5.5. Старуха в свете исихастской традиции

В православной традиции имеется особое направление, которое называется исихазмом. Греческое слово hesykhia — «исихия», — давшее название этому направлению, можно перевести как «священное безмолвие» (Синергия 1995: 91). Любопытно отметить, что данное определение подходит к Сакердону Михайловичу: во-первых, по своему имени он священный; во-вторых, во сне героя он не отвечает на вопрос героя, но «сидит молча» (404). Кроме того, когда он занимается медитацией — «я ничего не делал, а просто сидел на полу» (410) — существенным является всестороннее бездействие, включая вербальное бездействие, иными словами, молчание.

Исихия — это состояние, которого человек достигает в результате так называемой невидимой брани, то есть борьбы со страстями (Синергия 1995: 85, 91). В исихастской литературе архетипическим примером невидимой брани является борьба Иакова с Богом (там же: 85). Ранее говорилось о том, что столкновение героя со старухой так же, как его духовная борьба на протяжении всей повести отражает именно борьбу Иакова. Борьбу героя можно характеризовать теми же словами, как в исихазме характеризуется невидимая брань: происходит «дестабилизация внутренней действительности, разрушение ее рутинного бытия» (там же: 238). Для того, чтобы уничтожить страстное состояние, нужен резкий кризис: надо создать эмоциональную атмосферу, родственную состоянию аффекта. Можно утверждать, что старуха заставляет героя пройти именно такое состояние, из которого он потом освобождается, произнося свою молитву вечному Богу. В этой борьбе милая дама предлагает герою плотское искушение, которое герой успешно, хотя и невольно, побеждает.

Интересно отметить, что в дневниковой записи Хармса 1937 года есть рассуждение об интенсивности настоящей веры, соответствующее выше изложенному представлению исихазма:

Ошибочно думать, что вера есть нечто неподвижное и самоприходящее. Вера требует интенсивного усилия и энергии, может быть, больше, чем все остальное. (Горло 1991: 135)

Встречающееся в цитате слово «энергия» — также важное понятие в исихазме. Иоанн Дамаскин пишет: «Энергия же есть движение деятельное. Деятельным же называется то, что движется по собственному побуждению» (Синергия 1995: 53). Идея о движении, упомянутая Дамаскиным, имеется в цитате Хармса. Употребленное Хармсом слово «неподвижное» можно отнести к слову «подвиг», которое в исихастской терминологии является синонимом аскезы (там же: 73—74). Тех, кто идет по пути подвига называют «подвижниками» (там же: 76). Слово «подвиг» отсылает также к сражению¹, что хорошо совместимо с идеей о невидимой брани.

В Старухе герой является своего рода подвижником, который должен бороться с трудностями. Однако сам он не полностью осознает духовный характер своей борьбы. Например, поверхностная причина того, что он не ест — отсутствие денег, но с исихастской точки зрения можно сказать, что герой соблюдает пост, не осознавая этого. Неосознанность поступков героя проявляется и в его употреблении слов: как было сказано в разделе 4.6 о языковой игре, когда герой повторяет слова «покойник», «беспокойник» и «неподвижный», строится связь со словом «подвижник», чего, кажется, сам герой не замечает. С точки зрения подвижничества можно истолковать и приказы, обращенные героем к себе в эпизоде с ползущей старухой:

— Так стоять нельзя. Так стоять нельзя, — повторил я мысленно. Это фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания.

— Да, так стоять нельзя, — сказал я себе, но продолжал стоять как парализованный. (419)

Неосознанный характер «подвижничества» героя отражается конкретно в том, как повторяемая им фраза складывается в его подсознании прежде, чем она доходит до его сознания. Так же обстоит дело со всей его борьбой, подлинный характер которой он осознает только в конце повести.

В рукописи Старухи борьба героя завершается зачеркнутой молитвой «Отче наш» (см. Макберни 1998: 154), что выражает идею о безмолвной молитве. Так называемая чистая или «неизглаголанная молитва», считается в исихазме высшей формой молитвы (Синергия 1995: 129). Итак, применяя понятия исихастского мышления данным образом к жизни героя, можно сказать, что его борьба кончается крайне благополучно: своей безмолвной молитвой он достигает высшей степени религиозного развития.

