Вторая половина 30-х годов

В январе 1937 года Хармс начинает формировать так называемую «Голубую тетрадь». Тетрадь была в твердой картонной обложке голубого цвета. В нее Хармс записывал все подряд — то, что считал интересным и достойным такой роскошной тетради. В тетрадь он вложил отдельную страничку с рассказом 23 августа 1936 года «В Альбом», который можно считать своеобразным эпиграфом ко всей тетради: «Я видел однажды, как подрались муха и клоп. Это было так страшно, что я выбежал на улицу и убежал черт знает куда. Так и в альбоме: напакостишь, а потом уже поздно будет».

В течение всего года (до конца октября) в «Голубую тетрадь» Хармс записывает произведения самых разных жанров, причем как связанных единством темы, так и не связанных.

Жизнь Хармса протекала без особых потрясений до марта 1937 года, когда в третьем номере журнала «Чиж» появилось его стихотворение «Из дома вышел человек...»:

Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
  И в дальний путь.
  И в дальний путь
Отправился пешком.

Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
  Не спал, не пил.
  Не пил, не спал.
Не спал, не пил, не ел.

И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
  И с той поры,
  И с той поры,
И с той поры исчез.

Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
  Тогда скорей,
  Тогда скорей.
Скорей скажите нам.

Сложно сказать, сознательно или несознательно создавал Хармс текст с такими явными аллюзиями. Марина Малич считала, что это стихотворение было созвучно тогдашним настроениям Хармса и отражало его желание уйти из города, спрятаться, отсидеться. Тогда исчезновение героя этого стихотворения нужно понимать не как трагедию, а как спасение от постоянного страха, которым была пронизана в то время жизнь многих людей, в том числе и Хармса.

Но факт остается фактом: в страшном 1937 году, когда люди тысячами безвестно исчезали в застенках и лагерях НКВД, в советской печати появилось стихотворение о том, как в СССР человек вышел из дома и бесследно исчез. Последствия для автора могли быть страшными. Обвинения во вредительстве в области литературы, антисоветская клевета, подрыв существующего строя... К счастью (если это можно назвать счастьем), ареста не последовало. Но вот печатать произведения Хармса перестали. Если учесть, что гонорары за детские стихи и рассказы в то время были единственным источником средств для существования для Хармса и его жены, то происшедшее можно без преувеличения считать катастрофой. Прекратив печатать Хармса, в Детиздате стали тормозить и выплаты по прежним его публикациям, что усиливало тяжесть ситуации. 1 июня Хармс записывает в дневник: «Пришло время еще более ужасное для меня. В Детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня прекратили печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случайными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем».

Марина Малич позже вспоминала об этом времени: «Мы жили только на те деньги, на те гонорары, которые получал Даня. Когда он зарабатывал, когда ему платили, тогда мы и ели. Мы всегда жили впроголодь. Но часто бывало, что нечего было есть, совсем нечего. Один раз я не ела три дня...»

Все записи в дневниках 1937-го — начала 1938 года полны ощущения отчаяния и безнадежности. В его жизни переплелись полное отсутствие денег, творческий кризис, истощение жизненной энергии. С 1 августа он живет у тетки в Царском Селе, но и там его не оставляло состояние, которое сам Хармс называл «импотенцией во всех смыслах».

Как всегда, Хармсу придает силы вера. Он постоянно обращается к Богу за помощью, просит у него поддержки. В момент полной материальной и психологической «ямы» он напоминает себе строчки из 9-го псалма: «Не всегда забыт будет нищий и надежда бедных не до конца погибнет».

В июле 1937 года он записывает: «Создай себе позу и имей характер выдержать ее. Когда-то у меня была поза индейца, потом Шерлок Холмса, потом йога, а теперь раздражительного неврастеника. Последнюю позу я бы не хотел удерживать за собой. Надо выдумать новую позу».

Несмотря на все это, дружеские встречи и вечера продолжаются, хотя их и становится значительно меньше, чем раньше.

В 1937 году брак с Мариной Малич дал трещину, супруги отдаляются друг от друга, и Хармс все чаще позволяет себе «романы на стороне». В первой половине 1937 года у Хармса была связь с бывшей женой Введенского Анной Семеновной Ивантер, а через год — с кузиной Марины Малич Ольгой Верховской.

Оба романа становятся известны Марине, причем если о первом она узнает случайно, то о втором ей рассказал сам Хармс.

