Немного хронологии

Хармс как писатель сформировался не сразу. Но начиная с момента, когда это произошло, «неудач» и проходных текстов уже практически не было.

В самых первых текстах — «Александр Иванович Дудкин: Вот уже 7 часов утра. Петухи давно пропели...» (<1927>¹), «История Сдыгр Аппр» (март—апрель 1929) — можно, конечно, угадывать зачатки хармсовского стиля, но поставить их в один ряд со «зрелыми» произведениями невозможно. Рассказ «Вещь» (31 мая 1929) в каких-то местах напоминает даже поздний период, но в целом это ещё очень ранний Хармс. Да, в «Вещи» собраны «зачатки» некоторых мотивов, но они не получают никакого разрешения, а смысл рассказа расплывается. Отличительной чертой «зрелого» Хармса будет наличие у каждого текста некого смыслового центра (что мы, собственно, всё это время и пытались показать).

Рассказ «На набережной нашей реки...» — также один из самых ранних (<1—6 июня 1929>) — первый, который не уступает «зрелым» по чёткости и осмысленности (первый текст «рубрики» «картина мира»). Другой рассказ — «Иван Григорьевич Кантов шёл...» (<Конец декабря 1929—2 января 1930>) — тоже вполне совершенная миниатюра, в которой различимы черты «зрелой» хармсовской прозы² (первый текст «рубрики» «порок», с доминантой власть). Напомним, этот рассказ составляет своеобразную пару с одним из самых поздних: «— Да, — сказал Козлов, притряхивая ногой...» (<1940>).

Однако тенденции к формированию единого стиля в этих ранних миниатюрах ещё нет. Да, встречаются тексты, которые лишь немногим уступают поздним (в частности, по краткости и наличию смыслового центра): кроме уже упомянутых двух, «Иван Петрович Лундапундов хотел съесть яблоко...» (<1930>) (первый текст из «рубрики» «сокрытое»), «Как странно, как это невыразимо странно...» (22 июня 1931). При этом они перемежаются с совершенно расплывчатыми текстами, на которых явно отразился хармсовский поэтический период, как бы осенённый «звездой бессмыслицы»: «Елена Ивановна — Ну вот, Фадей Иванович, всё дожди...» (<май 1929>), «Баронесса и Чернильница» (<11—30 ноября 1930>), «Шёл трамвай, скрывая под видом двух фанарей жабу...» (<1930>), «Мы лежали на кровати. Она к стенке на горке лежала...» (1930), «Давайте посмотрим в окно: там увидем рельсы...» (1930) (хотя в каком-то смысле здесь впервые явлено «иное»), «Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина...» (<1929—1930>) (первый текст, где «чинари» открыто и подробно показаны в очень неприглядном виде, однако Хармс из них пока не выделен). Показателен рассказ «Однажды Андрей Васильевич шёл по улице и потерял часы...» (<Вторая пол. марта 1931>): в нём есть черты «зрелого» Хармса (те самые зачатки мотивов), однако ключевая его черта, характерная именно для ранних произведений, — невозможность вычленения ясной идеи.

В это же время Хармс начинает изображать в текстах (по крайней мере условно, хотя эта условность — вопрос спорный) себя и свои жизненные ситуации: «Тетерник, входя и здороваясь: Здраствуйте! Здраствуйте!...» (26 декабря 1929) (первый рассказ «рубрики» «чинари»), «Шёл трамвай...» (<1930>), «Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина...» (<1929—1930>). В этих текстах присутствуют те же особенности (которые мы осмеливаемся относить к «недостаткам»), что и в других ранних. Более совершенен (на наш взгляд) рассказ «Едит трамвай...» (<декабрь 1930>), который может быть (возможно, с некоторыми оговорками) поставлен в один ряд со «зрелыми» произведениями (первый текст «рубрики» «Я»).

Важная веха — написание объёмного (для Хармса) рассказа «Утро» (25 октября 1931), где впервые подробно явлена интонация рассказчика типа «Я». В каком-то смысле этот рассказ — прообраз повести «Старуха» (к написанию которой Хармс на тот момент, очевидно, не готов). До конца того (1931-го) года Хармс пишет, в основном, тексты с отчасти похожей интонацией, в персонажах которых узнаётся он сам: «К одному из домов, расположенных...», «В 2 часа дня на Невском...», «Иван Фёдорович пришёл домой...», «Я видел перед собой дом...». Но в то же время Хармс пишет «Веля — Меня зовут веля...», «Пиесу для мужчины и женщины», где прозаическая речь перемежается поэтической (последняя же — из совсем другого, скажем так, «магического» дискурса). Ни о каком «зрелом», «смысловом» периоде речи пока не идёт.

А вот переломом стал первый арест (1931 год) и последующая ссылка в Курск (с середины июля по середину октября 1932 года). (О причинах качественного скачка в прозе и отчасти мировоззрения Хармса мы говорили ранее.) В том же году (1932-м) Хармс разводится с первой женой (Эстер). К 1932 году относится единственный прозаический рассказ «Я один. Каждый вечер Александр Иванович...», который во многом повторяет стилистику «Утра»: он квазибиографический (литературная зарисовка жизни в Курске). Приблизительно в то же время (<1932—1933>) написан ещё один подобный рассказ: «Мы жили в двух комнатах. Мой приятель...».