Очагом исихастской традиции были монастыри. В них действовала система старчества, отражение которой можно обнаружить в отношениях героя и старухи. Это выражается в том, как старуха «учит» героя, показав ему место у ее ног, и как герой немедленно исполняет все ее приказы. Подобным образом отношение послушника и старца «основано на полном и строгом обете послушания избранному старцу» (Оптина 1997: 397). О старцах сказано, что они имеют «"духовные очи" и обладают духовными дарами: прозорливостью, чудотворением и пророчеством» (там же). Поэтому интересно, что когда герой видит ползущую мертвую старуху, его внимание сосредоточивается на ее глазах (419). Прозорливостью, в свою очередь, можно объяснить то, что старуха способна сообщить время, посмотрев на часы, на которых герой не видит стрелок. С чудотворением можно связать то, что старуха двигается после своей смерти. Наконец, слова старухи, которые она произносит при своем появлении — «вот я и пришла» — как будто выполняют какое-то пророчество².

За три месяца до Старухи Хармс написал текст «Трактат более или менее по конспекту Эмерсена»³. В него входит раздел «О приближении к бессмертию», содержащий мысли, которые можно толковать, исходя из исихастской традиции:

Всякому человеку свойственно стремиться к наслаждению, которое есть всегда либо половое удовлетворение, либо насыщение, либо приобретение. Но только то, что не лежит на пути к наслаждению, ведёт к бессмертию. (Сборище 1998/II: 407)

Используя терминологию исихазма, можно утверждать, что речь идет как раз о «борьбе со страстями» (см. Синергия 1995: 85). В дневнике Хармса 1938 года имеется также запись, состоящая из шести пунктов, затрагивающих путь к бессмертию, которое, согласно Хармсу, достигается лишь забвением таких земных удовольствий, как питье и женщина (Горло 1991: 139—141).

Понятие «страсть» близко к понятию «искушение»⁴. Выше шла речь о центральном понятии исихастской традиции, «невидимой брани». В произведении, которое называется Невидимая брань, епископ Феофан (Никодим 1892: 248—255)⁵ пишет о четырех искушениях, с которыми приходится бороться христианину⁶. Это колебание в вере, отчаяние, тщеславие и видения (призраки).

Нетрудно заметить, что герою приходится бороться со всеми названными искушениями. Колебание в вере у героя проявляется, например, в беседе с Сакердоном Михайловичем (414—415). Борясь с проблемами, вызванными старухой, герой впадает в полное отчаяние⁷. Когда же герою кажется, что мертвая старуха ползет к нему навстречу, это можно считать видением героя. Эти три искушения можно объяснить внутренней логикой повести, то есть тематикой и построением сюжета — для этого не требуется указания на искушения, о которых пишет Феофан (Никодим). Однако герой сталкивается и с искушением тщеславия⁸:

Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную вещь. (400)

То, что герой говорит Сакердону Михайловичу неправду, также можно считать победой данного искушения над ним:

— Чорт побери! — утрированно вскричал Сакердон Михайлович.

— Приятно видеть перед собой гения.

— Еще бы! — сказал я.

— Много поди наваляли? — спросил Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, исписал пропасть бумаги.

— За гения наших дней, — сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмки. (412)

Три первые искушения являются органичной частью повести, но если бы процитированные выше отрывки были опущены в тексте, сама повесть в сущности не изменилась бы. Поскольку они присутствуют в Старухе, можно утверждать, что это мотивируется именно тем, что по замыслу автора все четыре искушения должны быть включены в повесть.

