (см., например, тексты «Пять неоконченных повествований» и «Связь»-Полет 1991: 498—502). Если в эпиграфе косвенно указывается на «разговор» между словами «старуха» и «повесть», то этот разговор легко ведет к слову и понятию «совесть», которое получается, если заменить первую букву слова «повесть» первой буквой слова «старуха». Совесть, в свою очередь, центральное понятие с точки зрения тематики Старухи: из-за мистической смерти старухи герой должен рассматривать вопрос о своей возможной виновности в произошедшем, то есть вопрос о чистоте своей совести6. Можно даже утверждать, что старуха на самом деле играет роль совести героя, пытающей привлечь к себе его внимание — конкретным примером этого служит эпизод, когда старуха кричит что-то вслед герою после их первой встречи и он не обращает на это внимания (398). В предыдущей главе говорилось о том, что образы героя и старухи переплетены друг с другом. Также было изложена трактовка, согласно которой старуха является отражением темной стороны души героя. Данную трактовку можно теперь перефразировать, сказав, что старуха — нечистая совесть героя. То, что совесть героя не может быть чистой, становится ясно уже в начале повести, когда он мечтает о смертной казни мальчишек, которые мешают ему сосредоточиться (399). Этимологически слово «совесть» является калькой латинского слова conscientia. Корень scientia соответствует русскому корню «весть», а приставка con- — приставке «со-», имеющей значение общности или соединения. Что касается слова «повесть», то его отличает от слова «совесть» приставка «по-». Учитывая, что данная приставка имеет, в частности, значение незначительной меры действия7, можно утверждать, что это значение соответствует ограниченности знания героя относительно того, что происходит вокруг или внутри него. Этому ограниченному знанию узкой индивидуальности — этой «вести» — противопоставляется глубокое и общностное знание совести, представляемое старухой и достигаемое героем в конце повести. Идея общности выражается на уровне литературности Старухи в том, что она тесно связана с традицией русской литературы, как будет показано в следующей главе. Более очевидным образом, чем в описанных выше случаях, Хармс играет с полисемантичностью слова «покойный» и производных от него слов:
Можно утверждать, что Хармс ссылается на Мертвые души Гоголя, в которых жители города размышляют о том, каковы души, купленные Чичиковым, не зная, что они на самом деле мертвые, то есть покойные:
Слово «покойник» встречается в Старухе 20 раз — последний раз, когда «собственные мысли» насмешливо побуждают героя войти в комнату, где лежит «неподвижный покойник» (420). Вскоре после этого появляется впервые слово «спокойный»:
Ясно, что слово «спокойно» тут имеет и коннотацию смерти: она лежит спокойно, как только покойник может. После этого слово «спокойно(е)» встречается еще пять раз:
В этих цитатах слово «спокойно(е)» явно ассоциируется со словом «покойный» в значении «мертвый», особенно тогда, когда речь идет о старухе или чемодане с трупом. Благодаря сильной ассоциации слова «спокойно(е)» со словом «покойный», данное значение активизируется и в остальных случаях появления слова. Таким образом, тень смерти ложится на все, и когда герой делает «спокойное лицо» (последняя цитата выше), он на самом деле носит маску смерти. Итак, в этом отношении тоже возникает тесная связь между старухой и героем, который перенимает одно существенное качество старухи — то, что она во всех смыслах (с)покойна. Выше цитировалась реплика «собственных мыслей» героя, согласно которой «покойники скорее беспокойники». Слово «беспокойник» и прилагательное «беспокойный» содержат приставку «бес-». Можно утверждать, что в данном случае активизируется и значение «беса» как отдельного слова. Дело в том, что старуха не только сакральная, но и амбивалентная фигура, которой присущи в том числе дьявольские черты. После смерти она бес-покойна, словно покойный (женский) бес, вроде сбежавших из мертвецкой и нагоняющих ужас покойников, которых «собственные мысли» героя характеризуют именно словом «беспокойники»8. Изложенная интерпретация игры значением приставки «бес-» подтверждается тем, что слово «черт» — синоним слова «бес» — несколько раз встречается в речи Сакердона Михайловича:
