ОБЭРИУ

Количество выступлений участников «Академии левых классиков» (АЛК) к осени 1927 года сократилось до минимума. Все меньше находилось руководителей и директоров, соглашавшихся на предоставление своих помещений малоизвестной группе, которая к тому же демонстративно обращалась к авангардной эстетике. Целые дни проходили в пустых разговорах, и это действовало угнетающе. По предложению Заболоцкого, недавно вернувшегося из Красной Армии, было решено организовать что-то вроде студии. Собирались в комнате Хармса два раза в неделю. Каждый занимался своим делом: кто-то писал стихи, кто-то рисовал — словом, была полная свобода. Написанное тут же читалось и обсуждалось.

Н.П. Баскаков, директор ленинградского Дома печати, помещавшегося на Фонтанке в Шуваловском дворце, будучи наслышан о деятельности Хармса и его товарищей, предложил группе официально войти в состав Дома печати в качестве одной из его секций.

Единственным условием, которое выдвинул Баскаков, было изменение названия.

«Понимаете, — объяснял он, — слово "левое" приобрело политическую окраску. Направленность в искусстве следует определять словами собственного лексикона».

Сейчас уже трудно установить, кто именно предложил необычное наименование — ОБЭРИУ, что должно было расшифровываться как «Объединение реального искусства». По воспоминаниям Игоря Бахтерева, он предложил ОБЕРНУ, а Хармс предложил затушевать слово, лежащее в основе аббревиатуры, заменив «е» на «э». Бахтерев также говорит, что предложение было принято единогласно. Что касается конечного «у», то, по свидетельству некоторых современников, обэриуты впоследствии активно пользовались им для того, чтобы отфутболивать любопытных («Почему вы называетесь ОБЭРИУ? — А потому, что оканчивается на "у"!»). Не исключено, что конечное «у» действительно было добавлено для подобного озорства, на которое Хармс и его товарищи были весьма горазды. По другим сведениям, ОБЭРИУ получилось в результате изменения первоначального ОБЭРИО (с теми же причинами возникновения финального «у»).

В записных книжках Хармса в конце ноября — начале декабря 1927 года встречается еще один вариант наименования группы: «Обэрэриу». Это слово, видимо, означает «Объединение работников реального искусства». Однако уже с января 1928 года он пишет это слово как ОБЭРИУ.

По замыслу организаторов ОБЭРИУ должно было состоять из пяти групп: литературной, изобразительной, театральной, кино и музыкальной и сконцентрировать вокруг себя основные силы ленинградского левого искусства. В литературную секцию, кроме самого Хармса, Введенского, Бахтерева, вошли К. Вагинов и Б. Левин, а также к ней примыкали, не являясь формальными членами, поэты Н. Олейников и Ю. Владимиров. Секцию кино составили А. Разумовский и К. Минц. На участие в изобразительной секции поначалу дал согласие сам К. Малевич, но дальше этого сотрудничество не пошло. Музыкальная секция так и не была создана, а вот театральная по составу почти совпадала с литературной, за исключением К. Вагинова.

Дом печати был заинтересован в создании новой секции и поэтому согласился на почти полную автономию группы: работа должна вестись по собственному плану, без вмешательства администрации в творческие дела, лишь с последующим отчетом перед правлением дома.

С приходом ОБЭРИУ в Дом печати серьезно изменилось его положение в Ленинграде. Хармса и его друзей и раньше хорошо знали в городе по Союзу поэтов, по их выступлениям, но теперь группа приобрела официальный статус, который Хармс всегда мечтал иметь. Теперь «студийные» дни проходили уже не в комнате Хармса на Надеждинской, где было довольно тесно. Новой секции была предоставлена комфортабельная гостиная с мягкими креслами в Доме печати.

В 1928 году в № 2 журнала «Афиши Дома печати» была опубликована знаменитая декларация ОБЭРИУ. По свидетельству И. Бахтерева, части «Общественное лицо ОБЭРИУ» и «Поэзия обэриутов» написал Н. Заболоцкий. В этой декларации еще раз провозглашается полный и окончательный разрыв с заумью, а ОБЭРИУ объявляется «новым отрядом левого революционного искусства»:

«Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Люди реальные и конкретные до мозга костей, мы — первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его <...> Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов... Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства... Вы как будто начинаете возражать, что это не тот предмет, который вы видите в жизни? Подойдите поближе и потрогайте его пальцами. Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты. Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты «не-реальны» и «не-логичны»? А кто сказал, что «житейская» логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героини и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать».

