Глава II. Андрей Белый и проблемы рецепции символистской поэтики в творчестве обэриутов

Особое отношение будущих обэриутов к Андрею Белому начало формироваться еще в середине 1920-х годов — когда они явно выделяли его из общего символистского контекста как новатора своего времени и смелого реформатора — равно в поэзии и в прозе. Именно в это время Хармс включает стихотворения Белого в список «наизустных», с чтением которых он выступал на эстраде, а в 1927 году даже пытается написать небольшую статью о поэтике прозы Белого (статья осталась незавершенной в черновиках Хармса). Однако несмотря на то, что Белый, как правило, не подвергался резкой критике со стороны обэриутов, в отличие от других символистов, в середине 20-х годов его творчество оказало достаточно ограниченное влияние на радикально настроенных чинарей — обэриутов, ориентировавшихся в основном на различные виды зауми (это прежде всего относится к Хармсу, Введенскому, Бахтереву).

Новый всплеск интереса у обэриутов к Белому возникает уже в тридцатые годы — после их возвращения из ссылки. В это последнее десятилетие их творческой работы отчетливо становится заметным их движение к неоклассическим формам, окончательный уход от чистой зауми. Для Хармса этот процесс проходил более болезненно: он привел к серьезному кризису в его поэтическом творчестве. В 1933—1936 годах он даже предпринимает попытку вернуться к традиционным стихотворным формам (так называемые «УКР» — «упражнения в классических размерах»), но это не приводит к удовлетворяющим его результатам. В результате, Хармс практически прекращает писать стихи, концентрируя свое внимание на прозе и прозаических сценках. Интенсивные поиски «неоклассической» формы отразились частично в его цикле «Случаи» и — особенно — в повести «Старуха» и рассказах начала 1940-х годов.

Для Введенского подобный процесс происходит гораздо органичнее, чем для Хармса. В его произведениях середины 1930-х годов становятся заметнее сюжетные ходы, персонажи получают более отчетливую речевую характеристику, появляются, хотя и нерегулярные, знаки препинания. Эволюция творчества Введенского проходила в рамках того, как он продолжал понимать «левое искусство»; характерно в этом плане то замечание, которое он сделал в 1939 году в разговоре с Я.С. Друскиным по поводу только что прослушанной повести Хармса «Старуха». На вопрос Друскина: «Как тебе "Старуха"?» — Введенский ответил: «Я ведь не отказывался от левого искусства»¹.

На этом фоне творчество А. Белого становится для обэриутов — через сложную систему притяжений и отталкиваний — материалом для продолжения их работы по определению своего места в литературном процессе русского авангарда (взятого в широком смысле)². Таким образом, предвосхищались (и уже тогда, по-видимому, значительно превосходились по уровню) позднейшие постмодернистские приемы использования чужого текста. Это происходило потому, что обэриуты не создавали свою эстетику из соединения и столкновения уже существовавших ранее текстов, стилей, приемов, а воспринимали их и встраивали в собственную эстетическую систему, которая развивалась с середины 1920-х годов и изначально была разомкнута для подобной рецепции. В результате, то, что было в двадцатых годах «столкновением словесных смыслов», превратилось в тридцатые в столкновение элементов разных систем, и, как и тогда, воспринятое новое, соединяясь со старым, порождало все новые смысловые приращения, развивая новую обэриутскую поэтику.

Поиски новых — синтетических — жанровых форм, очевидно и определили выбор материала для подобного взаимодействия. Этим материалом стали «Симфонии» А. Белого, а среди них — прежде всего — Вторая («драматическая») и третья («Возврат»). Творческое взаимодействие с этими текстами во многом и определяет поэтику обэриутов в тридцатые годы.

Примечания

1. Глоцер В. «Я думал о том, как прекрасно все первое!» // Новый мир, № 4, 1988. С. 132.

2. При всей непримиримости представителей русского радикального авангарда к символизму, отношение их к Андрею Белому было все же особым — они ощущали в нем яркого новатора, хотя и идущего неприемлемыми для них путями. Это справедливо не только для обэриутов, так, например, очевидно, летом 1912 года Хлебников пишет Белому: «"Серебряный голубь" покоряет меня, и я посылаю вам дар своей земли.

Из стана осады в стан осаждаемых летают не только отравленные стрелы, но и вести дружбы и уважения» (Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. С. 363).