Примерно с мая 1937 года начинает заходить речь о разводе. В мае Марина едет в Царское Село к Наталье Колюбакиной, которую очень любила и уважала, чтобы обсудить предстоящий развод. Судя по всему, тетка Хармса уговорила ее этого не делать. Однако

известия об изменах мужа сделали совместную жизнь Марины с ним невыносимой. Весной 1938 года она даже планирует самоубийство, но на него не хватило духу. В июне она перебирается на две недели к своей учительнице французского языка — в то время Марина училась на курсах французского, надеясь получить право преподавания языка. За это время Марина успокоилась, пришла в себя, любовь к мужу вернулась. А у Хармса, несмотря на все измены, любовь к Марине никогда и не прекращалась. «Я очень люблю ее, но как ужасно быть женатым», — записывает он 26 мая 1938 года.

В июне и июле напечатали две книги Хармса, которые уже были в производстве (одна — вольный перевод В. Буша «Плих и Плюх», вторая — «Рассказы в картинках» Н.Э. Радлова, к которой Хармс писал тексты совместно с Н. Гернет и Н. Дилакторской), но денег за них не дали.

3 июля 1937 года по делу, которое начиналось с ареста сотрудников Эрмитажа, а закончилось как «писательское», был арестован Николай Олейников. 24 ноября 1937 года он был расстрелян.

С арестом Олейникова Хармс лишился одного из немногих близких людей, способных хоть как-то помогать ему заработками. Более того, после ареста Олейникова НКВД нанесло удар по всему Детиздату: несколько человек были арестованы, в их числе хорошие знакомые Хармса — писательница и критик Т.Г. Габбе, редактор детского отдела А.И. Любарская, секретарь редакции журналов «Чиж» и «Еж» Г.Д. Левитина. Многие были вынуждены уволиться. Ситуация для Хармса осложнилась еще и тем, что после того, как 11 ноября 1937 года на собрании в Союзе писателей от Маршака потребовали отречься от «врагов народа» (среди которых был и Олейников), Самуил Яковлевич понял, что необходимо как можно быстрее переезжать в Москву. Переезд состоялся через год, осенью 1938 года.

24 марта 1938 Хармс обратился за помощью к новому директору Детиздата Андрееву, который до своего нового назначения в 1938 году был директором Ленпищепромиздата. Разговор этот ничего не дал. «Пришли дни моей гибели, — записал Хармс на следующий день. — Говорил вчера с Андреевым. Разговор был очень плохой. Надежд нет. Мы голодаем. Марина слабеет, а у меня к тому же еще дико болит зуб. Мы гибнем — Боже, помоги».

Четвертого октября написано одно из самых трагических его стихотворений, которое Хармс включил в «Голубую тетрадь», придав ему тем самым характер особенно значимого: «Так начинается голод: с утра просыпаешься бодрым, потом начинается слабость, потом начинается скука, потом наступает потеря быстрого разума силы, потом наступает спокойствие. А потом начинается ужас».

Примерно в это же время Хармс переводит стихотворение немецкого философа и поэта барокко Магнуса Даниэля Омайса (1646—1708), которое как нельзя лучше подходило его настроению:

Пришел конец. Угасла сила
Меня зовет к себе могила.
И жизни вдруг потерян след.

Всё тише тише сердце бьется,
Как туча смерть ко мне несется
И гаснет в небе солнца свет.

Я вижу смерть. Мне жить нельзя.
Земля, прощай! Прощай, земля!

В конце лета 1937 года Хармс часто бывает у буддийского храма (дацана) в Старой Деревне. Храм тогда принадлежал Тибето-монгольской миссии в СССР, находившейся под покровительством Наркомата по иностранным делам. Главой миссии являлся полномочный представитель Тибета в СССР Агван Доржиев — выдающийся деятель буддизма в России, с которым Хармс, судя по всему, общался (его имя присутствует в записных книжках). Кроме того, он знакомился и с другими служителями дацана, а также пытался учить слова на монгольском и тибетском языках; следы этих занятий также отразились в его записных книжках.