Слова, производные от слова «черт», встречаются также в речи героя:
Кроме того, в разговоре со своими «собственными мыслями» герой употребляет производное от слова «бес» слово «взбесить»:
В Старухе имеется также место, в котором, как указывает Кобринский (Горло 1991: 193), содержится намек на роман Достоевского Бесы9:
Подобное место встречается и в дневниковых записях Хармса (Горло 1991: 135):
Сразу после процитированного выше места Старухи разговор продолжается следующим образом:
Можно утверждать, что в ответе героя скрывается намек на беса: во-первых, поскольку он начинает свой ответ отрицанием, можно предположить, что далее следует что-то противоположное предложенному в вопросе Сакердона Михайловича «в Бога», то есть «в беса»; во-вторых, то, во что по мнению героя верят или не верят — бессмертие, — начинается буквами «бес» так же, как дело обстояло бы при ответе «в беса». Менее очевидно, чем словами «покойный» и «беспокойный», в Старухе содержится игра словом «неподвижный»:
На то, что речь идет об игре, намекает уже нахождение слова «неподвижный» рядом со словом «покойник», которое используется в каламбуре («беспокойники» — см. выше). Кроме того, слово «неподвижный» образовано с помощью отрицательной частицы так же, как неологизм «беспокойник», в употреблении которого подразумевается потенциальное значение «покойника» как «спокойного человека». По аналогии в слове «неподвижный» активизируется потенциальное значение, происходящее от слова «подвижник», которое означает «христианский духовный борец». Религиозное измерение Старухи будет рассматриваться подробнее в следующей главе10. Теперь отметим лишь отрывок из записи Хармса, в котором он употребляет слово «неподвижный» в религиозном контексте вместе с понятием веры:
Итак, если вера не неподвижное, а подвижное, она, вероятно, имеет дело с подвижничеством, предполагающим активную борьбу за веру. Хармс косвенно подтверждает данную трактовку, продолжая следующим образом:
Кроме разговора между героем и Сакердоном Михайловичем, проблема религиозной веры затрагивается в беседе героя и милой дамы:
В разговоре сопоставляются любовь к водке и вера в Бога. Это, возможно, не случайно, учитывая, что водка то же самое что спиртное, а в основе слова «спиртное» лежит латинское слово spiritus — «дух». Это, в свою очередь, вызывает мысль об одной из ипостасей Бога, Святом Духе — Spiritus Sanctus. Разговор героя с милой дамой свидетельствует также о том, как духовность и сексуальность переплетаются в Старухе друг с другом. Языковая игра касается также сексуальности: когда герой едет на поезде11, чтобы спустить чемодан с трупом старухи в болото, несколько раз повторяется слово «вагон», которое похожее на слово «вагина», особенно если они оба стоят в предложном падеже. Кроме словесного сходства, вагон похож на вагину и по своей форме. Своеобразной предварительной игрой служит то, как несколько ранее герой влезает в вагон трамвая, думая о том, передать деньги или пройти по вагону к кондукторше:
Во время поездки на поезде слово «вагон» встречается шесть раз. Когда герой сидит в туалете, страдая от расстройства желудка, он сравнивает свое чувство облегчения с сексуальным наслаждением:
Скоро после этого встречается само слово «вагон» в ситуации, где все еще явно ощутима сексуальная атмосфера:
Вернувшись из туалета на свое место, герой констатирует следующее:
Констатацию пустоты вагона можно считать подтверждением того, что слово «вагон» в употреблении Хармса действительно скрыто намекает на слово «вагина». Как показывает Золотоносов (1998: 169), введенное Друскиным понятие «игнавия» является почти полной анаграммой слова «вагина». «Игнавия» означает «нулевое состояние» или «ничто», что в данном случае соответствует пустоте вагона-вагины. К этому можно добавить «нулевое состояние» или пустоту, характеризующие в данный момент физическое состояние самого героя, а также его душевную опустошенность. Развивая сравнение дальше, можно сопоставить перемещение героя туда и обратно по вагону с движением мужского органа при половом акте:
