«Старуха» (The Old Woman) (Нью-Йорк, 2013)

Оригинальное название: «Старуха» (The Old Woman)
Жанр: гротеск, абсурд
Режиссер: Роберт Уилсон
Автор: Даниил Хармс
Сценография: Роберт Уилсон
Концепция света: Роберт Уилсон
В ролях: Михаил Барышников, Уиллем Дефо
Язык: английский
Страна: США
Премьера: 4 июля 2013 года

Культовый театральный режиссер Роберт Уилсон (США) поставил яркую сценическую версию абсурдистской повести Даниила Хармса «Старуха». В постановке участвуют две мировые знаменитости — танцовщик и балетмейстер Михаил Барышников и актер театра и кино Уиллем Дефо. Премьера спектакля состоялась на Манчестерском международном фестивале 4 июля 2013 года.

Сюжет

В повести «Старуха», написанном от первого лица, рассказчик, вернувшись в свою комнату, обнаруживает неизвестно как попавшую туда старуху. Она сидит в кресле, а спустя какое-то время умирает. Герой отчаянно пытается избавиться от трупа, попадая в серию трагикомических ситуаций. Ему удается упаковать труп в огромный чемодан, который во время поездки героя на пригородном поезде самым загадочным образом исчезает. Хармс создает зыбкую, фантасмагорическую атмосферу, и читателю нелегко понять, что реальность, а что плод фантазии автора.

Фестивали, награды, номинации

Манчестерский международный театральный фестиваль в 2013 году (Великобритания).

Festival d'Automne — Парижский осенний фестиваль в 2013 году (Франция).

Июнь 2014 — Приз синдиката французской критики как лучший иностранный спектакль сезона.

О спектакле

Париж празднует Боба Уилсона

Боб Уилсон — постоянный спутник Парижского Осеннего фестиваля с самого момента его создания, с 1972 года. Фестиваль этого года критики уже назвали апофеозом знаменитого американца: сразу несколько спектаклей в театре de la Ville и в театре Châtelet, выставка в Лувре «Living Rooms». Первый спектакль программы: «Старуха» (The Old Woman) по повести Д. Хармса с Михаилом Барышниковым и американским киноактером Уиллемом Дефо в главных ролях.

Честь открытия Боба Уилсона (Robert Wilson) принадлежит Международному фестивалю театров в Нанси, которым тогда руководил Жак Ланг. Здесь в 1971 году был показан «Взгляд глухого», названный Ионеско «революцией в театре». Но настоящая слава Уилсона началась год спустя, с приглашения на первый Парижский Осенний фестиваль 1972 года. И с тех пор Уилсон — постоянный спутник фестиваля. В этом году Осенний фестиваль празднует своего любимого вангардиста, посвятив американскому режиссёру целую программу: в Théâtre de la Ville «Старуха» по текстам Даниила Хармса и спектакль Berliner Ensemble «Питер Пен», в Châtelet покажут легендарную постановку на музыку Филиппа Гласса «Энштейн на пляже», в Лувре (с 11 ноября 2013 по 17 февраля 2014) выставка его скульптур и рисунков «Living Rooms», внутри которой — серия конференций и перформансов с участием самого Уилсона и приглашённых им артистов.

Первый спектакль программы: «Старуха» (The Old Woman) по повести Д. Хармса с Михаилом Барышниковым и знаменитым американским актёром Уиллемом Дефо подтвердил репутацию Уилсона как великого волшебника сцены. Каких только эпитетов не придумали французы, к примеру, «Леонардо да Винчи театра» и «божественные клоуны» — об актёрах. (Кстати, на фестивале в Манчестере, где прошла премьера «Старухи» этим летом, спектакль был принят более сдержанно).

С Дефо Уилсон уже работал в спектакле по Марине Абрамович «Life&Death of Marina Abramovic», с Барышниковым они работают впервые. Хотя знают друг друга давно, и давно мечтали сделать что-то вместе. Вопреки распространённому мнению, это Уилсон предложил Барышникову работать над Хармсом, а не наоборот. Почему Хармс? Как рассказывал сам режиссёр в интервью Ж.-П.Леонардини, «его тексты напоминали мои собственные ранние произведения, «вербальные партитуры», не имевшие никакого практического смысла, и именно отсюда возник мой первый интерес к Хармсу». Открытие рисунков Хармса ещё больше подогрело интерес к нему режиссёра-художника Уилсона.

