ОБЭРИУ
С 1926 года Даниил Хармс пытается объединить силы всех «левых» писателей и художников Ленинграда. Он организовал несколько литературных содружеств («Левый фланг», «Академия левых классиков»), в них входили уже известные нам «чинари»: Хармс и Введенский. К ним примкнули Бахтерев и Заболоцкий. В те годы были очень популярны творческие вечера, на которых поэты и писатели читали свои произведения, после чего устраивались диспуты с обсуждением услышанного. «Чинари» иногда выступали в домах культуры, клубах. Но их малопонятные для обычного советского слушателя авангардистские стихотворения редко находили отклик. Часто выступления заканчивались скандалами. В прессе появлялись разгромные статьи, в которых высмеивалось их творчество. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы напечатать хоть что-либо. И уже к 1927 году публичные чтения практически прекратились. «Чинари» собирались в тесном дружеском кругу, проводили дни в безделье и унынии. Вернувшийся из армии Заболоцкий предложил создать что-то вроде литературной студии. Встречи стали проводить чаще всего в комнате Хармса, обычно два раза в неделю, при этом каждый занимался своим делом: кто-то рисовал, кто-то писал стихи, потом все это обсуждалось.
Директором ленинградского Дома печати, являвшимся тогда центром культуры северной столицы, был Николай Павлович Баскаков. Он очень интересовался авангардным искусством. Услышав о деятельности Хармса и его товарищей, он предложил «чинарям», которые в то время называли себя «Академией левых классиков», официально войти в Дом печати, как одна из его секций. Дом печати находился в Шуваловском дворце на Фонтанке. Новой секции было предложено помещение для репетиций. Единственным условием было изменение названия. Баскаков объяснил это тем, что слово «левое» приобрело политическую окраску, также нежелательно в названии было использовать слово «авангард».
Сейчас уже сложно точно узнать, как именно возникла необычная аббревиатура ОБЭРИУ (Объединение реального искусства). Позднее Бахтерев говорил, что во время обсуждения он предложил назвать группу ОБЕРИУ, а Хармс предложил заменить Е на Э, и его предложение было принято. Некоторые исследователи полагают, что первоначальный вариант названия ОБЭРИО на ОБЭРИУ был изменен из озорства, чтобы позднее отвечать любопытным («Почему вы называетесь ОБЭРИУ? — Потому что заканчивается на У!»).
В ОБЭРИУ входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов (Вагингейм), Игорь Бахтерев, Борис (Дойвбер) Левин. Состав группы менялся, после ухода Вагинова к ним присоединились Юрий Владимиров, Николай Тювелев. В конце 1927 года в ОБЭРИУ вошли студенты киноотделения Института истории искусств Александр Разумовский и Клементий Минц, хотя в общем-то к литературе они никакого отношения не имели. Близки к обэриутам были поэт Николай Олейников, писатель Евгений Шварц, философы Яков Друскин и Леонид Липавский, художники К. Малевич, Павел Мансуров, Павел Филонов, а также художницы Алиса Порет и Татьяна Глебова.
Основная идея ОБЭРИУ отражена в самом названии группы. Обэриуты утверждали, что искусство должно быть таким же реальным, как и сама жизнь. Они декларировали необходимость обновления методов изображения действительности и отказ от традиционных форм искусства. Культивировали поэтику абсурда, опередив европейскую литературу абсурда минимум на два десятилетия.
В начале 1928 в информационном выпуске ленинградского Дома печати была опубликована Декларация ОБЭРИУ. Она была написана коллективно и отредактирована Н. Заболоцким. В ней излагались взгляды обэриутов на различные виды искусства. Там же было заявлено, что эстетические предпочтения членов группы находятся в сфере авангардного искусства.
В Декларации ОБЭРИУ говорилось: «Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты "не-реальны" и "не-логичны"? А кто сказал, что "житейская" логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героине и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать». «Истинное искусство, — писал Хармс, — стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением». В таком понимании искусства обэриуты являлись «наследниками» футуристов, которые также утверждали, что искусство существует вне быта и пользы.
При этом у каждого из обэриутов был собственный взгляд на мир и искусство. Введенский, Вагинов и Хармс воплощали идею реального искусства в алогичных, далеких от реальности текстах. Николай Заболоцкий пытался донести до обывателя свое, на его взгляд, более объективное, мнение об окружающей действительности. Мир для обэриутов был загадочен и бессмыслен, и в своих произведениях они стремились к абсурду. В них смешивалось смешное и серьезное, страшное и веселое, кошмарное и радостное. Парадоксальные и алогичные произведения обэриутов пропитаны горечью, страхом перед кошмарной реальностью, но, несмотря на это, они очень лиричны и проникнуты тоской по гармоничному, идеальному, человечному миру.