Рассматривая в разделе 4.1 планы фикции и реальности Старухи, мы обращали внимание на важную роль квадратов на письменной бумаге и на полу, включая квадрат, представляемый всем полом. В свете предложенного толкования можно сказать, что когда герой стоит посередине комнаты (400, 402, 421), он осажден четырьмя искушениями, представленными четырьмя углами комнаты. Кроме того, герой видит «перед собой правильно начерченные квадраты» (402) при смерти старухи, что возвращает нас к идее о том, что рассматриваемые искушения приходят именно в час смерти. Если четвертое искушение тщеславия связано у героя с писанием, интересно отметить, что писание также ассоциируется с четырехугольниками, клетками на бумаге — «перед мной клетчатая бумага, в руке перо» (401).

Число четыре встречается и в другой связи⁹:

Мы выпили, Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я — сардельки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку [...]. (412)

Данное место подтверждает мысль о четырех искушениях, поскольку эти четыре сардельки, вероятно, вызывают у героя сильную боль в животе (см. раздел 3.4), которую можно считать физическим соответствием душевных страданий, связанных с четырьмя искушениями.

Важное произведение в исихастской традиции — Лествица (1898) Иоанна Синайского (580—650). В нем рассказывается о том, как можно достичь внутреннего покоя с помощью молитвы. На этом пути важную роль играет исихия, то есть священное безмолвие, что эксплицитно отмечается в главе 27, которая называется «О священном безмолвии души и тела». Ступени лествицы соответствуют определенным добродетелям, и поднимаясь по лествице, подвижник духовно совершенствуется. В то же время каждая из тридцати ступеней означает борьбу с разными искушениями. Ранее шла речь о борьбе Иакова с Богом. В той же книге Бытия (28,12) рассказывается, как Иаков видит сон о лестнице, по которой «Ангелы Божии восходят и нисходят». В предисловии к Лествице указывается на эту лестницу как прообраз лествицы, о которой написано данное произведение.

В Старухе лестница встречается три раза в ситуациях, которые можно связать с идеей о духовной лествице. Первый раз о лестнице говорится во сне героя (404), что напоминает о том, как прообраз лествицы пришел Иакову во сне. Во сне герой стоит на площадке лестницы и видит Сакердона Михайловича, который молчит, поскольку он, как потом оказывается, глиняный. Ранее было уже отмечено, что глиняный друг героя отсылает к происхождению человека из праха, описанному в Бытии. Молчание Сакердона Михайловича можно считать знаком того, что он, нося имя священного человека, достиг 27-ой ступени, характеризуемой священным безмолвием.

Второй раз лестница упоминается, когда Сакердон Михайлович провожает героя через кухню на лестницу (416). Учитывая, что сразу после этого следует описание того, как Сакердон Михайлович садится медитировать, лестницу естественно ассоциировать с духовной лествицей. Более того, структурно данный эпизод, в котором рассказчик не присутствует, хотя повествование продолжается, можно считать отражением идеи того, как человек соединяется с Богом (об этом шла речь в разделе 4.4).

Третий раз в Старухе говорится о лестнице, когда герой, вернувшись домой, поднимается по ней к своей квартире (417). Когда он идет наверх, к нему приходят мысли о разлагающейся старухе, полные чувства страха и виновности. В свете Лествицы можно сказать, что эти мучительные чувства соответствуют испытаниям, которые подвижник должен пройти на своем пути к совершенствованию.

* * *

Выше было дано библейское или христианское истолкование встречающимся в Старухе числам 11 (число учеников после предания Иуды), 30 (число полученных Иудой сребренников) и четыре (искушения, приходящие в час смерти)¹⁰. Число четыре вновь возвращает нас к Библии: это центральное библейское число — ведь евангелистов именно четверо. Среди интерпретаций христианской символики имеется также мнение, что, наряду с тремя ипостасями, существует и четвертая, представленная Девой Марией (SS 1996: s.v. Luvut [Числа — Ю.Х.]).

Остается еще число 48¹¹:

Ведь я остался ей должен за хлеб 48 копеек. (416)

Данному числу труднее найти убедительное толкование. Однако оно получается, если умножить четыре на двенадцать. Эти числа, в свою очередь, имеются в Старухе — первое как таковое, а последнее — косвенно: число одиннадцать указывает на число учеников, которых было двенадцать до предательства Иуды.