Мысль о герое как о гигантском пенисе отчасти подтверждается трактовкой сексуальной символики Старухи (см. раздел 3.2). Согласно этой трактовке, написанное героем предложение «чудотворец был высокого роста» можно прочитать так, что под «чудотворцем» подразумевается не только некий человек, но и фаллос. Непишущий герой-писатель, в свою очередь, как было показано ранее, отождествляется с чудотворцем, который не творит чудес. Наконец, уход героя из вагона можно толковать как скрытое описание конца полового акта:
Спуск героя с площадки вагона на землю толкуется в данном контексте как завершение эрекции. Другое слово, имеющее в Старухе сексуальную коннотацию — полисемантическое слово «пол». В значении «нижнее покрытие помещения» оно встречается 10 раз. Попытаемся показать возможную двусмысленность употребления слова. В этой связи интересной представляется дневниковая запись Хармса 1938 года:
В Старухе это слово встречается первый раз, когда старуха командует героем:
Встречу или борьбу между властной старухой и подчиняющимся героем можно считать своеобразным садомазохистским актом, в кульминационный момент которого герой прижимается лицом к полу. Одновременно это означает в метафорическом плане, что герой прижимается лицом к половым органам старухи. Подобное действие было, впрочем, по душе Хармсу, который пишет в своем дневнике 1937—1938 года:
После «акта» герой описывает себя следующим образом:
Полустоящее положение героя соответствует идее о завершающейся эрекции. Но, стоя «посередине пола», он все еще находится во власти сексуальности. Идея о старухе как о сексуальной партнерше сравнительно молодого героя может казаться странной, но на самом деле подобная мысль содержится в самой повести: когда герой рассказывает о своем знакомстве с милой дамой, Сакердон Михайлович предлагает ему жениться на «другой даме», которая находится у героя в комнате (413) — при этом не зная о ее возрасте. Пол ассоциируется в повести именно со старухой12, которая лежит на полу в разных положениях. Кажется, что рассказчик каждый раз специально упоминает пол, когда речь идет о нахождении трупа:
Выше было изложено толкование, согласно которому герой метафорично прижимается к половым органам старухи, когда он ложится лицом на пол:
Данное место напоминает описание положения старухи после ее смерти:
Итак, героя и старуху связывает выражение «уткнуться/уткнувшись лицом в пол». Не вдаваясь в более глубокую психоаналитическую трактовку, можно спросить, является ли отношение между героем и старухой эдиповым, особенно учитывая, что «собственные мысли» или подсознание героя заняты рассказами о преждевременных выкидышах. Если сексуальность отношения героя к старухе является скрытой, то его разговор с милой дамой имеет открыто сексуальное содержание. Поэтому, учитывая полисемантичность слова «пол», не удивительно, что после такого разговора герой покупает именно пол-литра водки (410). Пол также имеет важное значение для Сакердона Михайловича — кроме того, что он опускает горячую кастрюльку именно на пол (411), он медитирует, сидя на нем:
Таким образом, с полом связана не только сексуальность, но и духовность13 — хотя уже не на уровне языковой игры. Это касается и старухи: если считать, что она воскресает в конце повести, то пол как нижнее место комнаты служит подходящим контрастом для этого. Этот аспект, характеризующий старуху, можно объяснить также, исходя из уже описанной амбивалентности образа старухи: она и дьявольское и божественное, и низкое и высокое существо так же, как Сакердон Михайлович, который не только медитирует и размышляет о сущности веры, но и кричит: «Черт побери!». Ранее затрагивалась существенная роль вопроса времени в Старухе. Что касается языковой игры, связанной с этим вопросом, обратим внимание на финальное предложение, содержащее слово «временно»:
