5.6. Старуха как мистерия

В Старухе можно обнаружить факты, намекающие на то, что повесть имитирует религиозный текст. Ранее уже шла речь о том, что действия старухи как будто предсказаны более ранними петербургскими текстами, что в данном контексте можно сопоставить с новозаветным принципом о выполнении пророчеств, написанных в Ветхом Завете: «ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному» (Лк. 22, 37). Этот принцип конкретизируется в реплике старухи — «вот я и пришла» (401). О характере текста повести говорит также ее эпиграф, который взят из произведения Гамсуна под названием Мистерии. Слово «мистерия» многозначно — оно указывает, в частности, на жанр религиозных пьес, основанных на библейских сюжетах¹. Мистерии были популярны особенно в поздние средние века в католических странах². Позднее на их основе развился в музыкальном искусстве жанр «страстей», самым известным примером которого является одно из любимых произведений Хармса Страсти по Матфею Баха (см., например, Горло 1991: 125; Дурново 1999: 110). Учитывая, что в Старухе можно обнаружить отражение библейских событий, а особенно событий страстной недели, можно сказать, что по своему содержанию повесть имеет прямое отношение к мистериям.

В Англии мистерии назывались «Corpus Christi» (Тело Христово)³ и проходили с двадцать третьего мая по двадцать четвертое июня (см. Brocket 1969: 110). Это интересно, учитывая, что Старуха датирована «концом мая и первой половиной июня». Кроме того, события повести происходят в начале лета или в конце весны («весеннее солнце очень приятно» — 398; «сейчас, должно быть, белая ночь» — 402). Конкретное отражение идеи «Corpus Christi» в Старухе — труп старухи, то есть ее мертвое тело, которое играет в повести важную роль.

Пьеса была крайне важной для Хармса литературной формой. Однако из-за политических обстоятельств в 1930-е годы его пьесы не могли быть поставлены на сцене, что не могло не повлиять на специфику разработки этого жанра. Многие из его прозаических текстов 1930-х годов представляют собой миниатюрные пьесы. Так, в некоторых текстах цикла Случаи используются драматические диалоги и сценические ремарки — часто встречается, например, слово «занавес»⁴.

Ранее шла речь о важности связей Старухи с произведениями Достоевского, прежде всего с Преступлением и наказанием, а также с Идиотом. Поэтому интересным кажется утверждение Михаила Бахтина⁵, что в основе творчества Достоевского лежит традиция мистерий, восходящая еще к античности. В средневековых религиозных спектаклях важную роль играл карнавальный аспект. Согласно Бахтину (1979: 129—140), речь идет о так называемой менипповой сатире⁶. «Мениппея — универсальный жанр последних вопросов» (там же: 170) — а именно вопросы жизни и смерти затрагиваются в Старухе. «Действие в ней [мениппее — Ю.Х.] происходит не только "здесь" и "теперь", а во всем мире и в вечности: на земле, в преисподней и на небе» (там же). Эти слова удачно подходят к Старухе, в которой одновременно действует человеческое время, за которым герой постоянно следит, и божественное время, символизируемое бесстрелочными часами старухи.

Далее Бахтин (там же) пишет: «У Достоевского мениппея сближается с мистерией. Ведь мистерия есть не что иное, как видоизмененный средневековый драматургический вариант мениппеи. Участники действа у Достоевского стоят на пороге (на пороге жизни и смерти, лжи и правды, ума и безумия).» Ситуации героя Старухи трудно дать более точное описание, чем последнее предложение цитаты. Кроме того, идея порога, который разделяет разные пары оппозиций, соответствует понятию препятствия, разделяющего это и то.

Трактовка Старухи как своеобразной пьесы-мистерии среди прочего основывается на том, что разговор, которому предшествуют взятые из Мистерий Гамсуна слова эпиграфа, отличается от остального текста формой драматического диалога — некоторые реплики также сопровождены ремарками (409—410). Данный разговор героя с милой дамой касается существования Бога, а в скрытом виде также святых даров, как было отмечено в разделе 5.4. Причастие, в свою очередь, одна из мистерий или таинств церкви. Наряду с данным диалогом, на священную пьесу может указывать и то, как Сакердон Михайлович срывает с окна занавеску (411): ранее занавеска была соотнесена с занавесом храма, который был разорван при смерти Христа⁷, но она легко ассоциируется и с театральным занавесом⁸, который, как было сказано выше, часто встречается в Случаях Хармса.

Примечания

1. В Мистериях Гамсуна несколько раз говорится о «живых картинах», которые «должны изображать разные исторические сцены» (Гамсун 1907: 310). В другой связи сказано, что подобный спектакль представлял собой «нечто вроде аллегории» (там же: 335). Таким образом, идея этих картин приближается к идее средневековых мистерий.

2. В ЭДД (1999/II: 91—92) отмечается пристрастие обэриутов именно к мистериям как литературному жанру. Этот жанр, впрочем, служил исходным пунктом пьесы Маяковского по названию Мистерия-буфф (1918). В ней послереволюционная мировая ситуация пародийно изображается сюжетами, заимствованными из Библии.

3. Тут можно также указать на то, как в Библии церковь сравнивается с телом Христа — сам он является головой этого тела (Еф. 1, 22—23).

4. В этой связи можно указать на тематическую близость Старухи с самой известной пьесой Хармса, Елизаветой Бам: в Старухе герой боится, что его задержат за убийство, которого он не совершал; соответственно, Елизавету Бам приходят задержать за убийство, которого она ни как не могла совершить, поскольку предполагаемая жертва — как раз один из двух мужчин, которые пришли задержать ее.

5. О связях ОБЭРИУ с кругом Бахтина см. Roberts 1997: 4, 18, 29—30.

6. Робертс (Roberts 1997: 38—44) подходит к Старухе именно как к менипповой сатире.

7. Данное событие настолько драматично, что его можно считать примером настоящего священного спектакля.

8. Идея о том, что занавеска действует в данном случае в функции занавеса, также не противоречит интерпретации, согласно которой герой позднее смотрит с улицы в комнату Сакердона Михайловича и видит, как тот сидит на полу и медитирует (см. раздел 4.4).