Число 48 можно также объяснить, указывая на то, что существенные события Старухи происходят в течение ровно 24 часов. Это подчеркивается двумя одинаковыми эпизодами, между которыми прошли одни сутки (401, 425). В обоих случаях тень от трубы противоположного дома ложится герою на лицо, что усиливает представление об измерении времени — ведь движение тени от трубы напоминает действие солнечных часов. 48 получается в результате умножения 24 на два. Данное умножение, в свою очередь, можно истолковать, исходя из двойственности, о которой ранее шла речь: обращая внимание, с одной стороны, на постоянные упоминания времени, а, с другой стороны, на вечность (бесстрелочные часы), Старуха предлагает два понимания времени — земное и небесное.

Примечания

1. В этой связи можно указать и на то, что в ранних стихотворениях Хармса имеет важное место тема сражения. Она встречается и в прозе, однако часто представая в форме грубого насилия.

2. Ранее шла речь о том, что выполнение старухой данного «пророчества» можно соотнести с тем, что в писаниях ветхозаветных пророков было предсказано пришествие Христа, который неоднократно мотивировал свои поступки именно сочинениями пророков.

3. Согласно Кукулину (1997: 84—85), на черновике стоит пометка Хармса: «Чел. Статья глупая.»

4. У Хармса есть стихотворный диалог 1927 года под названием «Искушение».

5. Данная книга является свободным переводом Феофана греческого текста, который, в свою очередь, является переводом старца Никодима Свято горца текста итальянского католического священника Лоренцо Скуполи Combattimento spirituale, впервые опубликованного в 1589 году (см. Hakkarainen 1994). Учение о четырех искушениях не входит в подлинно православную традицию. Однако это отнюдь не мешает предположить, что Хармс был знаком с данным переводом Феофана.

6. Против этих искушений приходится бороться именно в час смерти. Хотя герой не умирает в Старухе, но смерть играет в ней центральную роль. Кроме того, поскольку человек заранее не знает часа своей смерти, он должен быть готов в любой момент бороться с данными искушениями, независимо от того, умирает он или нет в данный момент.

7. Искушение отчаянием вызвано тем, что человек вспоминает о своих грехах. Хотя герой не вспоминает о своих грехах, растущее чувство виновности у него можно объяснить, как было сказано ранее, именно тем, что он подсознательно признает свою принципиальную виновность в смерти старухи или Христа. Подобную виновность можно также объяснить, исходя из идеи первородного греха.

8. Феофан (Никодим) пишет о том, что все хорошее в человеке от Бога, то есть человек не должен считать совершенные им добродетели своими собственными достижениями. Хотя речь идет прежде всего об искушении, вызванном тем, что человек считает себя в силу совершенных им добродетелей угодным Богу, восхищение героя своей писательской гениальностью близко к данному искушению — тем более, что в рассказе, который герой собирается написать, содержится отсылка к победе Иисуса над искушениями (см. раздел 5.2.1). Кроме того, Хармс просит у Бога в сочиненных им молитвах творческого вдохновения (см. Горло 1991: 121—122, 188—189), а если герой и в этом отношении похож на Хармса, можно утверждать, что когда он забывает о первоначальном источнике своего вдохновения, речь идет именно о таком искушении, которое Феофан имеет в виду.

9. Также число написанных героем слов — «чудотворец был высокого роста» (401) — четыре.

10. Пытаясь найти значения для употребляемых Хармсом чисел, уместно указать на их очевидную важность для автора: он включил числа в круг интересующих его вещей (Сборище 1998/I: 175).

11. Числам, употребляемым героем для указания времени, мы не пытаемся найти какую-нибудь символику кроме того, что при этом противопоставляется человеческое измеряемое время божественной вневременности, представляемой бесстрелочными часами старухи. Также число шесть — «шесть мальчишек бежало за инвалидом» (417) — остается без объяснения. Что касается чисел один и два, то для них легко придумать истолкования, совместимые с тематикой единства и противопоставления, обнаруживаемой в Старухе. Однако употребление этих чисел в повести, кажется, не связано с данной тематикой.