Детская литература

В 1928 году о Хармсе впервые узнали как о детском писателе.

Немалую роль в превращении Хармса в детского писателя сыграл Самуил Маршак, который в то время был литературным редактором детского журнала «Новый Робинзон» и детской редакции Госиздата (впоследствии — Детиздат). Познакомились они осенью 1927 года. Этому знакомству способствовали Олейников, Житков и Заболоцкий. Тогда же Олейников с Житковым взялись за организацию «Ассоциации писателей детской литературы», пригласив войти в ее состав Хармса, Введенского и Заболоцкого. Конечно, никто из них не воспринимал себя как детского писателя. Но в то многие «взрослые» литераторы писали в детских изданиях. Например, в «Воробье» и «Новом Робинзоне» публиковали свои произведения О. Мандельштам, Б. Пастернак, Н. Тихонов, В. Шкловский, М. Слонимский и др. Детские книги издавались большими тиражами, работа авторов хорошо оплачивалась, неплохие гонорары платили и детские журналы.

Обэриуты понимали, что если даже им удастся каким-то чудом издать сборник своих стихов, рассчитывать на стабильный заработок таким способом все равно не приходится. Поэтому Хармс и его друзья начинают активно работать в детской литературе. Маршак в обэриутских стихах уловил ритмичность, игровое начало, прекрасное фонетическое чутье — словом, то, что в первую очередь воспринимается детьми.

Отношение Хармса к Маршаку было непростое. Конечно, он очень любил Маршака, относился к нему с уважением и даже в 1929 году записал: «Учителями своими считаю Введенского, Хлебникова и Маршака». С другой стороны, в отношении Хармса к Маршаку присутствовала значительная доля иронии. Слишком серьезно относился ко всему Маршак — от литературы до человеческих отношений.

Был еще один человек, приобщавший Хармса к миру детской литературы — это Николай Макарович Олейников. Судьба Олейникова сама по себе достойна романа, она как бы списана с сюжетики многочисленных произведений о Гражданской войне. Донской казак, родившийся в августе 1898 года, он после Октябрьской революции стал красногвардейцем, в то время как его отец ненавидел большевиков.

С Борисом Житковым, бывшим инженером и моряком, Хармса вскоре также связали дружеские отношения. Особенно сблизила их любовь к музыке: Житков, как и Хармс, тонко понимал музыку и любил музицировать дома.

Особые дружеские отношения у Хармса складывались также с Евгением Шварцем. Составляя список людей «С КЕМ Я НА "ТЫ"» в одной из своих записных книжек, Хармс включает в него 11 мужчин и шесть женщин. Среди мужчин — друзья по ОБЭРИУ (Введенский, Заболоцкий, Бахтерев, Левин, Разумовский), Ираклий Андроников, музыковед Иван Соллертинский, поэты Венедикт Март, Никандр Тювелев, Евгений Вигилянский, а также писатель Лев Маркович Вайсенберг. Для Хармса переход на «ты» действительно был очень важным и значимым шагом в отношениях с человеком. Стоит заметить, что в списке нет ни Олейникова, ни Харджиева, что также существенно для понимания отношений между ними. Шварца тоже нет в этом списке, но это не означает, что Хармс о нем забыл. Он создает особый список «С КЕМ Я НА "КЫ"». В этом списке — только одна графа, а в этой графе — только одно имя: «Е.Л. Шварц». Со Шварцем Хармс, на самом деле, был на «вы», но он не мог не подчеркнуть той особой притягивающе-отталкивающей силы, которая связывала его только со Шварцем.

Шварц был одним из немногих, с кем Хармс переписывался, находясь в ссылке. И позже, в 1930-е годы, Хармс тесно общался со Шварцами.