Во Франции Хармса знают. Почти все его произведения переведены, их периодически ставят в театре, недавно даже появилась опера на тексты «Случаев» (о которой «Европейская Афиша» писала).

Заставка спектакля — старинная черно-белая литография, в которую, как в коллаж, втиснуты персонажи балагана: огромная рыба, пурпурная собачка и посредине холста эксцентричный господин в жёлтых брюках, с красным котелком. Слова Джойса «я состою балагуром при мироздании» Хармс Уилсона свободно мог бы отнести к себе. Потом на фоне голубого светового задника появляются два грустных клоуна на качелях. У обоих одинаково набеленные лица, утрированный макияж, и напомаженные волосы, ёрнически торчащие у одного вправо, у второго — влево. Рядом с качелями парит деревянный детский самолётик красного цвета. Впрочем, нет, цвет может меняться, как по прихоти волшебной палочки. Клоуны-близнецы поочерёдно повторяют текст поэмы «Голод»:

С утра просыпаешься бодрым,
потом начинается слабость,
потом начинается скука,
потом наступает потеря
быстрого разума силы,
потом наступает спокойствие.
А потом начинается ужас.

Это своего рода эпиграф к спектаклю, построенному как сюрреалистический сон, в котором писатель, который хотел бы написать роман о чудотворце, не творящем чудеса, встречает во дворе своего дома старуху с часами без стрелок. Встреча эта его поразила, хотя он ещё даже и не догадывается, каковы будут ее последствия. Старуха вломится к нему в квартиру, и вздумает там умереть, и вместо романа он должен придумать, как избавиться от трупа, при том, что до конца так и не понятно в самом ли деле это труп.

Жуткое и смешное спаяны, хотя конечно, эстет Уилсон избегает таких хармсовских деталей, как «голые костлявые ноги, выглядывающие из сапог». Весь текст выстроен как поэма, перебиваемая рефренами, текстами Хармса о снах. Мотив сна — обморочного, как морок, жуть, или сна — праздника освобождения, проходит через весь спектакль. Эстетика сновидения всегда была близка творениям Уилсона, здесь она совпала с темой, в разных вариациях повторяющейся у Хармса. Формальный театр Уилсона, как оказывается, вообще хорошо соответствует характеру хармсовской прозы: отсутствие линейности в рассказе и любой нарративной логики, пространтсво свободы, оставленной зрителю-читателю. Сдвинутости смысла, деконструкции действительности соответствует сдвинутость пространства и деформация каждого предмета, попадающего на сцену.

Словно подвешенные в воздухе возникают странные предметы мебели, изломанные, как на картинах художника-сюрреалиста.

А сама эстетская картинка — чёрный планшет, замкнутый световым задником пастельных тонов, геометрические линии пересекающих сцену неоновых трубок, каждый раз разбивается вторжением ярких красок лубочных предметов: на сцене появляется то жёлтый петух, то зелёный заборчик, то гигантский ярко-красный чемодан (здесь, вероятно, скрытая отсылка к детским стихам Хармса, отсутствующим в вербальном ряде, но присутствующим в визуальном). В музыкальной партитуре чередуются классическая музыка, джаз, госпел и отдельные сухие звуки-щелчки барабанов театра «Но». И без того фрагментарный сюжет повести «Старуха» ещё и многократно раскалывается внутри сценического текста не только включением в него стихов Хармса, и отрывков из тех же «Случаев», но ещё и тем, что каждый монолог повторяется дважды, Барышниковым — на русском, и Дефо- на английском. То, что Барышников говорит полспектакля на русском, становится знаком присутствия самого автора, придаёт всему действу волнующую эмоциональность, обычно не свойственную Уилсону.