В декларации ОБЭРИУ сообщалось, что объединение делится на четыре секции: литературную, изобразительную, театральную и кино. В литературную секцию входили Хармс, Введенский, Заболоцкий, Бахтерев, Вагинов, Левин. В секцию кино, естественно, Разумовский и Минц. Театральная секция почти полностью повторяла литературную, за исключением Вагинова и Левина, а позднее и Заболоцкого. Об изобразительной секции в декларации говорилось, что она ведет работу «экспериментальным путем». На самом деле, такой секции не существовало. Обэриуты планировали собрать вокруг группы всех основных авангардных художественных сил города, прежде всего Малевича и Филонова. Также обэриуты планировали создать музыкальную секцию.
Самым ярким событием в истории содружества стал вечер «Три левых часа», который был проведен 28 января 1928 года. На этом театрализованном представлении обэриуты читали свои произведения, была поставлена пьеса Хармса «Елизавета Бам». Именно в этот вечер обэриуты объявили о создании новой литературной группы, представляющей отряд «левого творчества».
Вечер состоял из трех частей:
час первый — выступление поэтов А. Введенского, Д. Хармса, Н. Заболоцкого, К. Вагинова, И. Бахтерева;
час второй — показ спектакля по пьесе Д. Хармса «Елизавета Бам» (композиция Д. Хармса, И. Бахтерева и Б. Левина, декорации и костюмы И. Бахтерева, роли исполняли Грин (А.Я. Гольдфарб), Павел Маневич, Юрий Варшавский, Е. Вигилянский, Бабаева и Этингер);
час третий — показ кинофильма «Мясорубка», созданного Александром Разумовским и Климентием Минцем.
Вел вечер А. Введенский.
Основную работу по организации вечера взял на себя Даниил Хармс, он же написал пьесу «Елизавета Бам» Она была готова в самые короткие сроки. 24 декабря 1927 года пьеса была прочитана на вечере в квартире автора. Эскизы декораций к спектаклю нарисовал Бахтерев, музыку сочинил студент музыкального отделения Института истории искусств Павел Вульфиус, позднее он стал профессором консерватории. Специально для постановки он собрал симфонический оркестр, к которому Баскаков разрешил присоединить большой любительский хор Дома печати.
В начале января началась самая интенсивная работа. Проходили репетиции, по городу расклеивались афиши. Было сделано все для того, чтобы привлечь на вечер максимальное количество зрителей. Что в эти дни происходило в Доме печати, лучше всего показывают воспоминания Бахтерева:
«...Дел у каждого, как говорится, невпроворот. Актеры выкрикивали, музыканты пиликали, саксофонист, известный джазист Кандат, настраивал пианино, столяры стучали: Дом Печати был полностью предоставлен шумной деятельности обэриутов».
Афиши были очень необычными, набирались разными шрифтами. Да и клеили их не так, как всегда: одна афиша была наклеена как обычно, а рядом вторая — в перевернутом вверх ногами виде. Использовалась и «живая» реклама: по улицам города ходил человек. Клементий Минц (а это был именно он) позднее вспоминал:
«На нем было надето пальто — треугольник из холста на деревянных распорках, исписанного — вдоль и поперек — надписями... Все это привлекало внимание любопытных. Они старались прочесть все, что было написано на рекламном пальто. Я сейчас не помню всего, но кое-что осталось в памяти:
2×2=5
Обэриуты — новый отряд революционного искусства!
Мы вам не пироги!
Придя в наш театр, забудьте все то, что вы привыкли видеть во всех театрах!
Поэзия — это не манная каша!
Кино — это десятая муза, а не паразит литературы и живописи!
Мы не паразиты литературы и живописи!
Мы обэриуты, а не писатели-сезонники!
Не поставщики сезонной литературы!
И еще раз на углу пальто, красными буквами: 2×2=5!»
Обэриуты отправили афиши вечера в Госиздат, Публичную библиотеку, университет, книжные магазины, филармонию, в редакции, клубы и издательства, в Союз поэтов и даже в такие организации, как Промбанк, Севзапторг, Северсоюз, Губфин и даже в посольства. Всем поэтам и актерам полагались контрамарки на свободные места (от одной до трех), чтобы они могли пригласить родственников и друзей. Кроме того, рассылались пригласительные билеты. В списке приглашенных: поэты Маршак, Терентьев, Туфанов, художники Малевич, Матюшин, Мансуров, литературовед Степанов, музыковед Соллертинский, Филонов, также приглашены были филологи Эйхенбаум и Степанов, поэты Лившиц и Петников. Общее количество приглашенных было определено в 15 человек.