И уже в 1933-м один за другим начинают появляться «зрелые», на наш взгляд, вполне совершенные, тексты: «Объяснение в любви. Водевиль», «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного» (первые тексты, которые можно без оговорок отнести к «рубрике» «водевили»³), «Один монах вошёл в склеп к покойникам...», «Математик и Андрей Семенович» (первый полноценный текст «рубрики» «сокрытое»), «Пиеса», «Четыре немца ели свинину и пили зелёное пиво...» (где Хармс впервые чётко отделяет себя от «чинарей»), «В Америке жили два американца...» (первое появление «американского»), «Один бывший жандарм...», «Фома Бобров и его супруга. Комедия в 3-х частях» (первые тексты «порока», где доминирует пол), «Скасска» (первый рассказ из «рубрики» «потери»), «Охотники» (первый текст, который можно безоговорочно отнести к «насилию»), «Тюк», «Воронин (вбегая) — Остановка истории!...». Правда, всё ещё встречается смешение прозы и стихов («Вбегает Рябчиков с кофейником в руке...», «Бал»), но это явление уже практически окончательно сходит на нет. (Некоторое исключение составит, пожалуй, только рассказ конца 1930-х годов (<1937—1938>) «Востряков, смотрит в окно на улицу...», который только подтвердит «правило». Поэтическая речь в нём — уже не «заклинательная», а вполне ясная и понятная. Кроме того, напомним, в этой сценке переход от стихотворной речи к прозаической символически происходит после зловещего «стука в дверь». Параллель со ссылкой в Курск, ставшей для Хармса водоразделом между поэтическим и прозаическим периодами, напрашивается сама собой.) Более того, именно в этот год написано знаменитое и очень внятное (даже слишком для поэзии) стихотворение «Постоянство веселья и грязи». В общем, в 1933 году Хармс в каком-то смысле выходит на новый уровень. И теперь он уже практически не в состоянии писать не то что «плохо», но даже «средне».

Чуть позже других появляются «рубрики» «мудрый старик» и «философское». В 1934-м году появляется множество ключевых текстов «рубрики» «иное»: «Американский рассказ» (<январь>), «Как известно, у Безименского очень тупое рыло...» (<30 августа>), «Ольга Форш подошла к Алексею Толстому...» (<конец августа>), «Грехопадение...» (27 сентября), «Экспромт» (<сентябрь>), «Пушкин и Гоголь», «Американская улица...». Главные тексты «рубрики» «философское» («О явлениях и существованиях» № 1 и № 2), примыкающей к «иному», датированы 18-м сентября того же 1934 года. В 1935-м появляется первый текст с достаточно чёткой «дискредитацией чинарства» — «Сонет» (<12 ноября>). «Мудрый старик» угадывается в рассказе «Оптический обман» (<1934>), а достаточно явно впервые воплощается в квазиавтобиографических текстах «Теперь я расскажу...» (25 сентября 1935), «Инкубаторный период» (<сентябрь 1935>). Представления же о дате самого рассказа «Воспоминание одного мудрого старика» расплывчаты (<1935—1937>).

Если в 1933-м Хармс берёт свою «высоту», то начиная с 1934-го он на ней держится. В том же году (1934-м) Хармс женится на Марине Малич (вторая и последняя жена). Подавляющее большинство текстов, написанных в этот «зрелый» период, обладают чёткой смысловой доминантой (крайне немногочисленные исключения могут составить разве что некоторые большие, не имеющие разрешения рассказы, а также предположительно неоконченные тексты). «Проходных» произведений практически нет, что особенно удивительно! Ведь о публикации чего бы то ни было речи и быть не могло. А мы всё это время изучали весь сохранившийся массив хармсовской прозы, а вовсе не то, что он счёл бы возможным опубликовать.

Достаточно много типичных произведений написано и до 1934 года, но в этот период встречаются и другие миниатюры, очень далёкие от стиля «зрелого» Хармса. Поэтому корректнее говорить, что стиль Хармса окончательно сформировался к 1934 году (когда Хармсу не было и тридцати). Именно на период с 1934 по 1941 гг. приходится творчество «зрелого» Хармса.

Примечания

1. Хармс родился в самом конце 1905-го года, всего за несколько дней до нового года. Поэтому, чтобы определять его возраст, надо от числа, образованного последними двумя цифрами года, отнимать 6. Например, в 1927-м Хармсу был всего 21 год.

2. Хотя очевидная языковая игра выдаёт Хармса раннего: «Иван Григорьевич Кантов шёл, опираясь на палку и переступая важно, по гусиному. Он шёл по Гусеву переулку и нёс под мышкой гуся». Позднее Хармс от подобного откажется, возможно, ввиду некоторой примитивности данного приёма.

3. Несформировавшиеся предшественники этой «рубрики» — сценки «Елена Ивановна — Ну вот, Фадей Иванович...» и «Баронесса и Чернильница».