Атмосфера в детском отделе Госиздата в то время напоминала жизнь, превращенную в постоянную игру, в постоянное веселье и импровизацию. Кабинет редактора встречал посетителей плакатом «График — на фиг!», сразу заставлявшим улыбаться. «В нашем веселье... приветствовалось безумие», — вспоминал Е. Шварц в своем дневнике о детском отделе Госиздата, который в то время зачастую называли «Академией Маршака». Ему вторил Н. Чуковский: «Весь этот пятый этаж ежедневно и в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые посетители детского отдела до того ослабевали от смеха, что, покончив свои дела, выходили на лестничную клетку, держась руками за стены, как пьяные».

В конце 1927 года Маршак помог Хармсу заключить договоры сразу на три детские книжки: «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька Ершов ничему не верил», «Озорная пробка» и «Театр». Эти книги вышли в следующем году. В 1929 году у Хармса вышли уже четыре детские книжки, а кроме этого, появлялись и переиздания, например книжка про Кольку Панкина выходила при жизни Хармса тремя изданиями. Это, конечно, был явный успех.

Кроме этого, в 1927 году было принято решение об издании в Ленинграде журнала «Еж», ориентированного на средних школьников (пионеров). Официально этот журнал считался «органом Центрального бюро юных пионеров СССР». Ответственным секретарем журнала стал Олейников. Уже в первом номере «Ежа», появившемся в феврале 1928 года, опубликовали веселые детские произведения Хармса: «Иван Иваныч Самовар» и «Озорная пробка». Сотрудничество Хармса с «Ежом» продолжалось вплоть до закрытия журнала в 1935 году.

Официально название журнала «Еж» расшифровывалось как «Ежемесячный журнал», но Олейников был великим мастером рекламы. «Лучший в мире журнал для детей», как скромно именовала «Ежа» редакция, постоянно размещал на своих страницах стихи о самом себе, обыгрывая свое название, своих персонажей и агитируя детей и их родителей подписываться.

Евгений Шварц рассказывал, как однажды ему пришла в голову совершенно хулиганская «реклама»: «Или сыну — "Еж", или в спину — нож». Он прочел ее Хармсу и пожаловался на неприятное сочетание «в спиНУ — НОж». Хармс, не задумываясь, предложил: «А вы переставьте: "Или "Еж" — сыну, или нож — в спину"».

Олейников добился того, что с 1930 года начинает выходить журнал и для младших школьников. Он получил название «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал» — так расшифровывали его в редакции) и сначала выходил как приложение к «Ежу», а затем стал самостоятельным изданием. Хармса стали публиковать с первого номера и в этом журнале. «Чиж» просуществовал вплоть до начала войны — и до самого последнего номера в нем появлялись хармсовские рассказы, стихи, подписи к картинкам. Почти все произведения, вошедшие в детские книги Хармса, сначала публиковались в журналах «Еж» и «Чиж».

В июне 1928 года Хармс начинает переводить сказки братьев Гримм. Работа эта продолжалась до конца августа, окончательный срок сдачи работы был определен 6 сентября. С. Маршак задумал издать большой коллективный перевод сказок братьев Гримм, в котором кроме Хармса должны были принимать участие, в частности, Введенский, Заболоцкий, Липавский, Бахтерев и др. Хармс старательно работал над переводами и даже сдал свою часть, но сборник так и не вышел.

Восемнадцатого февраля 1929 года от туберкулеза легких умерла мать Хармса, Надежда Ивановна Колюбакина. Она болела уже довольно давно, и Хармс беспокоился о ее здоровье. За два года до ее смерти, в марте 1927 года, ему даже приснился сон, что мама умирает, и на него как на человека очень суеверного это сильно подействовало.

Хроническое безденежье приводит к тому, что 10 марта Хармса вместе с Введенским (который испытывал такие же проблемы) исключили из Союза поэтов за неуплату членских взносов.

Пятнадцатого марта Хармс участвует в вечере памяти Велимира Хлебникова — вместе с Маршаком, Заболоцким, Фединым, формалистами. А вскоре после этого он пишет небольшую драму-фантасмагорию «История Сдыгр Аппр».