Пространство и время, и сюжет расколоты. Герой тоже расколот надвое. Уилсон придумал разложить весь текст на двух актёров, названных А и Б. Они проигрывают все роли, от старухи до дамочки из очереди, но, по сути, заимозаменяемы и представляют две ипостаси главного героя, Писателя. Кто такая старуха так и не ясно, режиссёр явно не искал ответа на загадки текста, своеобразное богоискательство автора его тоже не интересовало:Уилсон попытался найти сценический эквивалент стилистике русского абсурдиста, вписав в неё судьбу самого Хармса. Под маской весёлых цирковых реприз проглядывает в спектакле Уилсона трагическая маска паяца, отчаявшегося в поисках смысла посреди потерявшего логику мира, где все сдвинуто со своих мест, даже последовательность цифр. Так, так что даже неизвестно цифра 7 предшествует цифре 8, или наоборот («Сонет»). Есть от чего сойти с ума. (Даниил Хармс, как известно, умер в психиатрической больнице, причем, в самом деле поэт сошёл с ума после ареста, или только симулировал сумасшествие, чтобы не попасть в лагеря, с точностью ответить нельзя). И это лишённое всяких основ мироздание гнетёт сильнее, чем выставленные в какой-то момент подлинные черно-белые тюремные фотографии Хармса и других советских писателей, его современников, попавших в мясорубку тоталитарной системы.

В памяти остаётся «картинка»: посреди полутьмы вырисовываются мрачные черные силуэты деревьев, вырезанных из картона, и в этой перспективе — такой же чёрный силуэт стоящего спиной человека. На плече -птица, с которой он ведёт разговор.

Ощущение, что он в этот момент совсем один в пустой вселенной. Хотя не надо думать, что все так мрачно. Большую часть спектакля клоуны ещё и весело дурачатся.

Стиль Уилсона, где все подчиняется визуальному ряду, в том числе и актёры, где нет ничего случайного, ни одного движения или слова, что не вписывались бы в эстетически законченную картинку, принято называть театром художника. Хотя в балетном мире Уилсона считают хореографом — исполнители входят в его спектакли, как в партитуру танца. Вообще, по мнению известного балетного критика Лиз Брюнель, Уилсону присущ чисто хореографический подход к конструкции сценического действия.

Жесты, лишённые смысла, движения, близкие танцу, — Уилсон нашёл в Михаиле Барышникове несравненного исполнителя своих фантазий. Хотя тоже можно сказать и о Дефо. Будь то танцоры, как Люсинда Чайлдз («Энштейн на пляже», Квартет» Х. Мюллера, «Болезнь к смерти» М. Дюрас), или драматические актеры, как Изабель Юппер, Ангела Винклер, театр Уилсона предполагает участие виртуозов.

В «Старухе» два гениальных паяца, Барышников и Дефо, с наслаждением придаются игре, с восхитительной грацией перебирая все регистры клоунской палитры, от трагического гротеска до элегантных реприз мюзик-холла. (Отдельные репризы Барышников ещё и пропевает на русском языке). Божественная игра и становится главным героем спектакля. Два года назад, в спектакле Крымова «В Париже», где Барышников сыграл главную драматическую роль, все-таки была некоторая натяжка — не могли забыть кто он, и предложили чисто танцевальный эпизод в хореографии Ратманского. Здесь присущая ему воздушная лёгкость и красота жеста становятся краской в разнообразной актёрской палитре. Барышников был известен как гениальный танцор — парижский Хармс выявил ещё и феноменального актёра.

Екатерина Богопольская. «Афиша Париж-Европа». 10.01.2013 г.

«Старуха» Хармса — Уилсона: сияние обрушится вниз

Ксения Прилепская побывала на очередном нью-йоркском представлении спектакля «Старуха» по Хармсу с Михаилом Барышниковым и Уиллемом Дефо — и увидела, как восторг и счастье вырастают из страшной трагедии.