Персональное приглашение на вечер выглядело так:
«Дом Печати.
Фонтанка 21.
Пригласительный билет.
Обэриу просит Вас пожаловать на вечер «Три левых часа»
24 янв. 1928 года.
Начало вечера в 7½ часов.
Печать. Подпись».
Утром 24 января последняя репетиция. Все прошло хорошо, но настроение обэриутов было подавленным: в кассе сообщили, что на представление продано лишь несколько билетов. Позднее Бахтерев вспоминал, что на вечер он ехал с бутылкой вина, трезвым выступать перед пустым залом не хотелось. Но когда он подъехал к Дому печати, то увидел огромную очередь. Зрители, как будто сговорившись, пришли к самому началу представления. Пришлось переносить начало более чем на час. В зале был аншлаг!
В анонсе вечера говорилось, что первый «час» должен открывать «конферирующий хор». Обэриуты хотели показать, что в их сообществе нет лидеров, что в их содружестве все равны. Предполагалось, что на сцену выйдут Хармс, Заболоцкий, Введенский и Бахтерев, и будут по очереди читать небольшие фрагменты заранее выученного текста. Но минут за десять до начала вечера обэриуты вспомнили, что вступительный текст не только не был выучен, но даже и не был написан...
Решили выпустить на сцену самого молодого, Игоря Бахтерева. В то время ему было 20 лет, а выглядел он еще моложе. Ему было сказано, что он может читать все, что угодно. Выступление юного поэта представляло собой заумный монолог и было воспринято с молчаливым недоумением. Но, главное, не освистали, а значит, результат достигнут.
Одним из самых ярких моментов первой части вечера было появление Хармса. Вместо чинного выхода поэта, на сцену выехал черный лакированный шкаф, его толкали находившиеся внутри брат Игоря Бахтерева с приятелем. Сам же Хармс восседал на верху шкафа. Позднее Бахтерев так вспоминал этот момент: «Подпудренный, бледнолицый, в длинном пиджаке, украшенном красным треугольником, в любимой золотистой шапочке с висюльками, стоял, как фантастическое изваяние или неведомых времен менестрель. Он громогласно, немного нараспев читал "фонетические стихи"».
Закончив читать стихи, Хармс вытащил часы из кармана и глянув на них, объявил, что в это самое время на углу Невского проспекта и Садовой улицы (тогда они назывались проспект 25 Октября и улица имени 3 Июля соответственно) читает свои стихи поэт Николай Кропачев. Теперь зрители поняли, почему имя Кропачева на афише вечера было набрано вверх ногами... На сцене возникла пауза, а в это же время в центре города Кропачев стал читать свои стихи изумленным прохожим.
После этого с чтением своих стихов выступили Бахтерев и Вагинов. После выступления Бахтерев упал на спину, не сгибаясь. На сцене потушили свет, и рабочие, подняв «тело» высоко над головой, вынесли его со сцены. Во время выступления Вагинова в глубине сцены появилась балерина Милица Попова, в пачках, на пуантах, она проделывала классические па, Вагинов, не обращая на нее внимания, продолжал читать.
Александр Введенский, безукоризненно одетый, выехал читать свои стихи на трехколесном велосипеде. Заболоцкий, недавно вернувшийся с военной службы, и не успевший обзавестись гражданской одеждой, выступал в выцветшей гимнастерке и грубых ботинках с обмотками. Его стихи на вечере пользовались наибольшим успехом.
После антракта началась пьеса «Елизавета Бам». До сих пор в учебниках по истории литературы — и российских, и зарубежных — ее называют классическим произведением так называемого «театра абсурда». Ее сюжет построен как последовательное разрушение самой идеи целостного сюжета. К Елизавете Бам приходят двое — Иван Иванович и Петр Николаевич, выясняется, что они пришли, чтобы арестовать ее за некое преступление. Суть преступления назвать отказываются, но грозят главной героине «крупным наказанием». При этом на все вопросы Елизаветы, в чем она виновата, ей отвечают «вы сами знаете». Тут же Иван Иванович и Петр Николаевич начинают ссориться друг с другом, потом забывают, зачем пришли, и начинают показывать фокусы. Иван Иванович начинает говорить героине комплименты, а затем начинает отпрашиваться у нее домой, называя героиню каждый раз новым отчеством:
«ИВАН ИВАНОВИЧ: Если позволите, Елизавета Тараканова, я пойду лучше домой. Меня ждет жена дома. У ней много ребят, Елизавета Таракановна. Простите, что я так надоел Вам. Не забывайте меня. Такой уж я человек, что все меня гоняют. За что, спрашивается? Украл я, что ли? Ведь нет! Елизавета Эдуардовна, я честный человек. У меня дома жена. У жены ребят много. Ребята хорошие. Каждый в зубах по спичечной коробке держит. Вы уж простите меня. Я, Елизавета Михайловна, домой пойду».
