Вместо эпилога

В конце обсуждения «рубрик» хочется разобрать три текста из разных групп, но интонационно и идейно связанных с «Я». Начнём с рассказа, смысл которого может оказаться совсем другим, нежели это кажется даже опытному читателю. «Один механик...» — тема актуальной действительности задана сразу — «решил на работе стоять по очерёдно то на одной, то на другой ноге, что бы не очень уставать». Казалось бы, очередной идиот. «Но из этого ничего не вышло, он стал уставать больше прежднего, и работа у него не клеилась, как раньше». Как всегда, результата либо нет, либо он, как в этом случае, отрицательный. «Механика вызвали в контору и сделали ему выговор с предупреждением». Элемент абсолютного социального правдоподобия. Конечно, извне тоже ничего не поменять (в первую очередь, «советскому»). Шансы теоретически могли бы быть у самого человека. Но выглядит это следующим образом: «механик решил побороть свою натуру и продолжал стоять за работой на одной ноге». Достойно хармсовского «резонёра». «Долго боролся механик со своей натурой и, наконец, почувствовав боль в пояснице, которая возростала с каждым днём, принуждён был обратиться к доктору». Неизменная ироничная дискредитация. Ясно, что перед нами «картина мира». Но какая? О чём именно этот фрагмент? На первый взгляд, это довольно проходной и понятный текст. Но здесь есть подозрительное сочетание: «побороть свою натуру». А это уже звучит серьёзно¹. Физическое (проблему и её решение) можно мысленно заменить на духовное. Побороть натуру означает побороть земное (спастись?). Самостоятельно. Одна из ведущих хармсовских партий («Старуха»²) исполняется тут в сниженном регистре. И заканчивается соответственно. Не чем-то масштабным, а мелкой мерзостью быта. Пошлым трюизмом («боль в пояснице», «принуждён был обратиться к доктору»). Очередное высмеивание попыток как-то вырваться своими силами. (Тема, обладавшая для Хармса дополнительной актуальностью, поскольку «чинари» имели ровно те же амбиции.) Трудно это заподозрить сразу, но видимо перед нами только что был один из главных программных текстов Хармса.

«Господин не высокого роста с камушком в глазу подошёл к двери табачной лавки и остановился. Его чёрные лакированные туфли сияли у каменной ступенечки, ведущей в табачную лавку <...> он почему то задержался, будто нарочно для того, чтобы подставить голову под кирпич, упавший с крыши. Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп, и таким образом кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил черепную кость и застрял в мозгу. Господин не упал. Нет, он только пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вытер им лицо, залепленное кровавыми мозгами и, повернувшись к толпе, которая мгновенно собралась вокруг этого господина, сказал: "Не беспокойтесь, господа, у меня была уже прививка. Вы видите, у меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однажды случай. Я уже привык к этому. Теперь мне всё трын трава!" И с этими словами господин надел шляпу и ушёл куда то в сторону, оставив смущённую толпу в полном недоумении». Сложный текст. Один из последних. Герой совсем не так прост, обратим внимание на его облик: «чёрные лакированные туфли» («сияли»!), шляпа, платок, господин (да и обращается он к другим: «господа»), подошёл к табачной лавке. Что же он делает? Удивляет традиционно мерзкую толпу (которая, как всегда, «мгновенно собралась») традиционно мерзкого «мира» (обратим внимание на подробное описание вызывающих отторжение деталей). Ему удаётся «смутить» её и «оставить в полном недоумении». Примерно как «молодому человеку, удивившему сторожа». Как «новому пассажиру», который заставил расступиться толпу («Едит трамвай...»). Но здесь не Хармс, нет. Недаром этот господин «не высокого роста». Тут всё снижено. И в первую очередь — пафос. «Прививка» — как альтернативный путь выживания в этом аду. Не самый лучший, как видно. Удивить можно, спастись — нельзя. Выходит, это ещё один текст даже не о невозможности, а об уродливости спасения своими силами. «Камушек в глазу» — это ведь не просто так. Это фразеологизм, свидетельствующий от испорченности «миром». Это совсем не «молодой человек» («лысый череп»), и у него «был однажды случай»... «Мир» до него уже добрался. И преобразил. От всего этого веет безысходностью. Вот таким «господинам» — уже ничего не будет... Хоть им всю голову размозжит кирпичом. «Прививка»... «Миром»... Человек ли он после этого? В общем, иного пути спасения — нет.