Одно из девяти представлений «Старухи» в Бруклинской академии музыки совпало в пространстве и времени с нью-йоркской премьерой фильма «Пресловутый мистер Бут». Кинотеатр и оперный зал БAM делят одно и то же фойе, да и публика, кажется, собралась одна и та же — все долго ищут нужное здание, многие празднично одеты, слышна русская речь. Встреченный мною в фойе журналист Владимир Козловский вряд ли променял бы фильм про Бута на что-то другое — он целый год занимался делом русского оружейного барона, — впрочем, и он не преминул заметить, что на спектакль по Хармсу все равно не пошел бы: друзья говорят, скучно.

Друзья в чем-то правы, но тут надо понимать, с кем имеешь дело. Ожидать от режиссера Роберта Уилсона искрометного веселья и захватывающего экшена — все равно что надеяться постичь глубины бытия, отправляясь на «Трансформеров-4». Уилсон — прожженный формалист, события в его постановках — если они вообще присутствуют — развиваются медленно, петляя, плутая и переплетаясь, или не развиваются вовсе, при этом игра света и цвета, звучание музыки и человеческого голоса, взаимодействие разнородных фактур всегда оказываются для режиссера важнее сюжета.

«Старуха» начинается с музыки: сцена еще закрыта графичным черно-белым занавесом, но вокруг уже звучит что-то фоновое и малозаметное. Музыка будет сопровождать и дальнейшие события — то переплетаясь с идеально выстроенной световой проекцией, то оттеняя мрачную историю про мертвых старух гротескным контрастом — в промежутках между действиями тут звучат жизнерадостные американские хиты 60-х. За музыку здесь отвечает Хэл Уиллнер, когда-то спродюсировавший крайне успешные альбомы-посвящения Леонарду Коэну и Курту Вайлю, а также придумавший сборник пиратских песен «Rogue Songs» по мотивам «Пиратов Карибского моря». Но главными столпами и скрепами, на которых держится весь спектакль, вопреки формалистической репутации Уилсона, оказываются два живых человека, два актера — Михаил Барышников и Уиллем Дефо.

Похожие, как близнецы, в гриме, напоминающем одновременно о Клаусе Номи и театре кабуки, с идентичными асимметричными прическами, эти двое кусают себя игрушечными челюстями за гениталии, размахивают огромным игрушечным молотком из блесток и гипертрофированной бутылкой водки, запирают друг друга в огромном, в два человеческих роста, чемодане, пугаются черной трафаретной вороны и плоской лисички с горящими глазами-лампочками, кормят друг друга сосисками, которые в какой-то момент улетают к небу, качаются на качелях и ведут разговор, логикой и фонетикой отсылающий к рассказу того же Хармса «Тюк». Старухи, разумеется, падают из окна, петли повествования, как и положено у Уилсона, переплетаются и цепляются друг за друга, актеры постоянно двигаются и пританцовывают — а потом вдруг усаживаются на скамейке, подвешенной высоко над абсолютно пустой сценой, в переливающихся лучах света.

Они повторяют раз за разом историю про вываливающихся старух, до тех пор, пока смысл отдельных слов не растворяется в гармонии и красоте самого зрелища. Свет, музыка, реплики актеров создают абсолютно гипнотический эффект — наверное, такое бывает при занятиях холотропным дыханием или во время особенно глубокой медитации: лучистая игра света, цвета и звука, чистое насыщенное счастье, когда хочется лишь одного — оставаться в этом состоянии как можно дольше. И кажется, что весь формализм Уилсона — это обманка, маскировка, и все, что интересно режиссеру на самом деле — это не игра форм и цветов, а способ добраться до этих удивительных состояний. На сцене появляется тюремная фотография Хармса, резко возвращая к реальности: 39 год, когда написана «Старуха», — это через восемь лет после первого и за два года до последнего ареста Хармса, это время, когда эйфория и творческий восторг сменялись ощущением сжимающегося кольца, неизбежной беды, распада, смерти и разрушения. И вываливающиеся старухи, и рыжий человек, у которого не было глаз и ушей, и Пушкин, спотыкающийся об Гоголя, и Калугин, которого «сложили пополам и выкинули его как сор» — это все оттуда и об этом.