В декларации также давались краткие характеристики творчества каждого из членов ОБЭРИУ. Вот что было сказано о Хармсе: «Даниил Хармс — поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях. В момент действия предмет принимает новые конкретные очертания, полные действительного смысла. Действие, перелицованное на новый лад, хранит в себе «классический» отпечаток и, в то же время, представляет широкий размах обэриутского мироощущения». Любопытно, что впоследствии Маршак скажет о Хармсе, что это был поэт «с абсолютным вкусом и слухом и с какой-то — может быть, подсознательной — классической основой».

По предложению Баскакова, группа начала готовить большой вечер с чтением стихов и театральной постановкой, который был намечен на 24 января 1928 года.

Выступление решили назвать «Три левых часа»: раз слово «левый» пришлось убрать из названия группы, надо было сохранить его хотя бы в названии вечера. Первый час — чтение поэтами своих стихов, второй — спектакль по пьесе Хармса «Елизавета Бам», третий час — экспериментальный фильм Минца и Разумовского, который в окончательном своем виде получил столь же «экспериментальное» название «Фильм № 1. Мясорубка».

Первым делом нужно было написать пьесу. В центре ее сюжета должно было быть убийство (жанр определили как «кровавая драма») и первоначальное название было — «Случай убийства». Уже во время работы Хармса над ней изменились и сюжет, и название. Последнее было дано по имени главной героини: «Елизавета Бам». Хармс (как и следовало ожидать) писал пьесу не как исключительно литературное произведение, а ориентируясь на ее постановку.

Пьеса была написана, и в субботу, 24 декабря, на квартире автора состоялось ее первое чтение.

Эскизы декораций к постановке рисовал Бахтерев, музыку сочинял студент музыкального отделения Института истории искусств Павел Вульфиус, впоследствии — профессор консерватории. Специально для спектакля он собрал симфонический оркестр, к которому Баскаков разрешил присоединить большой любительский хор Дома печати.

Интересен список реквизита, который Хармс предполагал задействовать в спектакле: трехколесный велосипед, куски цветной материи, губная сирена, самовар, два бокала, эспадроны, костыль, счеты, перо, полено и пила, коробочка, фонарь. Большинство этих

вещей предназначалось для постановки «Елизаветы Бам».

24 января утром прошла последняя репетиция — без единой помарки. Но настроение у участников вечера было грустное — в Доме печати им сообщили, что желающих посмотреть представление почти нет, выручка кассы на тот момент составляла всего несколько рублей...

Бахтерев вспоминал, что на вечер он ехал на извозчике с бутылкой вина в кармане: на трезвую голову выступать в пустом зале не хотелось. Однако, подъехав к Дому Дом печати, Бахтерев увидел толпу, осаждавшую кассы, очереди стояли на улице и внутри. Зрители пришли покупать билеты к 19.30, то есть прямо к тому времени, на которое был назначен вечер. Его начало пришлось переносить более чем на час.

Выступление прошло с огромным успехом. Закончилось оно уже во втором часу ночи, потом провели обсуждение, которое затянулось до утра. Служащие Дома печати потом рассказывали про чудо: до окончания диспута ни один зритель не взял в гардеробе пальто».

На следующий же день в «Красной газете» появилась статья Л. Лесной «Ытуеребо» («Обериуты» наоборот), тон которой был крайне недоброжелательным. Пьеса Хармса «Елизавета Бам» характеризовалась в статье как «откровенный до цинизма сумбур, в котором «никто ни черта не понял», по общему признанию...» После этой статьи мечты о подобных вечерах пришлось оставить, и вплоть до апреля 1930 года обэриуты могли лишь выступать с небольшими программами.

Несмотря на негативные отклики в печати, «Три левых часа» можно считать несомненным успехом обериутов.

Сразу после творческого успеха Хармса ждал долгожданный успех на личном фронте, 5 марта состоялась его свадьба с Эстер Русаковой. Особых торжеств не было, а через два дня, 7 марта 1928 года, Хармса призвали на краткосрочную военную службу.