А теперь ещё один рассказ-итог. Одно из поздних обозрений. Ранее мы немного говорили о картине мира-эмоции, выделяя в качестве последних достаточно простые чувства. Но эмоция может быть намного более сложная. Настолько, что её даже не удастся назвать. «На улицах становилось тише. На перекрёстках стояли люди, дожидаясь трамвая. Некоторые, потеряв надежду, уходили пешком». Повествование наполнено характерным для некоторых поздних текстов успокоением (как и в написанном примерно в то же время «В трамвае сидели два человека...»), как будто бы автор уже разъяснил главные вопросы³. «Мир» здесь так же мрачен и неприветлив (не зря возникает мотив «потерянных надежд»), но говорится об этом уже без былого надрыва. Тут не агрессия, но лишь печальное спокойствие. «И вот на одном из перекрёстков Петроградской Стороны осталось всего два человека. Один из них был очень небольшого роста, с круглым лицом и оттопыренными ушами. Второй был чуточку повыше и, как видно, хромал на левую ногу. Они не были знакомы друг с другом, но общий интерес к трамваю заставил их разговориться». У этого текста и рассказа «В трамвае сидели два человека...» (как мы помним, своеобразного эпилога к хармсовскому поиску чуда) действительно очень много общего. Интонация, образ трамвая и беседа двух людей. И именно людей, а не привычных нам обитателей «мира». «Разговор начал хромой. — Уж не знаю, — сказал он, как бы ни к кому не обращаясь. — Пожалуй, не стоит и дожидаться. Круглолицый повернулся к хромому и сказал: — Нет, я думаю, ещё может притти». Вселенское одиночество человека... Очевидно, оба персонажа нравятся автору. Это, предположительно, 1940 год. Очень мрачное время. Для многих конец уже настал, а для других он близится. «Некоторые, потеряв надежду, уходили»... Но, может, ещё что-нибудь «блеснёт»? «Я думаю, ещё может притти»... Чувствует ли Хармс, что его «печальный закат» уже близок?

Интересно, каким важным и неоднозначным оказывается у Хармса образ трамвая. Это и символ скопления мерзости⁴, скопления жутких людей. Вместе с тем именно с образом трамвая — победы над ним — связана ранняя мечта, как прожить жизнь («Едит трамвай...»). Трамвай же появляется и в самом конце: в двух поздних (одних из подытоживающих) текстах: «В трамвае сидели два человека...» и «На улицах становилось тише...». В последнем ожидании трамвая, скорее всего, символ. Возможно, спасения⁵. Да и в другом рассказе друзья ведут (в трамвае) беседу именно о бессмертии.

Ну а вершина «рубрики» «Я» — это, конечно, два главных хармсовских текста. Центральный рассказ цикла «Случаи» — «Молодой человек, удививший сторожа» и повесть «Старуха». Интерпретации этих текстов мы, по большому счёту, и посвятили нашу предыдущую книгу. Они о «выходе». О настоящем, а не мнимом спасении. Которое в точности соответствует русской традиции «пасхального христианства», где земной мир — царство «князя мира сего» — «лежит во зле». И спасение, цель жизни одна. «Пройти» — с помощью Бога — «на небо»...

Примечания

1. См. «Но какое сумасшедшее упорство есть во мне в направлении к пороку <...> Довольно кривляний: у меня ни к чему нет интереса, только к этому» и др. аналогичные места в дневнике (а также стихотворение «Человек свою фигуру / носит бодро целый день / и душой свою натуру / побеждать ему не лень. / Но лишь только ночь сгустится / дервенеют ноги вдруг / и в постель рука стремиться / и противно всё вокруг...»).

2. См. соответствующую главу в «Удивить сторожа...».

3. Снова отсылаем к «Удивить сторожа...», к последней главе.

4. Например: «В трамвае всегда стоит ругань. Все говорят друг другу ты...» («Утро»). Трамвайная мерзость практически буквально воплощается в, видимо, неоконченной миниатюре из «рубрики» сокрытое «Вот какое странное происшествие случилось в трамвае № 3...».

5. Что напоминает о дворнике-стороже, который появлялся как в начале главных хармсовских поисков («Утро»), так и в конце («Молодой человек, удививший сторожа»). (См. «Удивить сторожа...».) По-другому (хотя всё ещё загадочно) теперь для нас звучит крайне туманная фраза из раннего текста: «Шёл трамвай <...> В нем всё приспособленно для сидения и стояния. Пусть безупречен будет его хвост и люди, сидящие в нем, и люди, идущие к выходу».