Приятель-американец, пришедший со мной за компанию, нашел спектакль чересчур мрачным — все время, дескать, маячит эта мертвая старуха. Он не знал и, наверное, не должен был знать, как умер Хармс — арестованный по доносу, симулировавший сумасшествие, чтобы избежать расстрела, в психиатрической больнице Крестов, в самый страшный месяц блокады Ленинграда. Не знал, но что-то такое почувствовал. «Интересно, — поинтересовался приятель, — о чем могут разговаривать после такого спектакля Барышников и Дефо, когда идут пропустить по бокалу в ближайший бар?»

Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на Мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль.

Ксения Прилепская. «Компания Афиша»

Михаил Барышников и Уиллем Дэфо сыграют классику русского абсурда в БАМ

Похоже, что культовый театральный режиссер Роберт Уилсон сделал сильную заявку на «гвоздь сезона» Нью-Йорка спектаклем «Старуха» (The Old Woman). В нем участвуют две мировые знаменитости — танцовщик и балетмейстер Михаил Барышников и актер театра и кино Уиллем Дэфо.

Американская премьера инсценировки повести писателя и поэта Даниила Хармса пройдет в стенах Бруклинской академии музыки (BAM) с 22 по 29 июня.

Путешествие будет странным

Как считают исследователи, абсурдистская повесть «Старуха» написана Хармсом в 1939 году. При жизни опального писателя, талантливейшего экспериментатора-авангардиста, умершего в возрасте 36 лет в 1942 году во время блокады Ленинграда, ни эта повесть, ни другие его «взрослые» произведения не издавались. Зарабатывал на жизнь он написанием детских стихов. Дважды арестовывался по ложным обвинениям. Чтобы избежать расстрела, симулировал сумасшествие и был помещен в тюремную психиатрическую больницу.

Для сцены повесть «Старуха» адаптировал американский драматург и эссеист Дэррил Пинкни, давно сотрудничающий с Уилсоном. Музыку написал Хэл Уиллнер, композитор и музыкальный продюсер, также давний соратник режиссера, известный, кроме всего прочего, тем, что на протяжении трех десятилетий делал музыкальные аранжировки для ТВ-шоу Saturday Night Live.

В повести «Старуха», написанном от первого лица, рассказчик, вернувшись в свою комнату, обнаруживает невесть как попавшую туда старуху. Она сидит в кресле, а спустя какое-то время умирает.

Герой отчаянно пытается избавиться от трупа, попадая в серию трагикомических ситуаций. Ему удается упаковать труп в огромный чемодан, который во время поездки героя на пригородном поезде самым загадочным образом исчезает. Хармс создает зыбкую, фантасмагорическую атмосферу, и читателю нелегко понять, что реальность, а что плод фантазии автора.

«У Роберта Уилсона отчетливый и узнаваемый визуальный стиль, — сказал исполнительный продюсер BAM Джозеф Мелильо. — Но каждая его постановка совершенно уникальна. «Старуха», в которой заняты только два исполнителя, отправит зрителя в гораздо более камерное, глубоко личное путешествие, чем эпическое воскрешение «Эйнштейна на пляже», которое мы показали в 2012 году, или блистающая многими талантами «Трехгрошовая опера», поставленная Уилсоном с труппой «Берлинер ансамбль».

Альянс высшей пробы

Как сообщается в пресс-релизе BAM, эта постановка Уилсону была совместно заказана и спродюсирована в прошлом году международными театральными фестивалями и культурными центрами в Манчестере, Сполето, Париже и Антверпене.

«Оба героя на сцене, одетые в черные смокинги, с выбеленными лицами как в театре Кабуки, находятся в постоянном движении, часто с его водевильной синхронизацией, поют, разговаривают, жестикулируют, гримасничают», — описывал свои впечатления от манчестерской постановки корреспондент The New York Times.

Как рассказал Уилсон в интервью этой газете, Барышников давно предлагал ему сделать что-нибудь вместе. В мае 2012 года танцовщик приехал в Уотермилл-сентер, летний лагерь искусств, основанный Уилсоном в 1992 году в Хэмптонс, на Лонг-Айленде. Там они подробно обсуждали проект сценической адаптации прозы Хармса. Что касается Дэфо, то он ранее работал с Уилсоном над спектаклем «Жизнь и смерть Марины Абрамович».