Если в начале пьесы Елизавета — взрослая женщина, то потом она превращается в девочку и начинает соответственно себя вести, играя в пятнашки, появляются новые персонажи: ее Мамаша и Папаша. Одновременно с этим зритель узнает, что у нее есть муж, которого она ждет. Папаша произносит фразу, ставшую впоследствии знаменитой: «Покупая птицу, смотри, нет ли у нее зубов. Если есть зубы, то это не птица». В самом конце пьесы Мамаша забывает о том, что Елизавета Бам — ее дочь, и обвиняет ее в убийстве своего сына.
Пьеса была разбита не на действия и акты, как это было принято в драматургии, а на 18 «кусков». По замыслу автора все они должны быть сыграны по-разному: один должен был быть сыгран в «реалистическом, комедийном» ключе, другой — в «нелепо-комическом, наивном», еще один был помечен как «классический пафос» и т. д. К тому же Хармс насытил пьесу вставными эпизодами, некоторые из них вообще не имели никакого отношения к сюжетной линии, другие уходили от нее в сторону. Например, в одном из кусков на сцену выносилось бревно и распиливалось (при этом действие не прерывалось), один из персонажей, Нищий, появлялся на сцене на несколько минут, прося милостыню, он был введен исключительно с целью «расшатывания» сюжета. Актеры постоянно импровизировали, и это предусматривалось авторским замыслом.
Завершилась пьеса тем же, чем и начиналась. После всех мыслимых и немыслимых трансформаций, импровизаций, на сцене вновь появились уже знакомые зрителю Иван Иванович и Петр Николаевич, которые вновь требовали от Елизаветы Бам открыть дверь. На этот раз они предъявляют ей обвинение в убийстве одного из них — Петра Николаевича. Только в этот момент называлась его фамилия — Крупернак. Пьеса заканчивается тем, что преследователям удается арестовать Елизавету Бам и увести ее.
Бахтерев позднее вспоминал, что во время представления за кулисы ворвался известный критик, редактор театрального журнала Моисей Падво, и стал орать, топая ногами, что обэриуты — прямые кандидаты в тюрьму и что, если демонстрация «сумасшедшей Бам» не прекратится, а «балаган» будет продолжен, то он позвонит в НКВД.
Третий час выступления начался с монолога Разумовского, сидящего в кресле в отцовском халате и колпаке. При свете керосиновой лампы он рассказывал о путях развития современного кинематографа. Этот рассказ стал прологом к демонстрации «Фильма № 1» под названием «Мясорубка». К сожалению, сам фильм не сохранился, и о его содержании мы знаем только по воспоминаниям современников. Лидия Жукова писала о фильме так:
«Спустили экран, вспыхнули очертания мчащегося поезда. Что дальше? А ничего. Поезд все идет и идет, как женщина, покачивающая бедрами; он все тянется и тянется, этот разматывающийся клубок бесконечности. Вагон за вагоном в немоте сползают с экрана и проваливаются в темноту зала. Конца этому поезду нет. Склеенная пленка создавала эффект бесцельного движения в никуда, стояния на месте без надежды на новые очертания, на ритмический перепад, на перебивку этого одноликого, уже сводящего с ума мелькания. Экран погас не скоро».
Музыкальное сопровождение фильма обеспечивал Бахтерев. Проходящий поезд он иллюстрировал упражнениями Ганона (специальные технические упражнения для музыкантов) на рояле. Периодически он ударял в литавру и дергал струны контрабаса.
К. Минц писал, что фильм задумывался как антивоенный:
«На экране появились первые кадры фильма: это были бесконечные товарные поезда с солдатами — на фронт. Они ехали так долго, что публика потеряла терпение и стала кричать: "Когда же они приедут, черт возьми?!" Но поезда с солдатами все ехали и ехали. В зрительном зале стали свистеть. Но как только события стали развиваться на театре военных действий — во время сражений, кинематографические кадры стали все короче и короче, в этой кошмарной батальной мясорубке превращаясь в "фарш" из мелькающих кусочков пленки. Тишина. Пейзаж — вместо паузы. И снова поехали нескончаемые товарные поезда с солдатами!.. Этот обэриутский фильм "Мясорубка № 1" был задуман нами как первый из серии антивоенных фильмов. Из-за своей острой и необычной формы картина была встречена свистом и аплодисментами. Как всегда, нашлись и поклонники, и противники».