В ноябре — декабре 1929 года Хармс расстался с Эстер. Несмотря на разрыв, Хармсом время от времени овладевало чувство тоски по той любви, которая была, но навсегда осталась в прошлом. Они встречались, возникали кратковременные «романы». Хотя это не мешало возникновению отношений с другими женщинами. Так, к примеру, осенью 1930 года у Хармса был роман с бывшей прислугой его сестры Лизы — Настей. Еще в браке с Эстер у Хармса были увлечения на стороне.

Последним событием в отношениях Хармса и Эстер стала отправка ей 22 декабря только что написанной драматической поэмы «Гвидон» (закончена 20 декабря). «Дорогая Эстер, — писал ей Хармс, — посылаю тебе вещь "Гвидон". Не ищи в ней частных смыслов и намеков. Там ничего этого нет. Но каждый может понимать вещь по-своему. Это право читателя. Посылаю тебе эту вещь, потому что я тебе ее посвятил. Мне бы хотелось, чтобы она была у тебя. Если ты не пожелаешь ее принять, то верни обратно».

Письмо было подписано очередным вариантом псевдонима: Даниил Хормс.

В 1930 году постепенно стало укрепляться его положение в писательской среде. Он уже был членом детской секции Всероссийского союза писателей, хотя советские «собратья по перу» вызывают у него постоянное раздражение («SOS, SOS, SOS. Я более позорной публики не знаю, чем Союз писателей. Вот кого я действительно не выношу», — записывает он в 1929 году).

В январе 1930 года Хармс написал более десяти стихотворений, среди них такие явные творческие удачи поэта, как «Жил мельник...», «Злое собрание неверных», «Падение вод», «Ужин». Чуть позже, в августе 1930 года, он написал пьесу «Лапа».

В начале 1930 года еще продолжались обэриутские вечера. Но вечер 1 апреля 1930 года в общежитии Ленинградского государственного университета стал последним. Выступали Хармс, Левин, Владимиров и фокусник Пастухов. Бахтерев и Разумовский находились в зале, но в выступлении участия не принимали,

«Пролетарское студенчество» встретило обэриутов крайне враждебно. Хармс потом вспоминал, что их называли «контрреволюционерами» и требовали отправить на Соловки. 9 апреля ленинградская газета «Смена» опубликовала разгромную статью Л. Нильвича (за этим псевдонимом скрывался журналист газеты Лев Никольский «Реакционное жонглерство (об одной вылазке литературных хулиганов)». Сразу вслед за этой статьей появилась и статья Н. Слепнева «На переломе», опубликованная в майской книжке журнала «Ленинград». Выступление ОБЭРИУ в университете называлось «вылазкой», сама группа объявлялась «реакционной», а ее творчество — «враждебным нашему социалистическому строительству и нашей советской революционной литературе».

Кроме этого, студенты ЛГУ написали кляузу в Союз писателей, так что обэриутам пришлось оправдываться и там. Газета ЛГУ «Студенческая правда» красочно описала вечер в общежитии, сделав ожидаемое заключение: «Время, затраченное студентами на слушание "обериутов", — напрасно и вредно затраченное время».

В результате этих событий выступления обэриутов где бы то ни было стали невозможны. Теперь Хармс и его друзья могли выступать только с детскими произведениями, и то очень редко.

1931 год был для Хармса годом домашних вечеров. В его записных книжках мелькают имена друзей, у которых он бывал: преподаватель университета П.П. Калашников, Липавский и Тамара Мейер (впоследствии Липавская), Б. Житков и др. Читали стихи, прозу, разговаривали.

В ноябре Хармс завершает свой роман с Раисой Ильиничной Поляковской, начавшийся летом этого же года. Хармс, как это было ему обычно свойственно, придал своей любви мистический характер: он интерпретировал ее имя как символ спасения и повесил над кроватью надпись «Мысль о Рае».