«Боб (Уилсон) интересно поработал с Мишей и Уиллемом, — продолжал Джозеф Мелильо, — и аудитория BAM получит возможность насладиться результатом этого невероятного альянса. С Бобом работать всегда одно удовольствие. За годы сотрудничества он стал нашим другом, одним из самых уважаемых творцов. Миша танцевал на нашей сцене и очень часто приходил как зритель.

Но увидеть его в контексте видения Боба — эстетическое переживание высшей пробы. И, конечно, Уиллема по праву считают одним из самых любимых артистов нью-йоркского театра. Это его дебют в BAM, и мы этому горячо радуемся. В искусстве, как и в жизни, главное — установить отношения, которые идут всем на пользу».

Как считает филолог-славист Тони Анемоун, профессор Нью-Скул в Нью-Йорке, Даниил Хармс намного опередил свое время.

«Произведениям Хармса пришлось ждать десятилетия, прежде чем они оказались востребованы, — сказал Тони Анемоун. — Его представления о жизни как о комедии абсурда никак не вписывались в мир сталинизма. Они гораздо ближе русским, да и американцам, сегодня.

Вчерашние триумфальные лозунги Советского Союза, безоглядная вера Америки в прогресс, — все это породило особый тип современного цинизма. Но у Хармса наряду с циничным взглядом на беспомощность личности перед лицом насилия и террора, присутствует абсолютно искренняя и отчаянная вера в реальность чуда, которое может нас всех спасти. Способность глядеть в лицо самой мрачной реальности и смеяться, не теряя надежды на лучшее будущее, — отчасти и есть то, что делает Хармса таким популярным сегодня».

Тем временем в Петербурге...

В эти дни профессор Анемоун (Anthony Anemone) находился в Санкт-Петербурге, где 15 июня прошел «кочующий» фестиваль-хэппенинг в честь 75-летия написания Хармсом повести «Старуха».

Тони Анемоун начал изучать Хармса в 80-е годы, работая над диссертацией в Калифорнийском университете в Беркли. Он автор статьи «Антимир Даниила Хармса: о значении абсурда» в сборнике материалов о писателе, выпущенном в Нью-Йорке в 1991 году. Недавно вместе с Питером Скотто он перевел сборник дневников и писем Даниила Хармса (I Am a Phenomenon Quite Out of the Ordinary: The Notebooks, Diaries and Letters of Daniil Kharms. 2013, Academic Studies Press).

Приветствуя постановку Уилсона, Анемоун считает главной сложностью в переводе Хармса на английский передачу нюансов языка писателя, в котором, по выражению филолога, «сочетается будничное, фантастическое, теологическое, философское, юмористическое и наводящее ужас».

«Язык Хармса настолько прост, что его легко понимают даже дети, — отметил Анемоун. — В то же время его герои думают, ведут себя и реагируют на события таким образом, что ни о каком реализме и речи нет. Невероятно трудно найти лингвистические эквиваленты, которые бы работали на всех уровнях понимания и сохраняли бы юмор Хармса”.

«Празднества, проходившие в Петербурге целый день, свидетельствуют, что Хармс — ключевая фигура в нынешних спорах вокруг взаимоотношений искусства и общества, — подчеркнул Анемоун. — Примерно 200 человек, заплатившие по 500 рублей за билет, прошли по городу по следам героев повести, актеры исполняли сценки из нее, пели песни, импровизировали на темы Хармса и приглашали во всем этом поучаствовать зрителей.

Обсуждая увиденное с русскими друзьями, я услышал мнение, что стойкость Хармса в худшие дни эпохи Сталина может служить моделью поведения для независимых артистов эпохи Путина. Парадоксально, но жизнь в условиях невыносимых лишений и притеснений стала для сегодняшних молодых творцов символом свободы».

Олег Сулькин. 19.06.2014 г.