Выступление затянулись на четыре часа и закончились в начале второго ночи. Администратор Дома печати Вергилесов предложил перенести диспут-обсуждение на следующий вечер, но публика отреагировала на предложение возмущением. Вопрос решили голосованием. За продолжение вечера поднялись сотни рук — и ни одной против. Устроили еще один антракт — с танцами под джаз. После этого зрители вернулись в зал, участники сели в несколько рядов на сцене — и началось обсуждение, вел которое Введенский. «Мнения разделились, — вспоминает И. Бахтерев, — ругали, конечно, больше, но вежливо и метко. Выделяли поэтов Заболоцкого и Вагинова. Кто-то вспомнил выступления фэксов, высказал надежду, что и обэриуты образумятся. Почти каждый выступавший произносил слово "талантливо"».
Уже на следующий день в «Красной газете» появился фельетон под издевательским названием «Ытуеребо» (название группы «обереуты» наоборот), в котором Лидия Лесная, его автор, высмеивала обэриутов.
«Вчера в "Доме печати" происходило нечто непечатное. Насколько развязны были Обереуты (расшифруем: "объединение реального искусства"), настолько фривольна была и публика. Свист, шиканье, выкрики, вольные обмены мнений с выступающими.
Сейчас я прочитаю два стихотворения, — заявляет Обереут.
Одно! — умоляюще стонет кто-то в зале.
Нет, два. Первое длинное и второе короткое.
Читайте только второе.
Но Обереуты безжалостны: раз начав, они доводят дело до неблагополучного конца».
Именно с этой публикации и началась травля обэриутов в официальной прессе.
После того, как обэриуты официально вошли в Дом печати, они часто стали проводить творческие вечера. Выступали везде: в Кружке друзей камерной музыки, в студенческих общежитиях, в воинских частях, в клубах, в театрах и даже в тюрьме. В зале развешивались плакаты с абсурдистскими надписями: «Искусство — это шкап», «Мы не пироги», а в концертах участвовали фокусник и балерина. Почти все выступления подвергались резкой критике в печати. Последнее публичное выступление обэриутов состоялось в апреле 1930 года в студенческом общежитии Ленинградского университета. После этого в ленинградской молодежной газете «Смена» была напечатана статья с подзаголовком «Об одной вылазке литературных хулиганов». Автор статьи, некто Л. Нильвич, говорил, что «литературные хулиганы», то есть обэриуты, ничем не отличаются от классового врага. Попытки издать совместный сборник «Ванна Архимеда» закончились неудачей.
Последним годом существования ОБЭРИУ стал 1931 год, когда Введенский, Хармс и Бахтерев были арестованы по политическому делу и сосланы. Позже бывшие члены группы продолжали поддерживать личные дружеские отношения, но ОБЭРИУ, как литературное объединение уже перестало существовать.
К сожалению, война (Л. Липавский и Д. Левин погибли на фронте), репрессии (Олейников был расстрелян в 1937 году, Хармс и Введенский умерли в заключении в 1941—42 годах), и ленинградская блокада, во время которой были утрачены многие архивы, привели к тому, что большая часть произведений обэриутов не сохранились.
Из взрослых сочинений рано умершего Ю. Владимирова известен только рассказ «Физкультурник», не дошли до нас и многие пьесы, стихотворения, и проза Введенского, включая роман «Убийцы вы дураки», утрачены все взрослые произведения Д. Левина. При этом чрезвычайно важным собранием рукописей стал архив Д. Хармса, спасенный от уничтожения усилиями Якова Друскина.
До «хрущевской оттепели» (1956) об издании произведений обэриутов не могло идти и речи. Исключение составляли стихи Заболоцкого, который после пятилетнего лагерного заключения отказался от прежней поэтики, и официозные пьесы Бахтерева (продолжавшего при этом писать «в стол» авангардные рассказы и стихи). О существовании ОБЭРИУ в 1960 году напомнила Лидия Чуковская в своей известной книге «В лаборатории редактора».
После 1956 года в Советском Союзе стали переиздавать детские стихи Хармса и Введенского, а на Западе стали выходить и другие их произведения, в значительной мере благодаря работе Владимира Эрля и Михаила Мейлаха. После начала Перестройки, начиная со второй половины 1980-х годов, произведения обэриутов стали издаваться в Советском Союзе и продолжают издаваться в России.