В 1937—1938 годах Хармс развивает тенденцию к циклизации произведений, которая возникла у него еще в 1935 году. «Голубая тетрадь», начатая в январе 1937 года, заполнялась им до 23 февраля. Затем был небольшой перерыв до апреля, потом — до октября, которым и датируются последние записи. Параллельно «Голубой тетради» 27 марта 1937 года Хармс начинает новую тетрадь, которую он назвал «Гармониус» — это слово он использовал в качестве «разового» псевдонима в стихотворении от 3 января 1938 года «Но сколько разных движений...», в котором среди общего шуточного тона прорываются почти автоматически заполняемые строки о голоде, представляющем неотъемлемую часть его жизни в те дни:

Вот он страданья полный день.
Нет пищи, нет пищи, нет пищи.
Есть хочу.
Ой ой ой!
Хочу есть.
Хочу есть.
Вот мое слово.
Хочу накормить мою жену.
Хочу накормить мою жену.
Мы очень голодаем.

В отличие от «Голубой тетради», «Гармониус» — это простая школьная тетрадь в 24 листа.

Как и «Голубая тетрадь», «Гармониус» стал для Хармса не столько циклом текстов, сколько хранилищем для наиболее важных в определенный период записей, куда вошли не только рассказы и стихи, но и дневниковые записи. «Сидеть бы в своей комнате, знать, что ты совершенно обеспечен и вычерчивать квартиры!» — такие мечтания находим мы в тетради; стоит заметить, что Хармс действительно любил чертить схемы самых разных квартир — от небольших, на три-четыре комнаты, до десятикомнатных.

В «Гармониус» также были записаны такие важные для Хармса произведения как стихотворение «Гнев Бога поразил наш мир...» и рассказ «Четвероногая ворона».

В 1937 году был арестован и сам Хармс. Об этом аресте мы знаем только из материалов его дела 1941 года, где он указал в анкете, что причиной ареста была «незаконная торговля». Можно предположить, что поэт был задержан во время попытки продать что-либо из вещей на одном из «черных» рынков, но вскоре отпущен. Этот арест не повлиял ни на членство Хармса в Союзе писателей, ни на его положение.

19 марта 1938 года сотрудники НКВД арестовали Николая Заболоцкого.

19 октября 1938 года в Москве умер Борис Житков, с которым Хармс был особенно дружен. Житков не раз выручал Хармса, помогая ему и советами, и деньгами. Еще в 1934 году Житков переехал в Москву и после этого бывал в Ленинграде только наездами. В то время, когда Житков жил в Москве, между ним и Хармсом активно шла переписка. Даже на фоне арестов Олейникова и Заболоцкого смерть Житкова была, наверное, самой сильной потерей для Хармса в то время.

В июле 1938 года Хармс свой собственный орден, который называет «Орден равновесия с небольшой погрешностью». Название восходит к термину, придуманному для своей философской системы Я.С. Друскиным, по свидетельству последнего, переданному М. Мейлахом, название этого термина, записанное на латыни, — quaedam equilibritas cum peccato parvo — Введенский и Хармс распевали на мотив польки. Согласно Друскину, мировой универсум представлял собой равновесие «с небольшой погрешностью» между двумя началами — философ называл их «Это» и «То».

Несмотря на то, что материальное положение Хармса в конце 1938 года не улучшилось, осень этого года стала для него довольно удачной в творческом отношении. Написаны рассказы «Новый талантливый писатель», «Бытовая сценка», «Художник и Часы» и другие, чуть раньше, в августе, — «Поздравительное шествие».

Осенью Хармс возобновляет еженедельные приглашения друзей и знакомых для общения и совместного музицирования.

В 1938 году Хармс практически закончил цикл «Случаи», переписал их в отдельную тетрадку и написал посвящение: «Посвящаю Марине Владимировне Малич». Сначала в цикле было 26 миниатюр, но затем Хармс вычеркнул небольшой рассказ «Происшествие на улице», так что осталось только 25. Но на этом процесс создания цикла не завершился. В 1939 году Хармс снова возвращается к «Случаям» и дописывает еще пять прозаических текстов (всего в цикле стало 30 произведений), некоторые из которых довольно значительно отличались от предыдущих.

Начиная с возвращения из курской ссылки, доля стихов в общем творчестве Хармса сокращалась постоянно. К 1939 году их стало совсем мало, а после 15 марта этого года нам известны только его детские стихи.

Материальное положение Хармса почти не улучшалось. Иногда приходилось даже сидеть дома из-за отсутствия сапог. Долг Литфонду, тянувшийся за ним уже несколько лет, так и не был выплачен.