5.2.1. Христоподобие героя

В православной традиции важное значение имеет понимание человека как образ и подобие Божие, что позволяет ему через практику аскезы в конечном итоге достичь теозиса (обо́жения) (Опыт 2001: 26). Можно утверждать, что данный процесс происходит с героем Старухи, хотя он не полностью это осознает.

Первый намек на христоподобие героя создается в силу того, что его карманные часы сопоставляются со стенными часами старухи, которые можно считать символом распятого и воскресшего Христа. Кроме того, он вешает свои часы на гвоздик (398), что вызывает мысль о гвоздях в руках и ногах распятого. Употребление уменьшительной формы слова «гвоздь» подчеркивает, что речь идет лишь о христоподобии, не о настоящем Христе, который, в свою очередь, изображен большими по размеру часами старухи. Миниатюрность, связанную с часами героя, можно объяснить именно тем, что речь идет о некоем подобии героя Христу, не о его совершенном обо́жении.

Ранее было также изложено толкование, согласно которому кресло героя намекает на воскресение Христа-старухи. Хотя кресло, таким образом, определяет именно старуху, оно в то же время является важным предметом для самого героя — старуха захватывает его «любимое кресло» (402). В разделе 5.1 были процитированы пункты, в которых кресло было связано именно со старухой. Кроме них имеется следующие пункты, в которых герой упоминает самого себя в связи с креслом:

Я встаю и сажусь в кресло у окна. (400)

Я перешагнул через старуху, подошел к окну и сел в кресло. (423)

Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол по ту сторону окна, где, по моим расчетам, должна была находится вставная челюсть старухи. (423)

Я сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку. (424)

Когда в повести говорится о кресле первый и последний раз, старуха не упоминается, то есть герой является первоначальным и окончательным владельцем данного предмета. В двух средних цитатах герой сидит в кресле, но в них упоминается также старуха. Поэтому — вместе с тем фактом, что старуха захватила любимое место героя, — создается впечатление, что их судьбы и в этом отношении тесно связаны друг с другом. Итак, если кресло намекает на крест и воскресение, как было сказано в разделе 5.1, то это должно касаться и героя.

Герой ассоциируется с Христом и через персонажа задуманного рассказа, чудотворца:

Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и квартира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда. (400)

Цепь ассоциаций состоит из того, что герой напоминает чудотворца, который, в свою очередь напоминает Иисуса. Прежде всего героя связывает с чудотворцем то, что они оба не занимаются своим делом: герой-писатель не в состоянии писать, а чудотворец не творит чудес. Что касается связи чудотворца с Иисусом, то она очевидна — в Библии рассказывается о том, как Иисус, несмотря на побуждения искусителя, отказался творить чудеса, мнимо облегчающие его ситуацию:

И, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». (Мат. 4, 2—4)

Если Христа характеризует способность творить чудеса, то героя интересует возможность чуда. Он не только хочет писать о чудотворце — он хочет также верить в чудо в своей собственной жизни, точнее, чтобы оно произошло со старухой:

«Вдруг, — подумал я, — старуха исчезла. Я войду в комнату, а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?!» (418)

Таким образом, мотив чуда соединяет чудотворца, героя и старуху с Христом.