В разделе «Первое лицо» уже указывалось на парадоксальность одновременного употребления слов «временно» и «достаточно» в данном предложении. Можно утверждать, что благодаря этому парадоксу — вместе с общей важностью понятия времени в Старухе — слову «временно» следует уделить особое внимание. Поэтому можно предположить, что слово «временно» понимается в данном случае двояко: помимо очевидного значения «проходящего состояния неписания», в другом варианте активизируется потенциальное значение, относящееся к самому понятию времени. Иначе говоря, различие этих двух значений было бы аналогично различию значений прилагательных «временный» и «временной». Согласно такому прочтению «я» финального предложения переходит из сферы человеческого времени в состояние вне времени, на которое, впрочем, указывают также молитвенные слова «ныне и присно и во веки веков», произнесенные героем перед рассмотренным предложением. Примечания1. Алиса Порет (1980: 357) вспоминает по этому поводу: «На одном из концертов он передал по залу более ста записочек следующего содержания: "Д.И. Хармс меняет свою фамилию на Чармс." Мне он объяснил, что по-английски Хармс значит — несчастье, а Чармс — очарование, и что от одной буквы зависит многое» О других возможных расшифровках псевдонима, см. ПСС 1: 345—346. Известно также, что Хармс создал свою тайнопись (см. Никитаев 1989). Поэтому можно утверждать, что изложенные ниже трактовки скрытых значений некоторых ключевых слов Старухи соответствуют духу Хармса. 2. Помимо диалога между разными уровнями внутри текста, «разговор» может означать также интертекстуальные соотношения между разными текстами, о которых пойдет речь в следующей главе. Слово «повесть» играет и в этом случае решающую роль, поскольку оно ассоциируется с целым рядом так называемых петербургских текстов, в традицию которых входит и Старуха. 3. С этой точки зрения интересно, что в слове «старуха» содержатся элементы слов «строение» и «рухнуть». 4. Когда речь идет о строениях, можно указать на то, что слово «Хармс» содержит в себе все буквы слова «храм». 5. Наиболее ярким примером употребления старого — и нынешнего — названия города является заглавие пьесы Хармса Комедия города Петербурга (1927). В конце пьесы также указано место написания пьесы — Петербург (ПСС 2: 237). 6. В пьесе Елизавета Бам (1927), в которой также проблема виновности имеет первостепенное значение, слово «совесть» повторяется несколько раз в разговоре об убийстве Елизаветы Бам (ПСС 2: 240—241). 7. Разумеется, тут речь идет не о научной этимологии слова «повесть», а о семантическом потенциале, содержащемся в элементах слова. 8. Значение слова «беспокойник» можно анализировать при помощи понятий этого и того. Напомним, что, согласно Хармсу, это — не-то, а то — не-это. Если, таким образом, покойный является этим, то беспокойный — отрицание покойного — должен быть не — этим, то есть тем. Но, принимая во внимание значение «беспокойный» = «бес покойный», можно обнаружить, что это оказывается тем — то есть препятствие между ними исчезает, — поскольку «покойный (бес)» — это — является тем же самым, что и «беспокойный (бес)» — то. 9. Имеется в виду фраза Кириллова: «Нет, я сам угадал: Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, но не верует, что он не верует.» (Достоевский 1974: 469.) 10. Интересно также отметить, что греческое слово hesykhia («исихия»), давшее название христианской подвижнической традиции, переводится, в частности, словами «спокойствие» и «покой» (см. Синергия 1995: 91). Таким образом, тематика подвижничества касается и затронутых выше слов «покойный» и «спокойный». 11. Поезд является традиционным фаллическим символом сексуальности. Поэтому можно утверждать, что основанная на женской сексуальности игра словами «вагон» и «вагина», о которой пойдет речь ниже, представляет собой хармсовскую инверсию принятых представлений о символике поезда. 12. В следующей главе старуха толкуется как своеобразный образ Христа. То, что она другого пола, как будто бы подчеркивается тем, что слово «пол» встречается несколько раз именно в связи со старухой. 13. Самым наглядным примером переплетения сексуальности и духовности в Старухе является разговор героя с милой дамой, в котором затрагиваются как отношения мужчины и женщины, так и вера в Бога.
|
|
| О проекте Об авторах Контакты Правовая информация Ресурсы |
© 2024 Даниил Хармс.
При заимствовании информации с сайта ссылка на источник обязательна. |